На этот выпад кореянка даже и не отреагировала. Лиза увидела, что мышцы на ее спине, довольно-таки сильные, под нежным шелком платья немного расслабились.
— Пойдем, Эдвард, мой друг! Не бить же нам, интеллигентным людям, этих двух зазнавшихся девиц! — бородач, казалось, сдался и отказался от намерения "переманить" у Лизы Джун как возможную клиентку. Двое интеллигентных людей ушли, но на этом неприятности не закончились. На смену деятелям искусства пришли трое парней помоложе, несмотря на жару, одетых в черное. Люди это были серьезные. Они времени на разговоры не тратили, а сразу решили отнять у Лизы альбом. Намерения их были очевидны:
— Порвем твои картинки, крошка, чтобы неповадно было нашим мазилам палки в колеса вставлять!
— Цыпленок, не двигайся и не лезь, — бросила Джун, прежде чем превратиться из прекрасной восточной принцессы в нечто стремительное, пугающее и очаровательное в гневе.
— А, это та косоглазая, которая нашему Эдику руку чуть не сломала! Иди сюда, ведьма, поговорим! — еще не понявший своей ошибки высказался один из молодчиков. Больше у него сил для разговоров не было.
Казалось, что Джун была везде и всюду. Маленькая античная сцена превратилась в арену боев, только на гладиатора Джун, конечно, похожа не была, скорее уж на грозного тигра — восточную диковинку. Гибкая, ловкая, сильная. Даже с тремя противниками. Даже в мешающем платье. Воительница просто слегка рванула подол и, уже не отвлекаясь, продолжила отвечать на удары, прямые или подлые, своих троих противников.
Не понимая, что она делает, Лиза открыла альбом и неловкими, резкими движениями сделала пару штрихов на почти готовом портрете. Грубые линии почти прорывали бумагу, но они были правильные, пусть даже и не очень аккуратные. Это был ее защитник и ее вдохновение, ведущий бой с молчаливым и уверенным в своей правоте злом. Взгляд еще раз упал на бумагу. И за одно мгновение мир изменился.
Потрясающая идиотка и разиня! Как только можно было этого не замечать?
Глядя на то, как Джун раскидывает не желающих сдаваться нападающих, еще более злых от того, что их колотит девчонка, Лиза ругала себя и не могла двинуться с места, оглушенная своим открытием.
Не девушка. Парень.
Больше связных мыслей не было. Поэтому художница, хотя и очень переживала за своего любимого человека (конечно, любимого — не менять же своих чувств из-за такого пустяка!), решила его послушаться и сидела, никуда не вмешивалась, хотя и очень хотелось чем-нибудь запустить в этих негодяев.
Когда стало ясно, кто побеждает, вдруг раздался пронзительный свист. Вдалеке, почти в самом начале набережной, показались еще трое людей в черном. К счастью, это были не очередные добровольные защитники обиженных художников, а стражи порядка.
— Что-то нет у меня желания беседовать с ними, Цыпленок, — бросил через плечо ее обновленный знакомый, изящным движением ноги отрубив последнего врага. Оправил разодранный подол, пригладил волосы и, подхватив Лизу под руку, потащил ее к гостинице.
Там он велел ждать в холле, обещая скоро привести себя в порядок и спуститься уже с вещами. Отшутился от Лизиного предложения обработать пару царапин (действительно только пару и правда лишь царапин — и это в драке с тремя озлобленными покровителями искусств!). Когда он поднимался по лестнице, все еще танцевальной, изящной походкой, девушка провожала его взглядом и уже не видела в нем ничего женственного, кроме одежды — но это ведь мелочи! Изящный, даже грациозный, но парень.
"Что ж, во всяком случае, я полюбила мужчину, а не женщину. Папе не о чем беспокоиться. И братьям..."
Братьям... Вот ведь Костик скрытный тип! Еще более скрытный, чем казался. Он же точно знал, что из себя представляет Джун, и поэтому так возмущался, когда узнал, что они живут...
"Ой... я живу в одной комнате с парнем... и он ничем себя не выдал... Интересно, почему"
На самом деле интересно было другое: почему ему вообще понадобилось выдавать себя за девушку. Ведь никто из его однокурсниц-"бук", с которыми он, кажется, дружит, не сомневается в том, что он — это она.
Но несомненно было одно: этот маскарад был настолько важен необычному юноше, что он играл роль томной красавицы почти безупречно. Ведь никто не ходил и не тыкал в него пальцем и не говорил: "Вот идет парень в женских тряпках!" Самое большее, на что были способны подозрительные люди, — обвинить их, его и Лизу, в не той ориентации. И то, скорее всего, из-за Лизиной заметной всем привязанности к соседке. Все он продумывал до мелочей, чтобы казаться прекрасной девушкой. И наряды — пусть и не платья, но очень изящные туники, блузки, брюки, все радующих глаз цветов, ничего скучного, однообразного, как в основном в одежде парней. И походка — сдержанно элегантная, ничего вульгарного и никакой размашистой раскачки, никакого любования тем, что "я мужик, иду и горжусь". И украшения — загадочно позвякивающие браслеты, какие-то фантастические броши, скалывающие шарфики в сложные конструкции (колец, правда, не носил, наверное, боялся кого-нибудь серьезно ранить, если придется драться). И даже макияж. А ведь Лиза видела его и без маскировки. И ничего не поняла. Ничего странного не заметила.
Может быть, будь у нее хоть одна сестра — она могла бы сравнивать, как со стороны выглядят в домашней обстановке девчонки и мальчишки. И то вряд ли: ведь этот мальчишка великолепно изображал девчонку. Так что у Лизы почти не было шансов его раскрыть.
Но зачем ему все-таки притворяться?
Возмущена художница не была. Ничего нескромного Джун себе не позволял. Наоборот! Вспомнить только, как он выбежал накануне своего отъезда из их номера, когда она сидела и в совершенно неприличном виде красила ногти! Все-таки он очень стеснительный в некоторых вещах. Тайну свою он хранил явно давно, так что никакого зла против Лизы в его игре не было. Да и вообще — как сердиться на любимого человека, если он оказался тем, что надо! Даже если ее чувства пока не взаимны, у нее теперь гораздо больше надежды. В миллион раз больше! Хоть она и ничтожно мала все равно.
А еще приятно было решить наконец-то сложную задачку — почему ей не удавалось нарисовать свою прекрасную модель. Изображала-то она Джун, а надо было просто довериться своим чувствам и рисовать что видишь, не просчитывая, не раздумывая, как надо наносить линии, чтобы на бумаге появилась женская фигура. Вот все и получилось. А разглядев то, что получилось, Лиза неожиданно открыла такую захватывающую и обнадеживающую тайну.
Когда же они от него отвяжутся? Он разве виноват, что Лапиков оказался таким нерасторопным или, может, поддался чарам кореянки?
Сразу после своей диверсии, Федор отчитался перед заказчиками и заявил, что больше ничего делать не будет. А чуть позже написал им, что Джун, похоже, уехала — так ее достали неизвестные шутники. И расслабился. Даже на радостях рыжую надоеду угостил пирожками. Просто она, наконец-то, опять стала ему докучать во время готовки, ну и... так получилось, что предназначенная для Лизы выпечка оказалась у Аллочки. Поговорили они недолго:
— Опять издеваешься над бедными голубчиками?
— Сказала! Да у меня голубцы первый сорт!
— Федя, не будь вреден! А это у тебя что? Вкусно пахнет как! Неужели с грушами?
Повар от удовольствия расплылся в улыбке: похвала даже и запаха, а не вкуса его кулинарного шедевра ему польстила.
— Да вот... хочу Лизу подкормить, а то что-то она грустная... заболела что ли?
Но его заботы только вызвали осуждение надоедливой девчонки. Качая головой и причмокивая леденцом, Аллочка заметила:
— Нет, друг, с такой ненаблюдательностью и так хорошо готовить? Это что-то! У нее все-таки соседка пропала, а ты с пирожками лезешь! Тактичный как кухонный комбайн.
— Какой я тебе друг? И как кухонный комбайн может вообще быть тактичным?
— О чем и речь. На вот, погрызи чипсов банановых. А к Лизе сейчас лучше не подходи. А то она вспомнит, как ты ухаживал за Джун, решит, что та от ревности уехала, и еще больше расстроится.
Ну вот так как-то и получилось, что пирожки достались Аллочке, которая намеками вроде бы обещала, что и Лизу попробует ими угостить.
На следующий день, точнее рано утром, двое его мучителей дружно проорали в телефон что-то несусветное. Понял-то он только одного, может и к лучшему: английских ругательств ему достаточно — обойдется без азиатских матов.
Эти гады потребовали с него вернуть деньги! После того, как он рисковал, как выкрал планшет и еле успел вернуть его обратно! После того, как сделал по собственной инициативе те фотографии! И все новости им сообщал — они, видите ли, волнуются о своей подруге. Так и волновались бы рядом, а не исподтишка! А последнее их задание? Он себя потом так ругал, когда сообразил, что хоть они и успокаивали, это все равно было опасно. Хорошо еще, что кореянка эта уехала.
Деньги возвращать он, конечно, отказался, но решил, что может им помочь по-другому. Ничего, что богатенькие — раз у них ума не хватило следить получше за своими карточками или что там у них — могут и поработать, как все обычные люди. Только вот зарплаты этой вряд ли им хватит даже на один билет домой.
Устроив двух лишенцев на подходящую работку, не без помощи сердобольной тети Кати, Федор немного успокоился. И даже решил, что можно более решительно поухаживать за Лизой.
Завтрак прошел, обед готовить пока было рано, и парень отправился побродить по базе — поискать светловолосую девушку. Он прекрасно помнил, что она была вчера за завтраком в каком-то новом и очень ей идущем зеленом платье на шнурочках, и, увидев невысокую, как раз подходящую ему по росту фигурку в той самой одежде и в белом шарфе, прикрывающем голову от солнца, радостно поспешил наверстывать упущенное. Ведь эта проклятая Джун все время мешала как следует поговорить.
Девушка что-то высматривала, глядя на служебный вход в главное здание, откуда он сам недавно вышел, и совершенно не замечала ничего вокруг.
— Гуляешь одна? А не скучно? — подойдя как можно ближе, Федор положил руки на плечи девчонке.
— Ну, раз уж ты так ставишь вопрос, — знакомый голос ничего не уплетающей в данную секунду Аллочки, казалось, смеялся. Рыжая повернулась, как-то очень ловко — он и рук не успел убрать. Край шелкового платка скользнул, подхваченный ветром, по лицу Феди, и он невольно поймал легкую ткань. Их глаза оказались почти на одном уровне и очень близко.
— А пирожки у тебя были — просто объедение, — ласково улыбнулась надоеда. — прими в благодарность, — и, обняв его за шею, поцеловала повара.
Благодарность Федору понравилась. Потом он решил, что за благодарность тоже надо поблагодарить. Так прошло минут... совсем немного, по его мнению, но не для тети Кати, потерявшей горе-работника и выкрикивающей его из окна. Хорошо, она не заметила, что он не один по кустам прячется.
В общем, несмотря на двух банкротов корейской национальности, день все-таки был неплохой.
Его девушка вела себя странно. Приятно, конечно, когда на тебя смотрят как на сверхъестественное существо, но Лиза могла бы и привыкнуть уже к его совершенствам. И потом такое восхищение — и лишь из-за того, что он немного побил троих хулиганов? А как же его блестящий ум и искрометные шутки? Или Цыпленок так не восторгалась ими потому, что не считает его ни умным, ни остроумным? А только красивым и драчливым? Нет, красивой и драчливой! Скорее бы это все закончилось. Кто бы мог подумать, что эти месяцы до его свободы окажутся такими длинными!
Отыскав Хрюшу и оторвав его от Жизели, не без труда, но, к счастью, без намека на ревность, Джун принялся допрашивать будущего родственника ("старшего братца" — только подумать! а все потому, что для Лизы он старший!).
— Тебе не показалось, что Цыпленок как-то изменилась?
— Это ты меня спрашиваешь? — Костя попытался обманным движением сразу же повалить партнера по тренировкам на травку. Они кружили опять на детской площадке, пустующей поздно вечером, и обменивались то репликами, то ударами. — А кто с ней целый день провел? Может, она потому и изменилась... Нет, Женька, давно пора тебя поколотить.
— И опять эти грубые, необоснованные подозрения! Я поражен до глубины души и оскорблен в лучших чувствах.
— А, то есть ты хочешь сказать, что они у тебя есть.
— Что?
— Чувства, да еще и лучшие!
Словно вдохновившись напоминанием о своем внутреннем мире, Джун быстро справился с противником, и оба свалились на траву и уставились на небо.
— Есть, сам не знаю, как так получилось, но есть. И больше никаких вопросов.
— А что тебя спрашивать — и так все видно. Помучаешься теперь с мое!
— То же мне мученик! Да наша трепетная Жизель с тебя чуть ли пылинки не сдувает.
— Скорее уж, выколачивает из меня пыль как из коврика.
Толстушка в порыве страсти была способна на безумства — это Джун мог представить: если учесть, с каким азартом она репетировала выступления с "буками".
— Результат-то один и тот же — ты просто сияешь, — все-таки не смолчал юноша. — И не должен себя сдерживать, не то что я.
Не замечая дальнейших возражений друга ("Тебе все равно придется себя сдерживать!", "Только попробуй сделать что-то извращенное" — последнее по своей глупости вообще было превосходным: он всю жизнь этим и занимался, хотя и не по своей воле), Джун разглядывал созвездия и видел в их блеске улыбку своей девушки. Ему еще предстояло потрудиться. Вот как сдержаться и не признаться во всем Лизе? Это самый настоящий подвиг.
К тому же он все время за нее боялся. В городе так все хорошо начиналось. Он совсем не жалел, что опять вернется вместе с Лизой в "Летнюю сказку". Ведь он сам уже решил вернуться — и тут появилась она как ответ на его сомнения. Как всегда, неподражаема. Потащила его позировать — заставила забраться в арку одной из ротонд, сама села наискось в другой арке и ушла в свой мир.
Джун уже знал, что почти ничто не оторвет его прекрасную соседку от карандаша и бумаги. Ее лицо сегодня было особенно сосредоточенным и вместе с тем спокойным, будто она наконец-то приняла какое-то важное для себя решение. Она ни разу не нахмурилась недовольно — только изредка щурилась, вглядываясь то в него, то в свой рисунок, и улыбалась. Все было прекрасно. Она была прекрасна.
Надо же было явиться этим бородачам с ранимой психикой и обостренным чувством зависти! Он еле сдержался и не побил их: несмотря на грозный вид, они были явно слабее, и достаточно было просто защитить Лизу от их усердия. Но уж когда эти двое престарелых "хиппи" натравили на них трех молодчиков... Тут Джун даже немного испугался. Жестокие и не делающие исключений для женщин и детей в проявлении своей злости. Все силы он приложил, чтобы только ни один из них не вздумал прикоснуться к его дорогой девочке-птичке. А она, кажется, испугалась.
Даже, к счастью, не попыталась вмешаться. Несомненно, только от шока. И от шока потом болтала по пути назад без умолку. О том, как ему идет цвет и фасон сарафана. О том, как по прекрасной кореянке все соскучились. О том, что "буки" просто любопытные и что на них не надо сердиться. О том, какая Джун сильная и смелая. Слушать было, конечно, приятно, но еще больше хотелось заставить ее помолчать хоть немного — известным мужским способом, приятным для них обоих. Но загвоздка была в том, что целовать ее, наивную, не знающую, кто он такой, и все-таки (вот ведь влипли они оба!) влюбленную, — было совсем непорядочно.
