Следовало забеспокоиться, почему за его действия не следует наказание. Он счел это слабостью; мы уже тогда решили, что проще его убрать. Нэттэйдж стал сильным — Нэттэйдж стал опасным.
Я не знал точно, что он собирается сделать. Но сегодня штурмовая группа крутила руки не хозяину Нэтара, а преступнику, предавшему своего магистра.
Я помнил все через туман, через дымку, то отчетливо, то смутно. Я помнил, как Шеннейр с любопытством глядит на приборы, на нейрошлем, который должен подавить мою волю и сделать послушным проводником чужой, и не делает ничего, ничего, ничего.
— Вот вы и провалились, Кэрэа Рейни.
Комната, в которой я лежал, была полностью белой. Ни единого темного пятнышка, даже небо за окном, даже Миль был облачен в белое. Он смотрел на меня со смесью злорадства и унизительной жалости.
— Вы позволили Лоэрину вас изучать. Вы позволили провести над собой ритуал, который в прошлый раз едва удалось сорвать. Из-за вас я рискнул самым дорогим, что у меня есть, статусом в гильдии, и что теперь? Неблагодарная глупая тварь. Как и все светлые.
Я закрыл глаза. Я открыл глаза. Боль в голове не отпускала ни на миг. Вокруг снова гудели медицинские приборы, непонятные машины. Миль пытался подобрать противоядие к той дряни, которой меня отравили, и деактивировать проклятие. Он не верил, что успеет.
"Темные предадут, — говорили мне в гильдии. — Темные лгут, темные притворяются, темным нельзя доверять".
Я был очень глупым светлым.
— Шеннейр проводил обыск в замке Алина...
— Шеннейр насмерть запытал Алина.
Он не мог не знать.
Я не знал точно, что меня ожидает, когда шел к Нэттэйджу, но я ждал помощи. Стоило помнить, что Шеннейр, так же как Ишенга, склонен к прямолинейным, грубым, зато эффективным решениям.
Конечно, Шеннейр может сказать, что задержался случайно. Он не начинал ритуал. Он просто случайно оказался рядом. Я бы сказал именно так.
Миль нахмурился, загоняя в инъектор синюю ампулу, а потом прижал к моим вискам ледяные пальцы. Я ощутил резкий мятный запах, и боль схлынула, оставив тупое онемение во всем теле.
— Так я должен буду подчиняться первому, кого увижу после проведения ритуала, — даже язык казался онемевшим, — так это работает?..
Темный поднял руки и повернул ко мне ладони, показывая, что сам не знает, а потом принялся стряхивать с перчаток невидимые пылинки:
— Ритуал устанавливает связь. Связь — то, что для светлых первично. Я считаю, что он подействует не сразу, Рейни. Вы сами не заметите, как чужая воля станет вашей. Пустышка вместо светлого магистра малополезна, светлый магистр, исполняющий чужие желания как свои — вот стоящая цель. И вы уже исполняете. До и после, необходима обработка...
— Которая уже велась.
Все решения, которые я принимал, когда высшие отказывались, все случаи, когда меня загоняли в угол, выборы между плохим и очень плохим. Миль сделал вид, что не услышал.
— И вы забыли, что уже задолжали высшему совету одно желание? Казнить Нэттэйджа, устранить меня — и Шеннейр останется единственным держателем клятвы. Решили таким способом от меня избавиться?
Я уставился в потолок. Такая сложная схема не помещалась в голову. На что надеялся Миль — на то, что среди препаратов, которыми меня накачали, будет тот, что заставляет говорить правду?
Забытье манило пустотой. Мне хотелось спрятаться ото всех.
Миль пнул ножку кровати:
— Не прикидывайтесь, Рейни! Вы еще не умираете. Всем известно, что светлые постоянно притворяются.
От тряски комната пошла черными кислотными пятнами. Будет грустно, если препараты испортят мне зрение. Миль недовольно воткнул обратно сместившуюся иглу от капельницы и отрывисто заговорил:
— Возможно, вам повезет. Контролируйте каждый свой шаг. Избегайте Шеннейра, игнорировать его указания у вас раньше получалось. Укрепите связь с эмпатической сетью. Возможно, вас вытащат.
Или я утяну их за собой. Славный подарок.
— ...вспомните все, что светленькие говорили о душевном равновесии. Даже я знаю, что они говорили, а вы светлый, вы не могли пропустить мимо ушей абсолютно все! Никаких потрясений. Никаких сильных эмоций. Никаких горестей и печалей...
Тут ему что-то пришло в голову, и он замолчал. Я пришел на помощь:
— Я не расстраиваюсь, когда вы на меня кричите. Вы на всех кричите.
— Я спокоен и хладнокровен как истинный мирринийке! — один из приборов застрекотал и выплюнул длинную бумажную ленту. Миль подхватил ее и пробежался глазами, мрачнея все больше, повернул несколько переключателей, и сухо бросил через плечо:
— Вы портите мою работу, Рейни. Я сказал вам восстанавливаться и отдыхать, а вы отвлекаетесь на пустую болтовню, как делают все светлые. Бесполезные.
Его шаги замерли у двери; нерешительно потоптались на пороге, тихо проследовали обратно. Темный маг склонился надо мной и прошептал, словно боясь, что нас подслушают:
— Вы могли бы выйти к людям и попросить. Вся страна поднимется ради вас. Против Шеннейра.
Я мог бы. Я медленно моргнул и закрыл глаза.
— ...Вот потому светлые и проигрывают.
Я мог быть прав — я могу защищаться. Но в истории останется суть. Светлый магистр натравил обычных людей на темного магистра. И все начнется заново.
— Так что вы хотите в итоге, Рейни? — Миля злило мое молчание. Он боялся моих слов и жаждал получить ответ. — Отомстить — и?
Смешно. Та химическая смесь, что сейчас текла у меня по венам, давала ему надежду. Я с трудом разлепил сухие губы:
— Только мир...
— Да вы бредите, — презрительно сказал он и оставил меня в покое.
Когда я в следующий раз очнулся, капельниц уже не было, зато у кровати сидел Матиас. Разбудил меня грозный шепот Миля, требующий от заарна вести себя тихо и меня не будить. Времени прошло немного, и я по-прежнему чувствовал себя отвратительно.
Я был очень слаб, но не болен; но я не мог мыслить ясно. Мысли были тяжелыми и вялыми. Смерти подобно для человека, полагающегося на способность быстро соображать. Ко мне никого не пускали: я попросил об этом. Видеть меня беспомощным окружающим не нужно, и знать лишнее тоже. Если пойдет речь о влиянии на разум... подозрении, что я под чужим контролем... моим словам перестанут верить. Я даже не могу попросить о помощи.
Как будто я мог бы. За меня волновались, я чувствовал это, но толку от их волнения было чуть.
Шорох привычных мелодий нарушило новое дисгармоничное звучание. Я коснулся Матиаса, сразу поднявшего голову и уставившегося на меня с настороженной готовностью, и приказал:
— Принеси мне чай с медом, чабрецом и мятой.
Он поспешно подскочил. Меня не интересовало, где он это найдет и как: главное, чтобы пробегал как можно дольше.
Дверь распахнулась, ударившись о стену. До меня донеслись раздраженные голоса; Миль мог протестовать, но ничего это не меняло. Шеннейр вошел бодрой пружинистой походкой, со своей уверенной улыбкой и постоянной готовностью к схватке. Я даже не пошевелился, чтобы его встретить.
— Я плохо себя чувствую, — я все же сделал попытку. Воззвать к человечности. — Может быть, вы придете позже?
— Нет.
Конечно. Кто же даст противнику преимущество.
Я видел его ожидания так же ясно, словно находился в его голове. Сейчас я должен обрушиться с обвинениями, выразить недовольство. Но за моими словами нет реальной силы, а темный магистр не потерпит такое обращение. Меня поставят на место, и разговор пойдет с новой расстановкой сил.
Ударить первым — раскрыть себя. Я слышал его дыхание, шелест его одежды, когда он поворачивался, растущее напряжение. Шеннейру было невыносимо ждать, оставаться на месте.
— Что это? — вдруг резко спросил он. Если бы речь не шла о темном магистре, я бы сказал — резко и немного растерянно.
Я опустил взгляд на свои руки. Выглядели они неприятно: тусклая кожа, синие пятна на сгибе локтя, пластыри, шрамы старые, новые, которые не заживали. Последняя надпись осталась незаконченной.
"Ш-Е-Н-Н-..." Незаконченность тревожила, но в ней я видел победу над собой.
Шеннейр взял мое запястье двумя пальцами и поднял руку, разглядывая пристально. На его лице ясно проступило удивление. Забавно, насколько искренние — чистые — эмоции способен испытывать темный магистр.
Пожалуй, на его месте я бы смутился. Но не должно быть ничего, что смутит темного магистра. Он владыка над темной гильдией, кипящим омутом кровавых, грязных, порочных и больных вещей.
Я не придумал это сам. Темные трактаты говорят так.
Я смотрел на шрамы. В моей голове волны бились о кости скал и гудел ветер. Надо было ответить, но подходящая ложь не шла на ум.
— Это якорь.
— Ясно.
Он прошелся по комнате; достал рыбку-амулет, посмотрел, спрятал. Последний крест на чешуе если и побледнел, то едва-едва, и Шеннейру не пришлось это по душе. Я чувствовал копящееся раздражение в его жестах, в том, как он морщится от надвигающейся головной боли.
— Это успокаивает.
— Понятно.
— Мы кровные враги. Мне нужна была причина, чтобы выжить, — я понял, что оправдываюсь. Я не хотел быть ненормальным. Все мои поступки разумны и обусловлены пользой. — Что-то, что будет звучать в темноте и пустоте. Вы пробыли в камере семь лет и должны понимать необходимость.
Он прервал бессмысленное кружение по комнате, словно ему в голову пришла неожиданная идея, и она ему не понравилась. Мучительная, едва забрезжившая разгадка.
— Это привычка, — по инерции добавил я.
Нет слишком большой цены, нет слишком большой боли, чтобы заставить мысли в моей голове замолчать. Я не могу поступать иначе. Я бы поступал иначе, если бы только мог.
Шеннейр вынырнул из глубин собственных мыслей и требовательно, будто это задевало лично его, спросил:
— Да что с вами не так?
Я даже не знал, что на это ответить.
— Я светлый маг, гильдию которого вы уничтожили, — от долгого повторения слова затерлись. Превратились в ритуальную формулу. — Это меня расстроило.
Мне всегда казалось, что Шеннейра слова не трогают. Но, кажется, они доводили его немного больше каждый раз, когда он их слышал.
— Двенадцать лет! Двенадцать лет ее нет! Сколько можно сожалеть?
А что изменилось за двенадцать лет? Те, кто умер, ожили?
Я неохотно поднялся с кровати и отошел к окну — так я чувствовал себя увереннее. Мне хотелось выставить Шеннейра отсюда, и если я продолжу в том же духе, он уйдет сам. Я не видел смысла в нашей встрече — мотивы и действия Шеннейра ясны, а свои действия и мотивы я разглашать не собирался.
— Это было значимо для меня.
— И что?
— А теперь ничего не осталось.
Шеннейр закрыл лицо ладонью:
— Вы-то живы. На что вы жалуетесь, Кэрэа Рейни, что вам все время нужно?!
Я изумился. Речь не шла о том, что мне нужно.
— Все в порядке. Я найду светлого магистра...
— Вы — светлый магистр.
— ...настоящего светлого магистра и закончу это.
— Что закончите? — устало переспросил он.
Я внезапно понял, что собрал в себе все, что Шеннейр не терпел в людях, и это было смешно. Непросто, но я старался. Смеяться было нельзя.
— Эти бессмысленные мучения и сожаления. Я выполняю свою задачу, но ваш новый мир неважен для меня.
Шеннейр смотрел мутным бессмысленным взглядом. Надеюсь, это не прозвучало слишком обидно. Хотя я говорю неправду — мне все равно.
— То есть вы хотите умереть, — с леденящим озарением повторил он.
— Мне кажется, в конце истории я заслуживаю что-то хорошее.
— То есть вы сдаетесь.
— Я не сражаюсь, — мне следовало остановиться, мне надо было остановиться, мне надо было найти подходящую ложь, пока не поздно выбрать то, что его устраивает. Это всегда было легко. Я устал. — Я найду преемника и присоединюсь к своим мертвым друзьям. Вы проделали хорошую работу, Шеннейр, а я не прошел испытание. Так что же вас не устраивает в собственной победе? И увольте меня от нотаций о ценности жизни от убийцы.
Сильный удар отбросил к стене. Перед глазами помутнело, но на ногах я все равно удержался. Шеннейр не использовал магию — не посчитал меня достойным. Если бы использовал, было бы хуже.
Он посмотрел на сбитые костяшки пальцев и риторически вопросил:
— Что за бред я вынужден выслушивать?
Я стирал с лица кровь и смотрел на оставшиеся на руках разводы. Я не сделал ничего, что бы заслуживало наказания.
Я был невежлив. Это заслуживало.
Края сознания коснулся колючий отсвет светлых искр.
Маленькие шестереночки в механизме, перемалывающем людские души. Кайя и Бринвен стояли в дверях. Я не вызывал их сюда. Я приказывал им не приходить, но кто-то другой приказал. Они смотрели на нас так, будто на их глазах происходило святотатство. Будто сбывались худшие страхи. Все изгнанники пережили гибель близких, и теперь я заставил их видеть, как все начинается снова.
— Выйдите.
— Нет, пусть останутся, — эмоции Шеннейра налились зловещим предвкушением. — А ваша гильдия знает, что вы уже полностью подсели на запрещенные препараты? И знают ли ваши маги, что вы собираетесь покончить с собой и бросить их?
Мне хотелось, чтобы он замолчал. Светлые не заслуживали это слышать. Они не заслуживали разочарования в своем магистре. Шеннейр был темным — так откуда он знал, что надо говорить?
Сеть дрожала от страха...
— Пожалуйста, — Кайя сумел заговорить первым. Доброжелательно, успокаивающе. Плавно сдвинулся в сторону, отвлекая внимание от меня. — Мы можем все обсудить.
...И гнева.
Бринвен ударила стремительно. Широкие ленты сдавили Шеннейра кольцами; я чувствовал их ослепительную жесткость. Бринвен била, Кайя отвлекал; Кайя разрушал сознание, Бринвен убивала.
Это помогло им продержаться на миг дольше.
— Мне кажется, я и так проявляю невероятное снисхождение, позволяя светлым быть, — Шеннейр поморщился, прижимая пальцы к переносице, и посмотрел на меня широко открытыми глазами: — А вы даже не потрудились заставить их подчиняться вашим приказам.
Я хотел бы умолять. Но темное проклятие не позволяло шевельнуться, не позволяло дышать. Я не ощущал страх — только парализующую обреченность.
Темный магистр широко улыбался. Его сила металась в комнате как в клетке, бешено бросаясь на стены.
— Хотите умереть? Прекрасно! Но я вложил в вас достаточно стараний, и я собираюсь получить возмещение, если они пропадут впустую. Я не трогал ваших светлых только из уважения к нашим договорам. Если вы умрете, я возьмусь за вашу гильдию. Я убью каждого второго, и ни смерть, ни жизнь для них легкими не будут. И в их мучениях — их страданиях — будете виноваты только вы, — он буднично глянул на скованных светлых. Я знал, что будет дальше. — И я вас предупреждал, Кэрэа Рейни. Это ваши самые сильные маги? Теперь у вас их нет.
Я видел много раз, как умирают светлые.
Светлая искра Кайи погасла как огонёк свечи.
...ничего нового.
Бринвен так не повезло. Печать сдавила ей грудную клетку, проламывая ребра. Весь мир превратился в узкий колодец, и я стоял на самом дне, безучастно фиксируя детали трагедии.