Он выходит наружу и обходит вокруг хижины, слушает, как шумит ветер. Ветер шумит очень странно, будто горный поток, и шумит со всех сторон. Даже изнутри хижины.
Серое небо словно рисовано красками, в нём что-то присутствует неживое или просто другое. Но какое "другое", он точно не знает.
А ветер ревёт, будто взорвался вулкан. Вознамерился испугать небо, гору и всё остальное. Кто поверит ревущему? Режущий Бивень не верит.
В воздухе кружатся листья. Зелёные листья. Ветер принёс их с каких-то неведомых деревьев. Листья хлещут по лицу, от них нельзя спрятаться даже в хижине. Лучше всего смириться. Пускай себе хлещут.
Ветер завыл, захихикал в истерике, небо покрылось жёлтыми пятнами, будто оспинами. А медведь не приходит. Должно быть, жуткие подвывания ветра его напугали. Режущий Бивень в отчаянии. Ведь ему нужен медведь. Кто ещё сможет направить его к шаману?
Но ветер уже валит с ног. Сейчас подхватит его как пушинку и скинет с горы. Ветер злорадствует над его немощью, над его малостью, над его лёгкостью. Он вцепился обеими руками за угол лачуги и держится. А ветер силится его сдуть.
Но он удержится. Он вдруг понимает, что сможет удержаться, и ветер тоже понимает это одновременно с ним. И сразу меняется. Становится слабым. Такой ветер не помешает медведю, и Режущий Бивень, отпустив край лачуги, зовёт во все стороны:
"Медведь, приходи!"
Его зов безответен. Безучастное небо глухое и сонное. Для себя самого ветер. Здесь нечего ждать, Режущий Бивень даже хочет сплюнуть в сердцах, но позабыл, как это сделать. Он возвращается в хижину.
— Хватит ему гнать волны.
— Нет, пускай гонит.
— Уже добился своего.
Двое беседуют. Он как будто бы знает их. У одного на голове странная островерхая шапка из какого-то блестящего камня, у другого из камня кольчатая рубаха, а шапки нет и уши длинные-длинные, совсем как у осла. Эти двое говорят о нём. И он их понимает. Они говорят, что он виноват. Что, когда он охотится, его голова всё равно думает о другом. И он пропускает удары. Снова и снова. Он их понимает. От всякого исходят волны жизни, как от брошенного в воду камня. Но у него одни волны расходятся, а другие, наоборот, сходятся тем навстречу. Он собирает к себе волны перемен. И эти волны гасят другие. Он понимает. Не просто понимает, он сейчас видит эти волны. Видит, как одни расходятся большими нарастающими кругами, а другие, наоборот, сходятся навстречу тем. Волны, сталкиваясь, бурлят и гасят одна другую. Он хорошо это видит и даже чувствует. Как волны сталкиваются, чувствует. Ему становится стыдно, ему боязно, что эти двое спорщиков сейчас заметят его, нерадивого, и ему хочется спрятаться, поскорее куда-нибудь спрятаться, и он выскакивает за какую-то занавеску, а там...
Там на своём бубне расселся шаман.
— Ты? — удивляется Режущий Бивень.
— Ты? — передразнивает его Еохор.
Нельзя тратить силу для пустых удивлений, никак нельзя, и Режущий Бивень торопится высказать главное, едва не захлёбываясь:
— Меня ранил лесной человек. У него страшные дротики!
Шаман глядит на него пристально, изучая, словно не верит. Глядит не моргая. Режущий Бивень без слов понимает вопрос, он слышит его и внутри и повсюду вокруг, шаман хочет узнать, где же он?
В самом деле, где он? Хижина вдруг раскалывается, и сквозь прореху прямо в глаза багровым всполохом бьёт закатное солнце. Где-то плещет вода, качают ветвями кусты, в обклеенном листьями небе повисла невидимая тревога.
Режущий Бивень очнулся.
* * *
Он обнаружил себя в завале из веток и тростника. В его голове перемешались два мира, и он не смог чётко вспомнить, как сюда попал. Но сразу же стал выбираться.
Полутьма не могла от него скрыть россыпи странных следов. Стая гиен недавно плясала вокруг его лежанки, затаптывая более ранние отпечатки мощных ног мамонта. Тут же следы мамонта поздние — гигант нападал на гиен, те отступили, но и сам мамонт струсил, повернул обратно, остановился, оглядываясь и принюхиваясь, сильно насторожился и, чрезвычайно взволнованный, заспешил к реке. Что могло испугать мамонта на воде? Конечно, люди. Но какие?.. Мамонт-самец иногда отступает и перед носорогом, но только не так. Люди его испугали. И если бы это были степные люди, искавшие пропавшего охотника, мамонт бы так не боялся. Ведь это Вогнутый Лоб. И шаман тому сразу сказал, что люди не станут его убивать. Значит, мамонт увидел чужих людей. И, наверное, бросился защищать малыша.
Чуть повыше по берегу действительно много следов мамонтёнка. Теперь Режущему Бивню становится ясна вся картина схватки, разыгравшейся вокруг его странного укрытия. Хотя, не такое уж оно и странное. Его соорудил Вогнутый Лоб, пришедший первым, раньше гиен. Он принял охотника за мертвеца, а мамонты иногда чтят человеческих мертвецов так же, как и своих.
Солнце село за лесом и вытолкнуло луну. В её бледном свете грушевое дерево кажется сказочным великаном, раскинувшим руки в приветствии. Ствол исцарапан бивнями мамонта, гигант здорово тряс плоды, и теперь человек ищет в траве остатки от чужого пиршества.
Груш много. Чуть дальше они перемешаны с раскисшими сливами, не менее вкусными. Режущий Бивень может неплохо поесть. Особенно сливы ему нужны, чтобы прочистить живот.
Воют гиены. Совсем неподалёку и как раз на пути к стойбищу. Но охотник не может пока идти. Он останется здесь до утра, у деревьев, а с рассветом отыщет нужные травы, заберёт из воды копьё и отправится в путь. Пока же он укладывается спать.
Всплеснула вода. Потом кто-то вынырнул. Лосиха с набитым ртом. Пережёвывает. Затихла. Будто что-то услышала. Нет, снова жуёт. Нырнула опять за подводной травой.
Слишком рискованно разводить огонь. Лесные люди могут оказаться где-нибудь рядом. Должно быть, они плыли по течению вдоль берега, искали раненого. Вогнутый Лоб его оборонил, они не распознали лежанку, иначе давно уже были бы здесь. Они проплыли дальше вдоль берега и остановились, решая, что делать. Либо рыскать ночью по степи, либо переправиться обратно на лесной берег. Наверное, это разведчики, и они станут рыскать. Чувствуй Режущий Бивень себя хоть немного получше, ему следовало бы тоже произвести свою разведку, но сейчас у него достаточно сил лишь на то, чтоб затаиться на невысоком суку.
Он дремлет, хотя его уши бдят. Возможно, лесные люди захотят изучить следы мамонта. Но вряд ли достанет у них столько наглости, чтобы охотиться на мамонта на чужой земле, да ещё ночью, когда так сильны местные духи. Не могут лесняки быть столь неуязвиґмыми. Не помешают одинокому охотнику выспаться и восстановить силы. Режущий Бивень полусонно вглядывается в темноту, покуда совсем не засыпает.
Ему снится солнце. Хороший сон. Солнце ему улыбается, но потом начинает дрожать, колебаться — и раскалывается на два огненных полукруга. И эти полукруги удивительно похожи на кривые палки лесных людей. Полукруги стреляют в него лучами-стрелами, изрыгая своё содержимое и превращаясь в цветастые радуги, больше зелёные; он отбивается руками, тщетно пытаясь защититься, но горящие стрелы пронзают наґсквозь. Он просыпается.
Близится утро. Время самой тишины. У охотника затекли ноги, оттого что он крепко сжимал ими толстую ветку, что б не упасть. И к тому же его тело озябло.
Он некоторое время вслушивается в тишину, прогоняя дымку сна. Потом соскальґзывает вниз. Спящее дерево никак не откликнулось на его действие, даже не вздрогнуло. Видимо знает, что человеку пора забрать копьё и отправляться в путь.
Лев движется бесшумно. Режущий Бивень не смог расслышать, как Рыжегривый идёт по следу гиен, его слух сейчас притуплен. Всё же нечто внутри него ёкнуло, он повернулся и увидел огромного зверя. Горящие глаза, хранящие солнечные лучи. Он ещё успел бы метнуть копьё, когда б оно было в его руке. Но копья не было. Острый охотничий нож висел на поясе, на положенном месте с правого бока, он как будто коснулся рукояти ножа раскрытой ладонью, но затвердевшие пальцы ничего не почувствовали. Значит, не было и ножа. Режущий Бивень не дрогнул, встретив безоружным взгляд янтарных глаз. Не попытался бежать. Лев его перехитрил, удача была на стороне хищника, человек это признал. И спокойно ждал своей участи. Лев с коротким рыком наскочил, обхватил человека безмерными лапами и легко повалил, дыша зноем в лицо. Режущий Бивень не ощутил ни страха, ни боли. Предутренняя равнодушная тишина окутала его мягким коконом, он безучастно подумал: "Как быстро..." — эта мысль застопорилась в голове, остановилась на лету, и вместе с ней остановился весь мир с его бледными бликами.
Его ждёт Чёрная Ива. Он встретит её...
* * *
Рыжегривый весь день охранял тело львицы. И ночью тоже охранял. Ведь гиены чаще приходят ночью. Но этой ночью никто не пришёл. Не осмелился.
Утренний туман давно рассеялся, степь наполнилась дневными звуками, а Рыжегривый по-прежнему охранял. Но охраняемое всё меньше и меньше пахло как львица Сильная Лапа, всё больше и больше оно пахло просто как мясо. Рыжегривый даже несколько раз попробовал это мясо на вкус, откусил от бывшей задней лапы и проглотил. Вроде бы и нормальное было мясо, но всё равно не обычное. Какое-то не такое. Не возбуждавшее аппетит. Не текли от него слюнки.
А вверху, в небе, парил стервятник и проявлял интерес к полуденной стороне. Рыжегривый подметил интерес падальщика, но как будто бы и тут что-то было не совсем так. Вроде бы как-то чуть-чуть иначе проявляла птица свой интерес, потому и у льва не доставало желания подняться и пойти посмотреть, что же там интересного.
Однако солнце достигло уже полудня, и мясо пахло всё сильнее. Пахло просто мясом, на которое отовсюду слетались мухи, кружились, садились, как на всякое мясо. Рыжегривому надлежало обходить территорию, оставлять свежие метки, потому что недавно был дождь и все прежние метки могли быть смыты. Он вроде как вспомнил об этом и вроде как собирался вставать, но его отвлёк летящий в небе клин пеликанов. Очень дружно они летели, все как один, и Рыжегривый даже как будто бы залюбовался. Он долго смотрел вслед пеликанам, покуда те вовсе не исчезли где-то у полуденного небосклона, тогда Рыжегривый посмотрел повыше в небо и опять увидел там стервятника. И опять тот проявлял интерес к полуденной стороне. Но теперь этот интерес выглядел по-настоящему, очень уж увлёкся Белый Стервятник, вроде как ничего другого не замечал, хотя ведь два глаза у птицы и в разные стороны смотрят, не то что у льва, но теперь стервятник разглядывал одно и то же попеременно обоими глазами, то одним, то другим, он вертел головой, уж очень было ему интересно, так интересно, что заинтересовался и лев. Поднялся и даже не оглянулся на мясо и мух. Сразу пошёл.
Но стервятник, похоже, его обманул. Недолго птица указывала путь. Вскоре, наоборот, вроде как заметалась, заколебалась, а потом и вовсе полетела назад. Туда, откуда шёл Рыжегривый. Прямо над ним пролетела, снижаясь. Однако льву разворачиваться не захотелось. Кто он такой, чтобы бегать за птицей, как бегает за львицей маленький львёнок. Нет, Рыжегривый всё равно пошёл дальше. Но уже не так быстро. Не так решительно. И, кажется, не прогадал. Вскоре наткнулся на следы гиен.
Львам, как и людям, хорошо знакомо чувство мести. Но, в отличие от двуногих, лев не столь злопамятен. Когда он видит гиену или чувствует её след, тогда он отлично помнит о мести. Но когда гиены нет на его горизонте, тогда нет и мести, месть не присасывается ко льву, подобно клещу, месть отдыхает и не тревожит попусту своего господина. Два дня месть огромного льва отдыхала. Набиралась сил где-то в его утробе. И, наконец, выплеснулась наружу.
Гиен было по одной на каждую лапу. Вела их Пятнистый Демон, Рыжегривый не мог ошибиться, её следы он обнюхал особенно тщательно. По одной гиене на каждую лапу, лев решил поохотиться не ради еды, а ради того, что дороже еды. Ради чести владыки степи.
Следы были не очень свежими, лев надолго отставал, но это его не беспокоило. Пускай гиены поохотятся, пусть Пятнистый Демон набьёт своё жадное брюхо до одури, отяжелеет, утратит увёртливость и боевой дух. И тогда уже, наконец, Рыжегривый настигнет её. И за всё поквитается. И за Сильную Лапу, и за свой авторитет.
Так он предполагал. Но гиеновые следы не спешили оправдывать предположения. Четвёрка, поджав животы, усердно шныряла вдоль кустов, однако никакой поживы не находила. Вот они вспугнули зайца и не сумели поймать. Вот бросились за лисой и опять промахнулись. Плохие охотницы. Их удел — падаль. Даже неуклюжий барсук от них ускользнул в глубокую нору. И сидит там до сих пор.
Рыжегривый принюхался к барсучьей норе, осмотрел канавки, прорытые лапами гиен. Он — не гиена, он, наверное, мог бы добраться до барсучьего мяса, но на сей раз не было желания, чтобы возиться. Желание льва оставалось с гиенами. Потому что уже темнело, скоро пятнистые вернутся со своего промысла, сольются со стаей, попрячутся по пещерам и норам, а уж оттуда их никак не возьмёшь. Даже лучше не связываться.
След падальщиц вывел через кусты к реке, и лев ненадолго прервал погоню, чтобы напиться. Красное солнце уже садилось далеко за рекой, где-то над чуждым лесом, Рыжегривый глянул туда и будто бы призадумался непонятно о чём, а потом повернулся и снова взял след.
Теперь гиены прозевали кабаргу. Она проворно бросилась в реку и уплыла на другой берег. Гиены зашли за ней в воду и долго стояли там, дожидаясь её возвращения. Но так они могли ждать до самой зимы. Хотя, кажется, здесь лев ошибся. Он принюхался тщательнее, окинул внимательным взором реку. Его морда сморщилась от нюхательного напряжения, и взошедшая луна как будто усмехалась над ним. Зато лев сообразил, что гиены, похоже, смотрели на рыб. Ведь начинается сезон проходной рыбы, и пятнистым хотелось отведать икры. Но сами они никогда не поймают проворных тайменей. Разве что отберут у медведя улов. А все медведи двинулись вверх по реке. И гиены, поглазев на бурлящую воду, опять остались с носом. И лев тоже остался, потому что и он любит рыбу, но не часто она сама выбрасывается на берег. Сейчас — не выбрасывалась. И ничего с этим нельзя было поделать. Рыжегривый немного потоптался на берегу и вспомнил о следах.
Дальше преследуемая четвёрка столкнулась с парой волков. Ощетинились, порычали, попробовали окружить, но волки не поддавались, с достоинством отступили без единого укуса.
Рыжегривый начал уже сомневаться в осуществимости своей мести. Уже и ночь близилась к концу. Голодных гиен ему не настичь, а если и настигнет, всё равно не совладает. С голодными — не совладает. Они слишком яростные натощак. Он даже прилёг отдохнуть. Полежал, подремал, лежал бы и дальше, да вдруг услышал всплески. Лев тут же бесшумно поднялся и заметил в воде лосиху с набитым ртом. Та тоже заметила его, ещё раньше заметила, но не выказала испуга. Знает, что в воду лев за ней не полезет. Поглядела и снова нырнула, с глаз долой. А лев проводил её взглядом и двинулся дальше по гиеновым следам.
Следы тем временем разбежались. Что-то пятнистые обнаружили. Рыжегривый опустил морду пониже и замедлил шаги. Гиены здесь бились с мамонтом. Удирали от мамонта. Здесь же присутствовал и двуногий, странное сочетание, у гиен всё всегда странно, противно и мерзко, это ненастоящие звери, корявые. Неужели они охотились на двуногого... тогда того ветром шатало. Лев обнюхал ворох наломанных мамонтом веток и тростниковых стеблей, пахнувших раненым человеком — и замер. Потому что услышал шорох скользящего по древесной коре человечьего тела.
