'Господин капитан первого ранга, выше превосходительство, мать вашу за ногу, вы-то куда полезли? — приходя в равновесие, Борис укоризненно мотнул головой, — На хрена вам эти игры в юных СМЕШевцев. А ведь, как подловил, зараза. Мог же спросить, отчего мы так дружно отреагировали на Колчака, но сообразил, змей, что об исследователе севера мы могли читать, и момент выбрал — рядом только Тверитинов. Мудро, блин, — откинувшись на спинку стула, Борис теперь испытывал почти физическое наслаждение от такого Эссена. — А вот малину я тебе сейчас обломаю'.
— Смысла отправлять на каторгу нашего математика не вижу. У него не голова, а энциклопедия, чего там только нет и все в беспорядке, — деланно зевнув, Борис с ехидством вперился взглядом в Тверитинова.
— Мы, собственно, не имели ввиду ничего дурного, — от неловкости генерал-майор невольно заерзал.
'Ага! Значит, все-таки 'МЫ', потому и момент выбран, когда рядом только вы двое. Ясности вам захотелось, а на что, блин, вам ясность. Что вы с ней будете делать? Нет, я понимаю, окажись рядом Мишенин, сбледнул бы с лица по полной. А если и так, что с того? Что дальше? Выкатили бы претензии к кроватям в публичном дома с престарелыми шлюхами? М-да, хрена вам лысого, а не откровений, уважаемые. Вопрос конечно был спонтанный вопрос, но впредь интересоваться поостережетесь и это правильно, зато наблюдательны станете ... ужос, как страшно'. Это пишется
Борис со злорадством представил себе, как после сегодняшнего щелчка по носу, Эссен будет отмечать все нестыковки, как постепенно у него начнут копиться вопросы, на которые не будет ответов, ибо даже версия с чертовщиной не сможет объяснить все подмеченное. Главное же, всю эту бредятину, по большому счету ни использовать, ни забыть.
'М-да, жестоки вы, однако, любезный переселенец. К вам, можно сказать, с открытой душой, а вы в нее запулили подляну — всю жизнь тащить этот чемодан без ручки. С другой стороны, вряд ли Эссен настолько деликатен. Непременно на чем-нибудь подловит, но сегодня на этой проблеме мы ставим точку'.
Как бы в подтверждении этой мысли Тверитинов обратился к Звереву:
Дмитрий Павлович, весь Кронштадт исполняет ваши тридцать восемь узлов, но слов никто толком не знает, вам не составит труда исполнить вашу песню?
— Я не против, но получится ли? — Димон с сомнением посмотрел на стоящее у стены пианино 'Сайлер', — сто лет не прикасался к такому инструменту.
Между тем, руки подняли крышу, пальцы пробежались по клавишам, звук мягкий, но чего-то не хватало. Эти движения вызвали у Федотова воспоминания — врач районной больнички в хлам разбивал клавиатуру. Моторика пальцев была непривычная и одновременно знакомая по далекому отрочеству, когда родители безуспешно пытались из него сделать пианиста. Если тогда Бориса осенило — у врача пальцы привычны к игре на пианино, то сейчас стало очевидно — Звереву, как и всем играющим на синтезаторах, категорически не хватает ударной техники.
— Дмитрий Павлович, может быть на этом инструменте будет удобнее? — смущаясь, Тверитинов протянул гитару.
'Ну, блин, я же говорил, сговорились. Всегда бы так, без наездов. Цены бы вам не было. Впрочем, сделали вы для нас по-настоящему много, грех обижаться'.
Пока Димон настраивал инструмент, пока повествовал, как страна отправляла дрейфовать в студеное море молодых капитанов, мысли Федотова вернулись к вопросу Эссена: 'Кто же вы такие, господа изобретатели из Чили'?
'А ведь наверняка ни на какой особый ответ господин Эссен не рассчитывал. Скорее была спонтанная реакция на непривычное поведение. Не было и сговора с Тверитиновым — не тот случай, чтобы опускаться до мелочной пошлости, а с гитарой подсуетился генерал-майор. Он и на даче садился за пианино. Теперь по поводу наших отличий от местных. Есть они, есть, да еще какие! А как им не быть, коль при коммунистах из народа три поколения подряд выбивали рабство. Помнится, в старинных киношках дедки все ходили эдак придурковато бочком, а здесь это повсеместная норма: не унизишься — отгребешь. В поздних советских фильмах такие 'щукари' повывелись, что является признаком кардинального изменения культуры. Жаль, до конца не выбили, да это, похоже, и невозможно. Такое впечатление, что в генокоде у одних доминирует лидер, сиречь самец стада, у других гены подчинения и все это безобразие обеспечивало оптимум выживания первобытному стаду хомо сапиенс. Генетика, блин, а над ней надстройкой нависает культура. У нас троих культура будущего века. Отсюда, вот ведь незадача, не испытываю я надлежащего почтения к власть имущим. С Димоном та же история. Мы конечно мимикрируем, но разве таких зубров, как Рогов с Дубасовым проведешь? Они же нутром чувствуют — нет в нас должного подобострастия, как, значит, у местных жополизов. Скорее всего, отсюда: 'Вы излишне рисковали'. Не выпирай из меня мое естество, Эссен и словом бы не обмолвился, так что, Борис Степанович, считайте, что каперанг вас предупредил о крайней нежелательности подобного поведения. Извольте в общении с властью ниже склонять головку и всячески выказывать почтение именитому собеседнику. Учитесь делать 'Ку', любезный. А вот Мишенин, будто здесь родился. Поначалу рвался донести о своем иновременном происхождении, а сейчас до запоров в анусе боится разоблачения. Из-за этой шизы стал реже захаживать в университет, а перед нашей поездкой завел шарманку — не спалитесь, не спалитесь, не дай бог спросят, откуда вы знаете об ионосфере!? Тварь дрожащая, правильно Димон сказал: у Вовы мозг страхом сплющило и соображать ему стало нечем'.
Борис мысленно сплюнул себе под ноги, впрочем, тут же втихаря глянув под ноги, успокоился — ковер был девственно чист.
Безуспешно пытаясь доказать Мишенину беспочвенность его страхов, Федотов однажды едва не засветил упрямцу в ухо. Положение спас морпех, наорав на разбуянившегося приятеля, мол, Вовино ухо нам еще сгодиться. Тогда же Димон придумал действенный прием психотерапии:
— Ильич, хорош трепаться. Ты сейчас жандарм. Да не вертись ты, как мартышка под клиентом. Сядь прямо, шашку поправь и морду кирпичом, — Димон прилично приложил математика по спине. — Вот так, а теперь задавай Старому вопросы.
Растерявшийся поначалу математик, вскоре вошел во вкус и стал третировать Федотова вопросами. К всеобщему удивлению, все диалоги строились по одному шаблону:
— Откуда вы знаете об ионосфере? — воплощение стража грозно хмурило брови.
— Господин жандарм, занимаясь исследованием прохождения лучей Герца, я наткнулся на явление, как если бы на большой высоте имеется слой, отражающий эти лучи. Это зеркало я назвал ионосферой, — с вою очередь Федотов так вошел в роль, что тут же продолжил, — Господин урядник, но если вы против, то я могу называть этот слой жандармское зеркало. Бошочку поднял — дурака увидел, только откуда ты, хрен безграмотный, слышал об ионосфере?
Вроде бы и ежу понятно, что Вове-жандарму крыть больше нечем, но не таков был его математический мозг.
— Как ты смеешь оскорблять блюстителя при исполнении! Да я тебя на каторге сгною — вы все из будущего!
— Если мы из будущего, то ты, морда жандармская, из психушки. Ты, самка собаки, совсем нюх потерял? Да если ты такое ляпнешь своему шефу, тебя самого в дурдом запечатают.
Зверев выразился гораздо убедительнее, естественно из-за виртуозного владения военно-матерным языком, а в конце потребовал от Мишенина обосновать своему жандармскому шефу причину задержания Федотова. Естественно шефом был сам Зверев. Увы, ничего вразумительного друзья не услышали.
Добила же Вову, его попытка реконструировать наезд на переселенцев, когда они в хлам пьяные бузили в Кронштадте. Кроме заурядного хулиганства приписать им оказалось нечего.
— Как же так, но мы же вспоминали краснофлотцев!?
— Ильич, да хоть 'Советский союз', ты пойми — для всех это не более чем пустой звук и только мы знаем, что за этим скрывается, а против царя и отечества мы совсем не против.
К радости переселенцев 'лечение' Владимиру Ильичу пошло на пользу, а его страхи на время забылись.
'М-да, в генотипе Ильича явно доминирует страх перед сильными. Здешний народец с теми же революционными тараканами этот страх персонифицируют в адрес самодержавия. В точности, как дома Вова ярился на коммунистов. Правда, последнее время Вова о самодержавии начал поговаривать без прежнего пиетета, а разок в его речи проскочил 'жестокий режим'. По возвращении заряжу-ка я нашего особиста, пусть выяснит с кем наш Вова якшается, а Ильича все одно надо отфутболить в Европу. Хватит нам одного Никитича, как выразился достопочтенный О.Генри: 'Боливар не выдержит двоих'. Между прочим, большевички уже вовсю мечтают воспитать нового человека. Хрен им, а не человек новой формации, ибо в основе поведения хомов лежит не воспитание, а конкретный геном. Воспитание же, сиречь культура, формирует только внешнюю сторону поведения и не более того'.
Федотов прислушался. На смену 'Вейся, вейся на просторе', зазвучал старинный вальс 'Ночь коротка', а чуть погодя 'В лесу прифронтовом'.
Вспоминая вчерашний хоровой концерт под управлением Иванова, Федотов сопоставил его с репертуаром дубненского хора 'Бельканто'. Отличия были минимальными.
'А ведь странный у нас репертуар. Понятно, что наши шлягеры здесь не прокатят, но все более-менее близкое этой эпохе или о войне, или о любви: и слова и пули, и любовь и кровь, времени не будет помириться'.
Не самые своевременный мысли о сути ныне живущих, понемногу отступили на второй план. Им на смену пришло состояние, возникающее при прослушивании любимой музыки.
После исполнения 'Тридцать восемь узлов' Колчак с отрешенным видом, уставился в никуда. Не лучше выглядел и Тверитинов, лишь прикрывший глаза Эссен казался умиротворенным.
'Молодец Димон! Как и договаривались, Колчака ты зацепил намертво. Похоже этот парень однолюб и до чертиков упертый. Достаточно вспомнить его отказ в предоставлении Финляндии самостоятельности в обмен на подавление финиками большевиков в Питере. С другой стороны были слухи о сговоре с Антантой по зонам контроля над нашей Империей. Вранье? Скорее всего, хотя, когда дело пошло к краху ... случиться могло всякое'.
Будто подслушав мысли Федотова, Зверев вспомнил Окуджаву. Романс 'Кавалергарды век недолог' здесь пользовался неизменным успехом, казалось, еще чуть-чуть и торжественно зазвучат медь, ей на смену вступит флейта, но ... вместо них в мелодию вплелись немного неуверенные звуки фортепьяно — погруженные в свои мысли гости не заметили бесшумно прокравшуюся к инструменту Александру Семеновну Тверитинову.
* * *
Реакция господина Федотова на вопрос о Крылове поставила Николая Оттовича в тупик. Сейчас он пытался понять, чем же именно он задел за живое этого, симпатичного ему человека. Сам по себе его вопрос коварством не отличался, он был естественной реакций на некоторые противоречия.
Как и всякий командир, Эссен всегда остро чувствовал фальшь. Любые недомолвки или неточно сформулированные фразы вызывали у него мгновенную реакцию и всегда следовали вопросы, которые молодые офицеры поначалу воспринимали едва ли не как прозрение. Таким приемом пользовался каждый командир.
'Мне показалось странным, как во время переговоров по радио их математик едва-ли не стелился перед Крыловым, в то же время эти люди совершенно не умеют кланяться. Но не в том было главное. Мишенин произнес что-то неправильное, но что именно, сейчас не могу припомнить'.
Николай Оттович знал, что он в точности вспомнит зацепившую его фразу, но для этого надо было отвлечься.
Когда командир Кронштадтского порта контр-адмирал Бирюлюв, обратился к нему с просьбой оценить новые аппараты беспроводной связи, он не стал отказываться, хотя в том была несвойственная ему задача. Финансирование изобретатели брали на себя. Никаких обязательств флот не нес, но насторожила просьба изобретателей возглавить комиссию лично им, капитаном первого ранга фон Эссеном.
Собственно изобретателем оказался один господин Федотов, коренастый крепыш, примерно одного возраста и роста с Эссеном. Два его подельника были на подхвате. Против ожидания, Борис Степанович сразу 'расставил точки над и':
— Ваше превосходительство, меня категорически не устроят хвалебные отзывы.
-??
— Изобретение мое, деньги на испытания мои, отсюда, чем вы больше выявите недостатков, тем в будущем я меньше потрачусь, а успех ... меня уже вовсю донимают германцы о продаже моего изобретения.
На вопрос, с какой целью Федотов на эту роль пригласил его, Эссена, изобретатель невразумительно промямлил об опыте каперанга в боевой обстановке. Похоже, ответа он и сам не знал.
Искушенный разного рода приемках, Николай Оттович жестко настроил специалистов и тем более был удивлен восторженными отзывами. Испытания показали — новые аппараты открывали принципиально новые возможности по управление кораблями флота.
Оценив последнее, Николай Оттович в меру сил способствовал дальнейшей судьбе изобретения, хотя, Федотов явно посчитал его роль едва ли главенствующей.
'Так что же такое произнес Мишенин? Ведь мимолетная гримаса крайнего недовольства проскользнула в момент, когда я напомнил господину Федотову о Мишенине. Может это было связанно с ....?'
Николай Оттович очень хорошо знал Беляева, и не доверять его интуиции у него не было оснований. Григорий Павлович был уверен, что в прошлом Федотову приходилось бегать по вантам, а Дмитрию Павловичу наводить морские орудия, очень уж привычно он приник к прицелу, а руки сами легли на маховики горизонтальной наводки.
'А каков шельмец! — с улыбкой вспомнил о Федотове Николай Оттович, — Не каждому удается провести такого педанта, как командир Крейсера. Долго же я ничего не мог понять, когда тот пытал меня о какой-то тайной мисси по изучению солнечных циклов. И ведь таки убедил, заставил пустить гражданского в непогоду на ванты. Авантюрист! — последнее определение, как ни странно, несло положительный оттенок. — А еще назвался старшим лейтенантом какой-то мудреной флотилии и утверждает, что в Чили он был только по электрической части. Этому фрукту не привыкать общаться с высокопоставленными особами, хотя странности все же имеют место быть. Да-с, имеют, не потому ли он так вымотался на этой своей демонстрации'.
Капитана первого ранга совершенно не тревожило, служили или не служили 'чилийцы', а если служили, то где и в каком качестве. Гораздо важнее было их стремление дать Императорскому флоту столь нужные устройства. Проанализировав версию о военной службе владельцев Русского Радио, Эссен не нашел в том ничего, что навело бы его на злосчастную фразу Мишенина, но фраза всплыла как бы сама собой:
'Ваше превосходительство Николай Алексеевич Крылов? Основоположник теории непотопляемости судов? Борис, ты меня не разыгрываешь?'
'Хм, и что в том необычного? Ну, ошибся математик, с кем не бывает. Полковник Крылов, безусловно выдающийся ученый, но основоположником, тем более теории непотопляемости, его назвать нельзя. Александр Николаевич, слава богу, жив и здоров, а его научный труд называется 'Теория качки кораблей'. Основоположником же справедливо считается Вильям Фруд и адмирал Макаров, вечная ему память', — Эссен мысленно перекрестился.