— Кузьмич, может быть, я делаю чудовищную глупость, но выставлять меня дебилом не нужно. Гулька останется со мной! Во всяком случае, пока...
— Не веришь, значит?
— Отчего же не верю? Верю. Но подстраховаться не считаю лишним. Если угодно, получить временную гарантию безопасности.
— Угу, — буркнул Никита, — а нам, по-твоему, что-либо гарантировать не нужно?
— Я вам верю, верьте и вы мне! Серьёзно, Кузьмич, вы не сделали мне плохого, не сделаю и я вам. Стой, где стоишь, и через час она прибежит к тебе целая и невредимая. Мы уходим. Надеюсь, больше не увидимся. Прощай!
— Простить вряд ли смогу. Но если выйдет так, как ты сейчас сказал, обещаю встречи с тобой не искать. Если же — нет, — проскрипел он зубами, — то и в аду от меня не скроешься!
— А я туда не тороплюсь... Когда будем отходить, надеюсь, в спину не выстрелишь?
Никита не ответил. Лишь капитулянтски поднял руки, двумя пальцами извлёк из наручей финку, вполне пригодную к метанию в спину, и зашвырнул далеко за кусты. Потом снял с плеча фузею и массивным "яблоком" рукояти кинжала, прежде чем избавиться и от этого холодного оружия, сбил кремневый ударно-спусковой механизм. И воздел бесполезное уже ружьё над головой, намереваясь перебросить за спину. И беспечно открыл корпус тела перед опытным в бою, умелым воином. И...
...И схлопотал чудовищной силы middle-kick подъёмом стопы в правое подреберье!
И рот его чуть было не треснул в гримасе от острой, пронзающей, как штык, нечеловеческой боли.
И слёзы брызнули вовне под давлением сведенных век.
И обмякшее тело сверзилось в траву-мураву с подкосившихся ног.
Теряя сознание, Никита прохрипел:
— Ах, ты, с-с-сука!
И почувствовал, как на выдохе в груди клокочет жижа.
И ощутил что-то горячее, липкое, противное на губах.
И понял — это кровь. Гемопневмоторакс! Раскрошенные рёбра пропороли лёгочную ткань. И хорошо, если только её одну...
И не совсем уже отчётливо услышал:
— Ничего личного, Кузьмич! Просто страховка. Прикрытие пути отхода...
И перед тем, как самому отойти в небытие, успел подумать: "Он ведь, гад, левша! А левше куда сподручнее бить по печени, находясь перед противником глаза в глаза".
И даже поправил самое себя: в данном случае — сподножнее...
И наконец-то догадался, почему Адам попросту не убежал, с какой целью захватил Гюльнару. Чтобы вызвать его, Буривого, на последнее рандеву!
И осознал, что именно сию же секунду последует. Контрольный выстрел! Или что-нибудь иное, гарантированно смертоносное по сути.
И Терпигорец отнял от горла Гюльнары обоюдоострый нож...
И...
И всё, мадемуазель-мадам-мсье, финита ля комедия-дель-арте!
Финита — бля! — комедия...
А что же мсье Глуз де Рюблар? Ведьмак лежал в тёмной подклети ямской избы, зажимая паричком рваную рану на затылке. Перелом основания бритого наголо черепа зарастал быстрее, чем щёки кавказца — щетиной, но всё же не так скоро, как потерпевшему того хотелось бы...
А что же экспедиционный демон-охранитель? Проспал? Как бы не так! Чур всё это время горячо призывал троицу странствующих монахов нанести увечья пьяному гоблину. Нечестивцу, который, дескать, корил православных христиан как схизматиков, взывал к латинским прелестям, опростался в кадило и плюнул на иконописный образ Илии-пророка, горнего покровителя таинственного воинства — "поднебесной рати дяди Васи". К тому же обожает представительскую демократию и гамбургеры, тогда как Христом-Богом заповедано любить царя-батюшку — на худой конец, царицу-матушку — и кашу с постным маслом...
То ли для пущей убедительности, то ли как вещественное доказательство противоправных действий иноземной нечисти, демон присовокупил к пламенным призывам штоф "винум ректификатиссимум", под шумок украденный в трактире. Короче, посидели, обсудили, закусили, повторили, чётко спланировали аутодафе. И увечья гоблину не просто нанесли — кости батожьём перемололи во имя всех православных святых! Хотели костёр инквизиции возжечь, но целовальник не позволил. Думаете, из сострадания? Нет, ради пожарной безопасности!
Да разве ж Никите от всего этого легче?!
В густую синеву ушёл последний вздох,
Мертвеет плоть, душа простилась.
Течёт горячий воск на панихидный стол,
В чужих руках звенит кадило...
Кончена жизнь, брат пономарь!
Угли сгорят в кадиле.
Ты проведи звоном меня
В полдень на край могилы...
Можем себе это позволить!
Древняя восточная мудрость: одной жены для семьи мало — как пить дать вырастет эгоисткой!..
Думаете, Никита банально откинул копыта? Скончался от полученных — кстати, нешуточных — увечий? Врезал дуба? Приказал долго жить? Отошёл в лучший мир? Да вот хренушки! Правда, и в собственный (весьма сомнительного качества) мир двадцать первого столетия по Рождеству Христову возвратился далеко не сразу — лишь после двух недель интенсивной терапии в усадьбе господина Постеньева, да плюс ещё декады реабилитации.
Лучший знахарь округи, господин Паталогоанатомический, с виду типичный земской "дохтур" — пожилой плешивый демон с непременным саквояжем, круглым брюшком и такими же очками, интенсивно пользовал Никиту самыми, по его мнению, действенными препаратами и процедурами: настоем одуванчика, медным пятаком и кровососущими пиявками. Особенно усердствовал с последними, утверждая при этом, что слюна пиявиц — лучшее средство профилактики тромбоза, от которого пациент гарантирован теперь на все последующие жизни. Сам же пациент, с утра до ночи облепленный противными бурыми слизнями класса кольчатых червей, не без оснований подозревал лекаря в вампиризме. Особенно после того, как узнал от лукавого ведьмака, что папаша лекаря был известен местной нечисти под кличкой "Цепеш", дедушку звали Владом, а бабушка носила девичью фамилию Дракула... Однако во весь голос заявил, что пиявки с их гирудотерапией — лучшее, чего он только может пожелать. После того, как случайно услышал разговор озабоченного доктора с Жихарем Кузьмичом: дескать, процесс выздоровления затягивается, и пора, наверное, применить лечение уриной перорально, горячую клизму и ректоскопию (от лат. rectum — прямая кишка и греч. skopеo — смотрю, исследую)...
Как бы то ни было, ткань распоротых лёгких чудесным образом затянулась, раздробленные рёбра срослись правильно, отбитая печень заняла подобающее место в организме и с превеликим тщанием занялась привычными делами — жёлчеобразованием, очисткой крови, белково-углеводным обменом, синтезом нуклеиновых кислот. Ну, а сам вышеупомянутый организм, пускай немало обескровленный, тем временем набрал (нажрал, паскуда!) пару-тройку лишних килограммов, так что носителю его, Никитушке, дабы не "спалиться" в двадцать первом веке, пришлось по ходу реабилитации бегать трусцой и вытерпеть трижды три пара под нещадным веником в хозяйстве злобненького банника Вадимки...
В первый же день возвращения жениха из небытия Гюльнара, вдоволь нарадовавшись, но и выплакав при этом добрую цистерну слёз, спросила:
— Ники, что такое "град"?
Слова из увечного есаула выходили туго, от каждой мыслишки трещала башка, но, верный принципу "знание — сила!", он стиснул горло своей воле и натужно прохрипел:
— Град — это вид атмосферных осадков из плотных сферических кусочков прозрачного льда. От снежной крупы отличается тем, что...
— Что ты мелешь, Ники?! — вскричала она. — Я имела в виду... ну, помнишь, в трактире, перед дракой? Ты сказал тогда: "Работает град!"
— Ах, вон о чём речь! Ладно, расскажу. Только вначале принеси свежий официоз "Великокняжеские бредни" и кое-что под диктовку запиши на чистой стороне листа.
Гюльнара послушно выполнила приказание.
— Что писать?
— Правду, только правду и ничего, кроме оной... Пиши: я, такая-то и такая-то — ФИО, год и место рождения, политическое кредо, социальное происхождение, размер сапог, бюста и талии — обязуюсь хранить в строжайшей тайне сведения о деятельности органов ФСБ, ставшие мне известными в мире языческой нечисти...
— Да иди ты к чёрту! — подруга этой жизни, казалось, готова разреветься. — Я ведь серьёзно спрашиваю!
— Ну, если серьёзно, — Никита вздохнул, — то знай, что "Град" — это допотопное название регионального оперативно-боевого подразделения, в рядах которого один известный тебе есаул прошёл славный оперативно-боевой путь от рядового бойца, пусть и в звании лейтенанта, до майора, привилегированного старшего сотрудника, а год тому назад с честью был проведён на пенсию.
— Выдворен! — уточнила Гюльнара, показав ему язык. — Вышвырнут! Выпровожен! Не говоря о том, что выпиз... ну, понятно и без окончания. Сказать, за что? За вредность!
— За вредность, цветик мой озлобленный, принято молоко бесплатно выдавать... Не принесёшь ли молочка болезному?
Однако же, когда она отправилась в подклеть, остановил.
— Погоди! Моя очередь задавать вопросы. И вот в каком ракурсе: ты когда-то говорила, что можешь справиться с любым противником одним только эмоциональным выпадом — эманацией, если я правильно запомнил. Так чего ж промедлила с Адамом?
Гюльнара поморщилась.
— Говори прямо, Ники: почему не спасла тебя от сокрушительного удара? Отвечаю честно: знала, что могу расправиться над ним в любой момент, но, увы, не успела среагировать. А если ещё честнее, то, пока вы говорили, не торопилась вмешиваться, потому что хотела, чтобы он ушёл навсегда, и нам гарантированно не пришлось бы вместе участвовать в следующей операции.
— Цветик, насколько я знаю бывших коллег по Органам, после того, что Адам Никандрович успел совершить, ему гарантировано участие лишь в одной операции — по разборке самого себя на органы...
И только сейчас до Никиты дошёл не особо скрываемый подтекст её оправдания.
— Хм! В следующей операции... Тебе, судя по всему, понравилось "участвовать", а, подруга дней моих суровых?
В ответ Гюльнара только ухмыльнулась...
Сам он впервые озаботился судьбой обидчика лишь за прощальным ужином.
— Сбылась его мечта, — закатил глаза Чур. — Остался в Прошлом.
— То есть как это "остался"?! Упустили?!
— Обижаешь, человек в отставке! Взяли тёпленьким. На бессрочной каторге мается, осваивает новый серебряный рудник в Нерчинском остроге. Правда, толку с него там немного, с однорукого да одноногого...
— В смысле?!
— В смысле того, что отсохла половина конечностей...
И оба разом поглядели на Гюльнару. А та как ни в чём не бывало выуживала дольки ананаса из бадьи с шампанским. И Никита в очередной раз дал себе зарок: никогда впредь не изменять любимой. Иначе Бог весть, во что превратятся его собственные конечности, в том числе одна непарная...
Увы, конец рано или поздно наступает всему — даже безвременью, сколь это, на первый взгляд, ни противоестественно. Наступил он и для есаула Никитки в приятной компании с Гюльнарой, дочерью татарского мурзы Рената Хабиба. И вот около девяти утра — аккурат на следующий день после убытия из Питера эпохи постсоветской демократии — топ-менеджер Буривой, лавируя между косыми струйками дождя, чтобы не замочить претенциозный костюм от Дольче&Габбана, помчался к офису в районе станции метро "Электросила". А мышастого цвета "Волга" с истёртыми "шашечками" на дверях (невообразимый гибрид из гаража оперативно-поисковой службы ФСБ: искусственно состаренный кузов ГАЗ-24, форсированный двигатель Daimler?-Chrysler, трансмиссия, подвеска и ходовая от BMW), лишившись зама генерального директора, понесла продавца-консультанта Хабибуллину на Выборгскую сторону северной столицы.
Будучи, плюс ко всем своим сомнительным достоинствам, ещё и куратором вопросов безопасности компании, Никита выматерил за свежий перегар охранника из таких, как сам, отставников — уволил бы, да как сыскать приличную замену?! Затем нацедил из автомата стакан горячего шоколада и чинно прошествовал в кабинет, где с утра пораньше трудилась за компьютером главбух Анна Сергеевна.
— Привет, госпожа Жукова! — бодренько поздоровался с миловидной, как за ней обычно водится, подругой.
— Сам привет, — буркнула та, не отрывая глаз от экрана монитора.
— Как она, жизнь?
Ожидал по обыкновению услыхать: "Божественно". Не тут-то было!
— Кузьмич, вот только зубы мне не заговаривай! Принёс?
Оп-паньки! Никита похолодел, чувствуя — вот сразу же и "прокололся"! Приподнятое настроение как будто ураганом сдуло. Принёс... что именно?! Благую весть? Присягу? Неприятности? Заразу? Пирожки для бабушки, запаянные в вакуумном полиэтиленовом лукошке?
Сразу же по убытию в командировку Шевелёв скрупулёзно записал антропометрические данные каждого участника операции, зафиксировал на видео и детальное фото внешность. В безвременье сакрального мирка им дозволялось оттачивать знания и мастерство сколь угодно долго — хоть месяц, хоть год, хоть целую пятилетку, — но биологические часы упрямо тикали, и запросто могло случиться так, что Никитушка ушёл с работы при своих восьмидесяти двух кило, а возвратился утром боровом за центнер. Как бы его тогда приняли коллеги?! Надо полагать, по минимуму — с недоумением... Потому с ним и парился — в обоих смыслах слова — Банник. Потому отглаженный костюм висел на плечиках в специальной капсуле, непроницаемой для любого вида внешнего воздействия, от моли и сквозняков до течения времени. Потому кикимора сводила ему посттравматическую бледность мазью на основе гена пигментации кожи представителей народа лакота. Количество индейцев, пущенных ради этого под томагавк, Никита старался не принимать близко к сердцу... Да и хрен с ними, с думами о судьбах коренного населения Америки! Тщательно переписав тогда масштабные события грядущего — слава Богу, состоявшегося — четверга, командированные напрочь позабыли о текущих, мелких, суетных делах. А ведь это всё равно, что не поздравить старенькую маму с днём рождения — чревато обидой на всю оставшуюся жизнь. Ведь за каждым вроде бы малозначительным вопросом кроется судьба живого, чувственного, эмоционального человека... Что же Никита, мать его, не принёс?!
— Снова забыл?! — обличительно процедила Аннушка. — Какая ты всё-таки жо... хм, растяпа, Никита Кузьмич!
Ах, вот как?! Значит, "снова". "Снова" — это хорошо! По всему выходит, он уже как минимум однажды не принёс таинственное нечто, и, раз Господь Бог молнией не шарахнул за такое упущение, чай, смилуется и сегодня.
Между тем Сергеевна заговорщицки улыбнулась.
— Память отшибло? Ночка была бурной, да?
В ответ Никита сообщил правду, чистейшую, как совесть грудного младенца.
— Ночка была и бурной, и чертовски длинной. Почему-то у меня с утра такое ощущение, будто выпал из реальности месяца на два. С чего бы это, а, как полагаешь?
— Полагаю, с того, что секс в преклонном, как у некоторых, возрасте должен быть разумно дозированным.
— Да, пожалуй, ты права: в тридцать пять с хвостиком одного раза в месяц многовато...
— К слову, месяц заканчивается, и если ты завтра не принесёшь наконец копию диплома — не получишь надбавку, которую сам же выпросил у генерального для сотрудников с высшим образованием. Хотя, наверное, что для топ-менеджера лишние пятьдесят долларов?!
