— Великий Манко ещё и на цепи посидел как собака. Мне может тоже надо так посидеть, чтобы предку уподобиться? А ещё у него над женой надругались, а потом убили её. Тоже уподобиться?

— Послушай, Асеро, будешь оскорблять своего предка — можешь лишиться льяуту! — сказал Жёлтый Лист. — Я поставлю вопрос на переизбрание.

— Вечно тебе оскорбления мерещатся там, где их нет! — сказал Асеро. — Я просто боюсь за собственную честь.

Искристый Снег добавил:

— Послушайте, если вопрос в жене, то думаю что всё решаемо. Пусть Луна придёт сюда, и мы у неё напрямую спросим, согласна она или нет.

Прежде чем Асеро, удивлённым столь неожиданным разворотом, нашёл что ответить, Искристый Снег подошёл к двери и отдал соответствующее распоряжение. Сердце Асеро бешено колотилось. Искристый Снег всегда корректен. Однако если сейчас Жёлтый Лист вздумает распускать язык, то дело может обернуться чем угодно. С тоской Асеро взглянул на собратьев. Нет, они не понимали, каково это — когда смертельно испуганная жена начинает прежде срока рожать у тебя на глазах. Асеро как будто чувствовал глухую стену непонимания.

Кроме того, тот факт, что Жёлтый Лист осмеливается опять хамить, говорит о том, что тот не боится лишиться льяуту. Значит, рассчитывает на чью-то поддержку? Но на чью... Асеро не успел додумать эту мысль, так как в зал Заседаний вошла Луна. Было видно, что она крайне встревожена.

— Что у вас случилось? Не томите!

Жёлтый Лист начал:

— Твой супруг отказывается принимать у себя англичан якобы из-за тебя. Ты понимаешь, что из-за тебя могут сорваться важные переговоры?

Горный Ветер, быстро оценив ситуацию, сказал:

— Жёлтый Лист, а вот так давить — это уже хамство! Точно так же Уаскар на свою мать давил, чтобы она за него сестру замуж отдала.

Однако Жёлтый Лист не сдавался:

— Горный Ветер, не при твоей должности о хамстве говорит. Луна, ты понимаешь, что твои капризы могут стоить твоему супругу льяуту?

Искристый Снег сказал как можно мягче:

— Не стоит так сурово. Но если англичане не будут приняты в личных покоях Первого Инки в благожелательной обстановке, то под угрозой срыва очень важные переговоры.

— Если это так, — пробормотала побледневшая Луна, — то я согласна на всё. Готова принять господ англичан как любезная хозяйка.

— Ну, вот видишь, Асеро... — сказал Киноа.

— Вижу. Да, сегодня ваша взяла. Надавили. Полюбезничаю я уж с ними в личных покоях, деваться некуда. Только вот всё равно остаюсь при своём мнении, что в лучшем случае это будет пустая трата времени.

Луна подошла к Асеро и, ласково погладив его по щеке, прошептала:

— Милый, успокойся! Всё будет хорошо, ничего страшного не случится. Я в силах, я справлюсь. Не бойся за меня.

— Все свободны! — сказал Искристый Снег.

Асеро не сказал ничего. Слишком унизительным оказалось его поражение. К тому же он как-то почувствовал, что Жёлтый Лист решил содрать с него льяуту всерьёз. Неужели и в самом деле так боится, что у него родится наследник? Или ему крайне важно пустить англичан к нему в личные покои для каких-то своих целей? Ладно, что теперь гадать, всё равно придётся на сей раз покориться неизбежному.....

Дэниэл Гольд и Джон Розенхилл были крайне довольны. Наконец-то они ступят в святую святых — личные покои Первого Инки. Англичане были наслышаны об этом самых фантастических вещей. Якобы у него там всё сделано из золота, а в фонтанах вместо воды течёт вино. Правда, когда они решили уточнить некоторые вещи у своего человека, он сказал, что лучше им самим поглядеть на всё своими глазами, его рассказам они всё равно не поверят. И, тем не менее, Дэниэл Гольд договорился с ним о тайной миссии. Впрочем, о последнем не знал даже Розенхилл, Дэниэл боялся, что тот разболтает.

Каково же было изумление англичан, когда Асеро ввёл их во внутренний сад... и не увидели нигде золота, да и вообще особенной роскоши. Асеро заметил на дереве небольшую ленточку и понял, что это значит. Они договорились с женой, что если она не будет успевать всё приготовить к назначенному часу, то сделает такой знак, чтобы он любой ценой заболтал гостей.

— Вот это, собственно и есть внутренние покои.

— Неужели Государь так и живёт в саду? — удивился Дэниэл.

— Ну, в некотором смысле да. Во всяком случае, здесь я провожу большую часть времени, конечно, есть и помещения на случай дождя.

— Должно быть, нужно немало рабов, чтобы накачать сюда воды, — заметил Дэниэл, — ведь сама по себе она сюда не затечёт.

— Вам же уже много раз объясняли, что у нас нет рабов. И нет даже специальных работников, которые бы крутили колёса поливальных машин. У нас внизу расположен спортивный зал с хитрыми устройствами, на которых можно размять мускулы, и заодно они же накачивают в верхние цистерны воду. Ну а потом она распределяется. Часть на баню и прочие нужды, а часть прямо на сад. Кстати, хорошее правило — перед тем как отправиться в баню, как следует пропотеть на этих штуках.

— Я понимаю, что ты, государь, считаешься потомком бога, но ведь даже при этом твоих сил не может хватить на всё это.

— Ну, я же не один этим пользуюсь. Это может делать любой обитатель дворца, а воины после смены на карауле так и вообще должны разминаться.

— И ты, потомок бога, не брезгуешь касаться руками того, чего касается простолюдин?

— Ну а чему тут брезговать? Мой дед Манко сам таскал камни для крепости вместе с рабочими. К тому же наши простолюдины моются чаще, чем ваши короли.

— А можно полюбопытствовать, что там? — спросил Розенхилл и указал на дверь, ведшую к небольшому помещению, к которому были сверху проведены трубы, и располагался бак, покрытый чёрной краской.

— Там как раз и есть баня и отхожее место.

— Можно полюбопытствовать?

— Разумеется.

Розенхилл зашёл туда и сразу же всё осмотрел, однако остался разочарован — нигде не было ни куска золота. Хитрые устройства для слива нечистот были ему совершенно не интересны: в гостинице, где они расположились, устройства были примерно такие же.

— Скажи, а почему ты свою ванную золотом не украсил? Неужели ты так скуп?

— А зачем мне это? — пожал плечами первый Инка. — Нет, конечно золото не ржавеет, но всё-таки его тратить на это в наших условиях не вполне умно. Наши предки не знали торговли с Европой, и потому могли тратить золото на украшения. А теперь есть смысл так украшать только общественные места. Тронный Зал или Галерею Даров украшать имеет смысл. А много ли человек увидят мою баню?

— А это в твои времена делали, или от предшественника досталось?

— В мои. Без нужды не хотел ничего трогать. Но раньше здесь внизу хранились бочки с порохом. Это было на тот случай, если дворец вдруг нужно будет срочно превратить в осаждённую крепость. Однако после одного случая решили, что это опасно. Бочки взорвались, и никто не знает почему. Конечно, иные подозревают тут заговор, но какой смысл взрывать дворец, когда в нём, по счастью, не было не только меня, но и моей семьи? Так что, скорее всего, несчастный случай. Ну а потом, всё равно надо было как-то отстроить, и решили попробовать сделать это иначе, чем было раньше. Хотя, откровенно говоря, мне больше нравится сад, чем тот лабиринт со множеством закоулков, что был тут раньше. Но у моих предшественников, предававшихся многожёнству, не было выбора — все они были вынуждены мириться именно с таким вариантом, чтобы их жёны и дети от разных жён могли уединиться друг от друга и поменьше ссорились. Ну а у меня жена одна, и семья дружная.

— Неужели одалиски между собой не ссорятся? — спросил Розенхилл.

— Какие одалиски?

— Наложницы.

— Ну нет у меня никаких наложниц. Раз уж вы попали сюда, то придётся мне признаться: я живу с одной женой, и не собираюсь это положение вещей менять.

— Откровенно говоря, мне это непонятно. Иметь возможность всё изукрасить золотом и завести кучу наложниц и не воспользоваться этим?

— А мне как раз не удивительно, — ответил Дэниэл, — вспомни, что испанский король Филипп Второй ? тот ещё скряга. Иным властителям сама власть куда приятнее богатства.

— Вот оттого мы и не понимаем друг друга — с горечью сказал Асеро. — Власть, богатство, одалиски... В том и причина того, что торговля не идёт на лад. Мы стремимся закупить то, что будет нужно нашему народу, и продать то, что будет полезно вашему. А вы не стремитесь ни к плотинам, ни к другим полезным вещам. Все эти полезные механизмы не влекут вас так, как влечёт золото. Ведь, казалось бы, всё просто: у нас есть то, что наш народ готов предложить вашему народу. Если вам нужно что-то из этого — может идти речь об обмене. Если не нужно — ну что тогда тратить время и средства на бесполезную говорильню? Но вы это, похоже, понимаете не так. Если бы вы торговались с нами — мы бы это ещё поняли. Но вы обставляете обмен такими условиями, которые наши люди не могут выполнить, а потом жалуетесь, что мы не желаем их выполнять. Почему вы не можете принять как данность, что мы живём так-то и так-то, у нас такие-то законы, и действовать мы можем только в их рамках? Именно принять как данность?

Дэниэл что-то хотел ответить, но тут случилось неожиданное — младшие дочери Первого Инки, Ромашка и Фиалка, выбежали на садовую дорожку прямо перед гостями. Как будто вопреки словам Асеро о дружной семье они отчаянно ссорились. Ромашка что-то кричала на младшую сестру, та в слезах о чём-то молила и стоя босиком, показывала на разорванный ремешок сандалии. Дочери Асеро редко ссорились между собой, но когда такое случалось, помирить их мог только отец, ни старенькой бабушке, ни беременной жене такие вещи поручать было нельзя. А если не примирить девочек сейчас, то они своими воплями и визгами сорвут переговоры, да ещё на отца же и обидятся смертельно. Они-то считали, что "дома" отец принадлежит семье целиком и полностью, а тонкости политики они не поймут. Мысленно прокрутив в голове эти соображения, Асеро сказал гостям:

— Извините, господа! Я должен ненадолго вас покинуть, чтобы уладить раздор в семье. Обещая вам, что я быстро. Вот тут фонтан, можно помыть руки. А вот там за углом аллеи стоит праздничный стол, за которым мы всё и обсудим. Всё это займёт не больше пачки коки, или пятнадцати минут по-вашему. Но если я задержусь, то можете проходить к столу и без меня.

После чего он отвёл девочек в сторону, и сказал:

— Ну, что у вас такое случилось? Говорите, только быстро. Сначала ты, Ромашка.

— Фиалка порвала свои сандалии, обе пары, а теперь у меня вторые забрать хочет. А я не хочу ей давать, она их тоже порвёт.

Фиалка, в одной рук держа порванный сандалий, а другой размазывая слезы по лицу, со слезами говорила:

— А что я, нарочно, что ли? Я разве виновата, что они у меня так часто рвутся? Ромашка говорит, что раз так, я должна босиком ходить. Жадина она!

— Нет, я не жадина, а бережливая. Если бы ты сандалий не рвала, я бы тебе свои поносить дала.

Асеро сказал как можно более мягко и спокойно:

— Если бы сандалии не порвались, тебе бы, Ромашка, свои отдавать было бы не нужно. Ну, ты же взрослая, умная девочка, должна понимать, что Фиалка не нарочно, и что босиком ей ходить трудно. Так что давай, неси сюда свои сандалии.

Ромашка с неохотой подчинилась и пошла за сандалиями. Асеро остался наедине с младшей дочерью. В том, что у неё рвутся ремешки от сандалий, она, пожалуй, и в самом деле не виновата. Одежда и обувь переходили в семье от старших девочек к младшим, так что не удивительно, что самой младшей всё доставалось уже сильно изношенным. Маленькие дети растут быстро и носят всё недолго, так что у них мало что износиться успевает, но чем они становятся старше, тем дольше они всё носят. Да, надо бы хоть иногда и Фиалке заказывать новое. Но это можно сделать только раз в месяц, а сегодня вечером нужно будет просто починить Фиалкины сандалии. Обо всём этом Асеро думал, прижимая к себе самую младшую дочь и говоря:

— Не плачь, не стоит оно того... Ромашка больше не будет жадничать. Кроме того, я закажу тебе новые сандалии.

— Правда, папа? — сказала девочка, перестав плакать. — А почему ты мне раньше не заказывал? Почему я всё только донашиваю за сёстрами?

— Но ведь и Ромашка тоже донашивает.

— Да, это значит, что мы хуже Лилии, у которой всё новенькое.

— Ну, ей не за кем донашивать, за матерью разве что....

— Папа, но ведь ты мог бы всем нам заказывать новые платья и сандалии, а не заставлять нас ходить в обносках!

— Если бы я вам всем заказывал, то кто бы за вами донашивал? Всё пришлось бы выкидывать.

— Но папа, мы могли бы это отдавать другим.

— Можно, конечно. Но если бы мы так делали, мы бы показали им, что они хуже нас. А это нехорошо.

— А разве они бы обиделись? Мы ведь дочери Первого Инки!

Асеро вздохнул:

— В том-то и дело, что, скорее всего — нет. Меня бы никто не осудил. Но я сам осудил бы себя за такой поступок. Я слишком хорошо помню, что многих правителей погубило зазнайство. Я должен помнить, что хоть я и потомок Солнца, но всего лишь человек...

— И потому мы должны ходить в лохмотьях? — спросила Фиалка, показывая на свой заштопанный рукав.

— Ну, разве это лохмотья? Это ты настоящих нищих в лохмотьях не видела! Платье вполне добротное, штопка сделана аккуратно.

— Ну, всё равно это обноски! И у меня ни одного нового платья нет!

— Хорошо, одно новое для праздников у тебя будет.

— Спасибо, папочка! — сказала Фиалка, чмокнув его в щёчку. Тем временем Ромашка принесла туфли, и босая Фиалка обулась. Асеро думал при этом, что, пожалуй, и в самом деле передержал дочь в чёрном теле, но с другой стороны, вот у Лилии всё новое — но ей хочется европейского. И даже если бы в Тавантисуйю стали бы шить платья точь-в-точь как в Европе, ей бы всё равно потребовалось бы европейское, нет предела девичьим капризам.

Вернувшись к своим гостям, Асеро их на месте не обнаружил. Оглядевшись получше, Асеро увидел, что Дэниэл, чуть наклонив голову, стоит за кустом, и оттуда слышно подозрительное журчание...

— Дэниэл, как так можно! Я же показывал тебе, где уборная.

— Да как будто с твоих цветочков убудет, если я их полью.

— С цветочков, может, и не убудет, но ведь тут же живёт моя семья! Ты же только что видел моих дочерей! Моя жена уже на стол накрывает. Кстати, а где Розенхилл. Боюсь, как бы он мою мать не испугал.

— Да чего ты за мать переживаешь?

— А ты представляешь, что будет с моей матерью, почтенной пожилой сеньорой, если она вдруг наткнётся на кого-нибудь из вас в таком виде? Её удар хватить может.

— Ну, в Европе всем известно, что твоя мать была сослана своим отцом за развратное поведение. Так что она мужеских статей за свою жизнь видела немало. Так что она лишь вспомнит молодость.

— Клевета! Моя мать — добродетельная женщина.

— Добродетельных принцесс не выдают замуж за сапожников!

— А её и не выдавали — сама пошла. Но мой отец хоть и был сапожником, но он никогда не позволял себе ссать под кустами у всех на виду. После этого вы ещё нас дикарями называть смеете!