— Ты прекрасна, — прошептал он и почувствовал, что слезы вновь наполняют его глаза.
— Так же, как и ты, — она положила руки ему на плечи и медленно опустила его на колени перед собой. Она изучающе вглядывалась в его глаза, и он приложил все усилия, чтобы не отвести взгляда. Она слабо улыбнулась и потянулась, чтобы развязать ремешок, который сдерживал его собственные волосы.
Спутанные волосы рассыпались по его плечам черной запыленной массой, они пахли гарью, несвежим потом и лошадьми. Он запротестовал, когда она взяла свою расческу, не обращая на это внимания, она заставила его склонить голову к ее коленям и выбирала сосновые иглы и колючки паслена из его волос, медленно разбирая спутанные пряди. Его голова склонялась ниже и ниже, и, в конце концов, он обнаружил себя уткнувшимся в ее бедра между коленями, вдыхая в этой тесноте ее аромат.
Это напомнило ему средневековую живопись: преклонивший колени грешник, голова опущена в признании грехов и в раскаянии. Пресвитериане не исповедовались на коленях, так делали католики, думал он. В темноте, подобной этой, анонимно.
— Ты не спрашиваешь меня, что случилось, — прошептал он, наконец, в темноту ее бедер. — Твой отец рассказал тебе?
Он слышал ее участившееся дыхание, но ее голос был спокойным, когда она ответила.
— Нет.
Она больше ничего не сказала, и в комнате воцарилось молчание, нарушаемое лишь шорохом расчески, проходящей сквозь его волосы, да усиливающимся натиском ветра снаружи.
"Каково было Джейми? — внезапно задался вопросом Роджер. — Он действительно сделал бы это? Попытался бы..." — он уклонился от мысли, не в силах обдумывать ее. Вместо этого перед глазами возник образ Клэр, выходящей из рассвета, ее лицо — заплывшая маска. Остающейся, по-прежнему здесь, но недосягаемой, как далекая планета на орбите, стремящаяся за пределы открытого космоса, — когда она появится в поле зрения снова? Образ Клэр, склонившейся, чтобы прикоснуться к мертвецам, принуждаемой Джейми лично убедиться в цене, заплаченной за ее поруганную честь.
Неожиданно он осознал: это был не ребенок. Это был страх, но не по этому поводу. Это был страх Джейми, что он потеряет ее, что она, развернувшись, уйдет в темноту и одиночество космоса без него, если он не сможет привязать ее к себе, удержать рядом с собой. Но, Бога ради, как же рискованно удерживать женщину, настолько потрясенную и доведенную до звероподобного состояния, как мог он рисковать?
И как он мог не рискнуть?
Брианна убрала расческу, но ее рука по-прежнему мягко лежала на его голове, поглаживая ее. Он и сам знал этот страх слишком хорошо — вспомнилась пропасть, которая однажды пролегла между ними, и мужество, которое потребовалось, чтобы преодолеть ее. Им обоим.
Может, конечно, он и был трусом, но это была другая трусость.
— Брианна, — произнес он и почувствовал ком в горле, шрам от веревки. В его голосе она слышала нужду и внимательно смотрела на него, когда он поднял свою голову. Она подняла руку к его лицу, и он крепко схватился за нее, прижимая ее ладонь к своей щеке, потираясь об нее. — Брианна, — повторил он.
— Что? Что такое? — ее голос был тихим, чтобы не разбудить ребенка, но настойчивым.
— Брианна, могла бы ты выслушать меня?
— Ты знаешь, что да. Что такое? — ее тело было близко, готовое принять его, и он хотел ее утешения так сильно, что лег бы на плед перед огнем и зарылся головой между ее грудями, — но не сейчас.
— Только... Выслушай, что я должен сказать. И потом — пожалуйста, Боже, — скажи мне, что я имел право на содеянное.
"Скажи мне, что ты по-прежнему любишь меня", — имел он в виду, но не мог произнести этого.
— Ты не обязан мне ничего рассказывать, — прошептала она. Ее глаза были темными и мягкими, полными безграничного прощения, еще не заслуженного. И где-то за их пределами, он увидел другую пару глаз, уставившихся на него в пьяном недоумении, внезапно сменившемся страхом, когда он занес свою руку для смертельного удара.
— Да, обязан, — ответил он негромко. — Погаси свечу, ладно?
* * *
НЕ НА КУХНЕ, по-прежнему усыпанной обломками после эмоционального накала. Не в хирургической, со всеми ее колюще-режущими воспоминаниями. Джейми раздумывал, но затем указал головой в сторону лестницы, приподняв одну бровь. Я кивнула и последовала за ним в нашу спальню.
Все казалось знакомым и непривычным одновременно, как бывает с местами, которые покидаешь на время. Возможно, это был всего лишь мой поврежденный нос, отчего запах казался странным; возможно, я только представила, что могла бы уловить этот запах — холодный и несколько несвежий, хотя все было убрано и вычищено. Джейми поворошил огонь, и свет разлился, задрожав на бревнах деревянных стен, ароматы дыма и горящей смолы помогали заполнить ощущение опустошенности в комнате.
Никто из нас не взглянул в сторону кровати. Он зажег свечу на умывальнике, затем поставил два табурета у окна и отворил ставни, в беспокойную ночь. Он принес две оловянных кружки, наполнил их и поставил на широкую доску подоконника вместе с бутылками.
Стоя в дверном проеме, я наблюдала за его приготовлениями, и чувствовала себя абсолютно непривычно.
Я испытывала самое странное ощущение противоречивости. С одной стороны, я чувствовала, словно он был совершенно незнакомым человеком. Я не могла даже представить, не говоря уже о том, чтобы вспомнить, ощущение непринужденного прикосновения к нему. Его тело не было больше гармоничным продолжением моего собственного, но стало чем-то инородным, недоступным.
В то же самое время, тревожные всплески вожделения без предупреждения прорывались сквозь мое тело, что продолжалось весь день. Это не было похоже ни на медленно распаляющееся привычное желание, ни на мгновенные искры страсти. Ни даже на то периодическое неосмысленное утробное томление от необходимости спаривания, которое всецело исходило от тела. Это было нечто пугающее.
Он склонился, чтобы подбросить полено в очаг, и я едва не потеряла равновесие, когда кровь отлила от моей головы. Огонь подсвечивал волосы на его руках, темные впадины его лица...
Это было абсолютно обезличенное чувство ненасытной жажды, — нечто овладевшее мной, что не было частью меня, — это повергло меня в ужас. Именно страх этого заставлял меня избегать его прикосновения, больше чем ощущение отчуждения.
— С тобой все в порядке, Сассенах? — он поймал выражение моего лица и, нахмурившись, шагнул по направлению ко мне. Я вскинула руку, останавливая его.
— Отлично, — сказала я, испытывая нехватку воздуха. Я торопливо села из-за слабости в коленях и взяла одну из кружек, которые он только что наполнил. — Эм... твое здоровье.
Он удивленно приподнял брови, но двинулся и сел напротив меня.
— Твое здоровье, — сказал он тихонько и прикоснулся своей кружкой к моей, наполненной вином и ароматно пахнущей в руке.
Пальцы моих рук были холодны; так же как и пальцы ног, и кончик носа. Эти перемены происходили так же — без предупреждения. В следующую минуту я могла быть залита жаром, потея и краснея. Но в данный момент я замерзла и дрожала от влажного бриза из окна.
Аромат вина был достаточно сильным, чтобы оказать воздействие даже на мои поврежденные рецепторы, и его приятный сладкий вкус дал успокоение, как моим нервам, так и животу. Я быстро выпила первую кружку и налила другую, срочно нуждаясь в тонкой прослойке забытья между действительностью и собой.
Джейми пил медленнее, но снова наполнил собственную кружку тогда же, когда и я. Обитый кедром сундук нагрелся от огня и начал источать свой собственный знакомый аромат по всей комнате. Джейми поглядывал на меня время от времени, но ничего не говорил. Молчание между нами точно не было неловким, но в нем было напряжение.
Я должна была что-то сказать, думала я. Но что? Я маленькими глотками допивала вторую кружку, мучая свой мозг.
Наконец, я потянулась и прикоснулась к его носу там, где тонкая линия давно зажившего перелома оставила белый след на его коже.
— Ты знаешь, — произнесла я, — ты никогда не рассказывал мне, как сломал свой нос. Кто его тебе вправил?
— Ах, это? Никто, — он улыбнулся, трогая свой нос немного смущенно. — Мне повезло, что перелом был довольно чистый, поскольку в тот момент я не придавал этому ни малейшего значения.
— Полагаю, что нет. Ты сказал... — я прервалась, внезапно вспомнив, что он сказал. Когда я нашла его снова в Эдинбурге, в его типографии, я спросила, когда он сломал нос. Он ответил: "Где-то через три минуты после того, как видел тебя в последний раз, Сассенах". Тогда, накануне Каллодена, — на том скалистом шотландском холме, ниже круга стоящих камней. — Извини, — сказала я чуть тише. — Ты, вероятно, не хочешь думать об этом, да?
Он завладел моей свободной рукой, сжал ее и посмотрел на меня.
— Ты можешь узнать все, — сказал он. Его голос был очень тихим, но встретил мой взгляд прямо. — Все, что угодно. Все, что когда-либо происходило со мной. Если ты этого хочешь, если это поможет тебе, я пройду через это снова.
— О, Боже, Джейми, — произнесла я приглушенно. — Нет. Мне не нужно знать; все, что я хочу — это знать, что ты пережил это. Что с тобой все в порядке. Но... — я заколебалась. — Расскажу ли я тебе? — о том, что произошло со мной, я имела в виду, и он знал это. Тогда он отвел взгляд, хотя все еще сжимал обеими своими руками мою руку, покачивая ее и поглаживая мои расшибленные суставы.
— Тебе это нужно?
— Думаю, да. Когда-нибудь. Но не сейчас... если конечно тебе... тебе нужно услышать, — я сглотнула. — Сначала.
Он едва заметно покачал головой, но все еще не смотрел на меня.
— Не сейчас, — прошептал он. — Не сейчас.
Я вытащила свою руку и допила оставшееся вино из своей кружки, терпкое и теплое, с сильным мускусным запахом виноградных шкурок. Меня перестало бросать из жары в холод и обратно; сейчас я чувствовала только тепло во всем теле, и была признательна за это.
— Твой нос, — сказала я и наполнила новую кружку. — Тогда расскажи же мне. Пожалуйста.
Он слегка пожал плечами.
— Ну, ладно. Это были два английских солдата, поднявшиеся с разведкой на холм. Я думаю, они не рассчитывали найти кого-нибудь — ни у одного из них не был заряжен мушкет, или я бы там погиб.
Он говорил вполне обыденно. Небольшая дрожь пробрала меня, но не от холода.
— Они меня заметили, видишь ли, и затем один из них заметил тебя, уходящую наверх. Он крикнул и собирался последовать за тобой, поэтому я набросился на него. Я не заботился о том, что произойдет, пока ты не была в безопасности, так что я кинулся на него сломя голову, всадив кинжал ему в бок. Но его сумка с пулями оказалась на моем пути, и нож воткнулся в нее, — он криво усмехнулся. — И в то время как я пытался освободить кинжал и при этом не умереть, его друг подоспел и с размаху ударил меня в лицо прикладом своего мушкета.
Его свободная рука сжималась, пока он говорил, захватывая рукоять воображаемого кинжала.
Я вздрогнула, понимая теперь в полной мере, на что похоже это ощущение. Этот рассказ заставил мой собственный нос подергиваться. Я шмыгнула носом, осторожно прикоснувшись к нему тыльной стороной ладони, и налила еще вина.
— Как тебе удалось уйти?
— Я отнял у него мушкет и забил прикладом их обоих до смерти.
Он говорил спокойно, почти бесцветно, но была в его голосе странная вибрация, которая заставляла мой живот тревожно скручиваться. Это было слишком свежо в памяти: тот вид капель крови, мерцающих в зареве рассвета на волосках его руки. Слишком свежим был тот оттенок — что это было? удовлетворение? — в его голосе.
Неожиданно я почувствовала себя чересчур возбужденной, чтобы продолжать сидеть. Секундой раньше я была так опустошена, что мои кости таяли; сейчас мне нужно было двигаться. Я встала и оперлась о подоконник. Гроза надвигалась; ветер свежел, сдувая назад мои свежевымытые волосы, и в отдалении вспыхнула молния.
— Прости меня, Сассенах, — обеспокоенно сказал Джейми. — Я не должен был рассказывать тебе. Тебя это беспокоит?
— Беспокоит? Нет, только не это.
Я говорила несколько ядовито. Почему я спросила его о его носе, из всех других возможностей? Почему сейчас, когда я гармонично жила в неведении в течение последних нескольких лет?
— Тогда что тебя беспокоит? — спросил он тихо.
Что беспокоило меня — так это то, что вино сделало свою работу, прекрасно обезболив меня; сейчас же я разрушила это. Все образы предыдущей ночи вернулись в мою голову, сталкиваясь и складываясь в живое цветное кино от этой простой фразы, которая только констатировала факт: "Я отнял у него мушкет и забил прикладом их обоих до смерти". И ее невысказанного эха: "Я — тот, кто убивает за нее".
Казалось, меня вот-вот стошнит. Вместо этого я сделала большой глоток вина, даже не ощутив его вкуса, проглатывая настолько быстро, насколько могла. Я смутно слышала, как Джейми в очередной раз спросил меня о том, что меня беспокоит, и обернулась, вперив в него взгляд.
— Что беспокоит меня... беспокоит! Какое дурацкое слово! Что абсолютно сводит меня с ума, так это то, что я была никем, ничем... находящееся под рукой теплое пятно с мягкими частями для тисканья... Господи, я была не больше, чем дыркой для них!
Я стукнула по подоконнику кулаком, затем, рассерженная слабостью глухого удара, схватила свою кружку, развернулась и швырнула ее в противоположную стену.
— С Черным Джеком Рэндаллом ведь было не так, скажи? — потребовала я. — Он знал тебя, не так ли? Он видел тебя, когда использовал; это было не то же самое, как если бы ты был никем — он хотел именно тебя.
— Боже мой, неужели ты думаешь, что так было лучше? — выпалил он и уставился на меня диким взглядом.
Я остановилась, переводя дыхание и чувствуя головокружение.
— Нет, — я упала на табурет и закрыла глаза, чувствуя, как комната вертится и вертится вокруг, расцвеченная огнями, словно карусель, под моими веками. — Нет. Не думаю. Я думаю, Джек Рэндалл был чертовым социопатом, извращенцем высшей степени, а они... они... — я потрясла рукой, не в силах подобрать подходящее слово... — они были просто... мужчины.
Я произнесла последнее слово с чувством отвращения, слишком явным даже для меня.
— Мужчины, — повторил Джейми, его голос звучал странно.
— Мужчины, — сказала я. Я открыла глаза и посмотрела на него. Мои глаза были горячими, и мне подумалось, что они должны пылать красным, подобно глазам опоссума в свете факела. — Я пережила гребаную мировую войну, — сказала я низким и злобным голосом. — Я потеряла ребенка. Я потеряла двоих мужей. Я страдала от голода в армии, была избита и ранена, находилась под покровительством и познала предательство, подвергалась тюремному заключению и нападениям. И я, мать твою, выжила! — мой голос повышался, но я не в силах была остановить это. — И теперь должна ли я быть сломлена из-за того, что какие-то гнусные, ничтожные, жалкие подобия мужиков воткнули свои грязные маленькие придатки между моих ног и поерзали там?! — я поднялась, вцепилась в край умывальника и перевернула его, посылая с грохотом в полет — таз, большой кувшин и горящий подсвечник, который немедленно погас. — Так вот, я не буду, — закончила я совершенно спокойно.
