Присутствующие растерянно пожали плечами.
— Тогда мы все взлетим на воздух к чертям собачьим, не так ли? Вот то-то! А теперь, господа, последуем к бегемотам. Так вот, вас вовсе не должно повергать в панику то, что новый директор, как новая метла, будет мести по-новому. Просто все в жизни, как и в природе, возвращается к своим святым устоям. Кончились времена поблажек, попустительства, легкомыслия и непрофессионализма...
Продолжая свою речь, мистер Фицрой последовал во главе процессии вверх по тропинке, усаженной благоухающим кустарником. Он продолжал говорить всю дорогу вплоть до вольера с пеликанами. И только там он запнулся, отыскивая кого-то в толпе. А два голодных грифа, Труппи и Гнилли, выслушав с интересом начало напутствия, еще долго провожали шефа взглядом. Никакой кормежки за этим не последовало, и Труппи ударом клюва по макушке своего брата Гнилли выразил крайнюю степень своего разочарования.
19
У ПРУДА
— Доброе утро, полковник!
— А? Что? Где?
— Я пожелала вам доброго утра. Как ваше самочувствие?
— Самочувствие? Не знаю...
— Брунгильда, поехали! Возьми-ка немного вправо. Доброе утро, сэр Хэмфри!
— Доброе утро, леди! Что с нашим полковником?
— Понятия не имею, я не склонна к излишнему любопытству. Спросите у него сами.
— Кто эта дама? Вам не показались знакомыми черты ее лица?
— Мне? Знакомыми? Я ее впервые вижу.
— А я стараюсь и не могу припомнить. Вы знаете, фамилию Молл я никогда не слышал, а вот имя Джеральдина...
— Бесполезно, сэр, не стоит копаться в памяти, не стоит причинять себе расстройства.
— О да, вы правы, но все-таки имя Джеральдина... Нет, леди Эллис, Суинберна я предпочитаю Тениссону, у этого меньше риторики, согласитесь! И вообще, Шекспир при всех его крайностях... Они проехали! В свое время, леди Эллис, я ...
— И тут Шекспир! Куда ни сунься, везде Шекспир! На котурнах — Шекспир, на колесах — Шекспир, стоя, сидя и даже лежа в могиле — один Шекспир!
— Осмелюсь спросить, с кем вы разговариваете, мэм!
— Ни с кем, Конни, сама с собой, ты не должна прислушиваться.
— Меня зовут Эмилия, мэм.
— А где Конни, где моя дочь?
— Она придет навестить вас после службы во второй половине дня.
— А больше никто не придет?
— Нет, мэм, насколько мне известно, сегодня прием посетителей закончен.
— О, это ужасно, ужасно, когда некого ждать... Скажи мне, будет дождь?
— На небе ни облачка.
— Но почему стало прохладно?
— Мы въехали в тень аллеи, мэм.
— А почему так расквакались лягушки?
— Пруд недалеко, мэм!
— Вези меня туда. А что там за прудом?
— Забор, мэм.
— А что там, в той стороне?
— Тоже забор, мэм.
— А что там, за забором?
— Кладбище, мэм. Простите ради бога...
— А что это за звон, откуда он?
— Церковь, мэм, церковь в Ноттсбери.
— Скажи-ка мне, как ты выглядишь, я должна знать, что за тень у меня за спиной.
— Я — негритянка, мэм.
— А рост? Какого ты росту?
— Пять футов и десять дюймов, мэм!
— Господи, какая дылда! Больше не надо подробностей, вези меня дальше и молчи! И постарайся не застить мне солнца!
— Слушаюсь, мэм.
— Да, милашечка, какая жалость, что тебя нет рядом. Мне так одиноко без тебя. Это страшно, страшно, когда только черный возница у тебя за спиной... Ты, знаешь, я скажу тебе по секрету, но моя дочь Конни не умеет читать вслух. Когда я прошу ее почитать мне, она испускает такой вздох, будто ее всю выворачивает. А потом начинает брезгливо и шумно листать книжку. Текст она произносит торопливо и бегло, с сознанием тяжести той ноши, которую она взвалила на свои плечи. И чем быстрее она его бормочет, тем больше я чувствую, какой ненавистью она ко мне проникается. Я всегда вспоминаю твое чтение, милашечка, и должна сказать, что ты читала не в пример лучше. Хоть делала ты это через пень колоду, запинаясь на каждом слове, но бескорыстно и преданно, умиляясь каждому слову! Я бы могла привить тебе кое-какие навыки, я бы могла выскрести из твоей речи остатки испанского акцента, ты бы произносила текст с моих слов, как незабвенный Ньюмен Ноггс? у Диккенса. Я бы могла помочь тебе проложить путь на сцену, если бы ты не была такой коротышкой. Времена Мэри Пикфорд давно прошли, и ты даже не блондинка. Никакой талант не сможет возместить отсутствующих пяти дюймов. Я тоже не гигант, как ты видишь. Но чего мне стоило ковылять по сцене на котурнах и подкладывать под лифчик вату. Мне надо было, чтобы меня полюбил неистовый мавр, ведь не за состраданье же к его мукам! Что мне было за дело до его мук, когда у меня терло здесь и там. Какой, ты говоришь, у тебя размер лифчика? Ты меня рассмешила, девочка моя. Нет, никакой мавр тебя ни за что не полюбит. О боже, что это? Куда мы катимся?
— Спуск, мэм. Вы пожелали ехать к пруду.
— А я не выпаду? Придерживай, придерживай меня!
— Не беспокойтесь, мэм, вот уже и пруд!
— О, как расквакались эти лягушки! Наверняка будет дождь. И снова меня упрячут в эту палату, и останусь совсем одна среди чужих людей. Как мне найти тебя, как оповестить тебя, что мне здесь очень плохо? Что у тебя, как ты себя чувствуешь? Я очень за тебя волнуюсь, поверь мне! Если бы я могла, то предостерегла бы тебя от неверных шагов. В твоей нынешней ситуации нужна предельная осторожность и осмотрительность. Уж ты поверь моему долгому жизненному опыту. Эй, ты, я тебе говорю, ты меня слышишь?
— Я вас хорошо слышу, мэм!
— Поройся там, в гобеленовом мешочке, там должна быть моя серебряная фляжка, подай мне ее!
— Я не вижу тут ничего, тут ничего нет, мэм.
— Не может этого быть, она потерялась, ее украли у меня?
— Скорее всего, ее вытащила ваша дочь накануне.
— Ну вот! Этого еще не хватало! Ты слышишь, милашечка, у меня отобрали мою фляжку. Теперь я осталась одна, без тебя и без фляжки. Я этого не переживу. Долли, где ты, я тебя не вижу. Дай, дай мне твою руку, дай, я приложу ее к своей груди. Что ты чувствуешь? Железо, кость, дерево? Не пугайся, у меня нет левой груди, ее отняли, отрезали. Они такой ценой вернули мне жизнь. А на что она мне? Нищая, вечно пьяная старуха. Оглянись вокруг, что ты видишь? Пусто, они вынесли рояль, мой рояль! Пришли, описали и вынесли. Я этого не выдержу, это ужасно. Это еще хуже, чем отрезать грудь, еще хуже, чем.... Не хочу говорить, та сама знаешь. Бедная моя малютка. Вот твоя рука, маленькая верная рука. Но и она ничего не чувствует — корсет, железная клетка, а в груди моей пусто. Рояль, они вынесли мой рояль. Это все она, это она! Бедный мой рояль!
— Какой рояль, мэм?
— Молчи, Конни, молчи!
— Это я, Эмилия, мэм.
— Эмилия? Ты разве не Конни? Слава богу... Милашечка, ты меня слышишь? Ты не верь ей, она лжива и жестока, как и ее папаша, они подставили меня, я у них подсадная утка. У нее куча денег, знай, целая куча денег, добытая бесчестным, преступным путем. Меня они упрячут в богадельню, но еще держат меня здесь в этой гостинице, как залог, как мебель, как огородное пугало. О мой рояль! Ты знаешь, они разобрали его на куски, на щепки и выгребли, как кучу дров. Тридцать лет он стоял, никто на нем не играл, но какое им дело! Надо вынести — вот они и вынесли. Так и меня вынесут, разрежут на куски и выбросят на помойку.
— Но мэм...
— Не возражай мне, я этого терпеть не могу. Сначала они вынесли бедного графа Пембрука. Его нет на правой стене, я знаю. Я чувствую зияние — ветер, сквозняк уносится в мертвую дыру, как время. А теперь рояль... Боже, какой сквозняк! Почему мне так холодно?
— Не вернуться ли нам под крышу, мэм?
— Ни за что! Я не вернусь больше на сцену, с меня довольно. Подай мне фляжку.
— Ее нет, мэм.
— Ее нет? Ну конечно....Как мне тяжело. Как расквакались эти лягушки! Их, наверное, слышно в самом Лондоне. Так о чем мы говорили? О сцене? Будь она проклята, эта сцена. Моя жизнь исковеркана, какие только жертвы не легли на ее алтарь. Мне никогда не отмолить моих грехов. И никогда не утопить их, ни на дне фляжки, ни на дне глубокого океана. И тут еще эти лягушки.... Все сходится... Я хочу тебе поведать одну историю, я никому об этом никогда не рассказывала, тебе тоже. Ну, если уж ты влипла в переплет, хотя я от всей души желаю, чтобы худшие подозрения не оправдались.... Так вот слушай...
Когда же это было? Лет тридцать пять назад, если не больше. Молл доживал свои последние дни, у него был рак желудка. Мы гастролировали за океаном, и он вместе с труппой переезжал из города в город, отлеживаясь и стеная где-то в сараях за кулисами. Уговорить его лечь в больницу я не могла, ведь мы давали по двадцать спектаклей в месяц. Я должна была на него отработать. Мне было уже двадцать семь лет, все лучшее было у меня впереди. Наша труппа называлась "Редбот", и Молл был ее антрепренером. Я буквально валилась с ног от усталости, спектакли, репетиции, лекарства, бессонные ночи.... Все только и ждали конца этого ада — надо было выполнить все наши обязательства, чтобы не платить неустойки. У меня уже был контракт на будущий сезон с театром "Грин-тент". Молл об этом, конечно же, ничего не знал, я утаила от него. Он был слепой эгоист, ему было невдомек, что его вдова должна будет обеспечить себе сносное будущее и позаботиться о дочери. Конни дожидалась меня в Лондоне, ее пригрели родственники. Эти последние спектакли я никогда не забуду. Я металась по сцене тощая, с красными глазами. Молл, как вампир, высосал из меня всю кровь. Мне надо было поддержать свои силы, не падать духом. Чего греха таить, фляжка мне изрядно помогала. Успех у меня был средний, залы наполовину пустовали, гостиницы были ужасны. Отелло старался при свете рампы вообще не смотреть в мою сторону. А на что было смотреть? На призрак? Но ведь я была живой человек, я была женщина, черт бы меня побрал! Я привыкла слышать восхищенный шепот у себя за спиной, я привыкла к тому, что при моем появлении мужчины теряли дар речи. Я терпеть не могла, когда меня начинают жалеть за мои горести. Я не хотела выглядеть, как роскошный, но трехногий стул, к которому уже все привыкли, но никто не решиться на него усесться.
Это было мимолетное помешательство, я уже не помню, что там делал этот мальчишка-итальянец, то ли устанавливал прожектора, то ли вертел сцену. Что в нем было, — грубый, жалкий, липкий! Почему я не дала ему отпора — за это я отвечу на небесах.
Я точно не помню даже, где это происходило, то ли это была Аризона, то ли Индиана. Помню только, что в клинике для проведения анализов от меня потребовали письменного согласия мужа или родителей. И тогда мне посоветовали обратиться к какому-то старичку. Я взяла из кассы втихомолку пятьдесят долларов и отправилась к нему. Он потребовал еще пятьдесят, я взмолилась: "Но за что?" Он спросил меня, не соглашусь ли я в противном случае доставить для него пару-тройку лягушат, но непременно женского пола. Они необходимы ему для проведения анализов. Я не поверила своим ушам, подумала, что спятила окончательно. Он долго объяснял мне, какова их функция. Тебе этих подробностей, милашечка знать вовсе не обязательно. Ты не можешь представить себе моего состояния, я была готова на все, но только не на это, — то есть просить у скряги Молла денег. Я была уже готова нырять в болото за этими тварями, если бы знала способ, которым воспользовался старик Ной, — помнишь, он отобрал каждой твари по паре. Как отличить самку от самца? Не знаешь? Вот то-то же! Но старикашка сжалился надо мной, простил мне свои издержки. Он был уверен наперед, что ему наквакают эти лягушата, знал, что все равно я окажусь у него на столе, и он получит свою поживу. Все худшие подозрения оправдались: "Я должен немного огорчить юную леди..." Чем он таким мог меня огорчить? Я знала наперед, что влипла в историю. Мне было уже все равно, лишь бы не вспоминать больше об этих лягушатах! Бр-р-р... Мы сговорились на двухстах долларах в два платежа, и на следующий вечер я вошла в его полутемную конуру. "Устраивайтесь здесь, прямо на столе..." Я бросила мимолетный взгляд на стол, и что я увидела? Ты никогда не поверишь! Живого таракана, огромного, жирного, шевелящего усами.... С визгом я бросилась прочь из этого ада. А мерзкий старикашка еще кричал мне вслед: " Куда же вы? — Я передумала! — Ну, что ж, похвально. Я желаю вам легких родов и счастливого материнства. Я только хочу посоветовать вам изменить образ жизни, найти тихий уголок и, по возможности, не прибегать больше к спиртному!"
Я вернулась домой, спотыкаясь, вся в слезах. Мне сказали, что Молл все время стонал, звал меня, но под конец обессилил, впал в беспамятство... Его отправили в больницу для бедных. Еще пару дней он там промучился, наконец, его уложили на операционный стол, и больше я его не видела. Потом мы переехали, играли еще месяца два, еще куда-то переехали. Я уже оплакала свой контракт с "Грин тент". В конце концов, я сошла с поезда и осталась в Нэшвилле. Там жили родители этого парня.
— И вы оставили им внука, мэм?
— Внуков. Их было двое. Сразу двое. А ты почему влезаешь в разговор? Разве я с тобой разговариваю? Милашечка, где ты, сядь поближе. Поплачь надо мной, милое создание. Я, как старый король Лир, раздавший все. Теперь я никому не нужна, как разбитая в щепы рухлядь. Бойся их, моих детей рожденных не в любви. Они все несут на себе дьяволову печать, такие же бездушные и бесполые. Да-да! Бог наказал их, а мстят они мне, эти выродки! Одна ты не предашь меня, я ведь тебе всегда желала добра! Как было тебе одной выжить, одной, без друга, без покровителя. Ты бы совсем пропала, кто бы оценил твою верность, твое золотое сердце за этими лохмотьями, за этим чудовищным выговором. Если бы я не образовала тебя, ты бы и осталась дикой, маленькая дочь джунглей. Какая у тебя рука, нежная, гладкая. Сколько белья ты перестирала, но кожа не сморщилась, не загрубела. Дитя мое, все проходит. И молодость твоя промчится в мгновение ока. Я не смогу тебе ничем помочь, скоро, очень скоро нам суждено расстаться. Господи, ну куда же тебя пристроить? Я знаю, я знаю, что делать! Я ведь должна тебе денег, ты слышишь?
— Мне денег? Что вы, мэм!
— Не перечь мне, я этого терпеть не могу! Я уже подсчитала, тебе этого на первых порах хватит. Слушай меня внимательно, там, в правой нижней тумбе они и лежат!
— В какой тумбе, мэм?
— На кухне, в правой тумбе...
— Но там много тумб, мэм.
— Ищи и найдешь старинную банку из-под кофе, там лежат деньги, об этом никто не знает. Возьми их, спрячь, сохрани у себя.
— Но как банка выглядит, что за кофе?
— Сохрани их нетронутыми на первых порах, скрывай ото всех! Скоро меня увезут отсюда, а ты останешься стеречь этот дом. Этот дом рушится, он прогнил до основания, пропах гнилью, грязью и развратом. В этом часть моей вины, и я молю бога, чтобы все рухнуло в одночасье. Я этого не дождалась, а ты дождись и не спеши покидать его. Они ведь тебя настигнут и вернут, да еще объявят воровкой. Храни эти деньги, не показывай виду, что у тебя есть доходы, слушайся их. А главное, навещай меня, не покидай надолго, не бросай меня одну подыхать на свалке! Прежде всего, береги себя, береги здоровье, не перетаскивай тяжести, и, ради бога, не пей вина. Я, если припомню, напишу тебе фамилию одного старого врача, надеюсь, он еще жив. Тебе должно хватить, ведь тут целых шестьсот фунтов...
