— Там же написано — из Риги, — пожал плечами я.
— Ты взял контрибуцию?
В ответ я лишь пожал плечами, дескать, что за глупые вопросы.
— Иоганн, ты мне ничего не говорил!
— Так ты и не спрашивал, — снова пожимаю я плечами.
На лицах всех шведов, от короля до последнего стражника в дверях, написан немой вопрос: "Сколько ты взял в Риге?"
На моем лице, напротив, светится крупными буквами: "Там еще много!"
Однако обстановку надо как-то разрядить, и я достаю последний козырь.
— Господа, а что вы знаете о торговле с Персией? — громко спрашиваю я.
— Вздор, — почти кричит епископ Глюк, — через Московию нельзя торговать с Персией, это всем известно!
— Да ну? — улыбаюсь я. — А вот англичане прекрасно торгуют и наживают на этой торговле огромные барыши. Впрочем, если вы не хотите, чтобы ваши купцы торговали с Персией.... Кстати, кто-нибудь из вас знает, как выглядит шелковая нить?
Депутаты напряженно молчат. Шелковую ткань видели многие, а вот нить...
— Она очень тонкая, — задумчиво говорит Глюк.
Жестом фокусника я достаю из кармана небольшую катушку и показываю ее присутствующим.
— Как вы думаете, какова длина нити, намотанной на катушку?
— Самое многое — пятьдесят футов.
— Давайте измерим?
— Какая странная нить... — задумчиво рассматривает ее Глюк, — неужели...
— Это шелк, святой отец, и сейчас вы в этом убедитесь, — заговорщицки подмигиваю я ему, усаживаясь в его кресло, — измеряйте-измеряйте!
Мое участие в подготовке поединка свелось к тому, что я назначил его на следующее утро после заседания риксдага. Не хотелось, чтобы исход, какой бы он ни случился, влиял на переговоры. Переводчиком неожиданно выступил молодой человек, одетый по-европейски, но при этом прекрасно говорящий по-русски. Ранним утром мы собрались за городом, чтобы разрешить затянувшийся спор чести. Мы — это я, Густав Адольф и по восемь человек от каждой стороны. Двое выступали в качестве секундантов, остальные — свидетели. Для нас с королем принесли кресла. Видно, подчеркнутое невнимание, проявленное ко мне накануне, не осталось незамеченным. Впрочем, как и скандал с архиепископским местом, не говоря уже о досрочной выплате контрибуции. Когда Глюк, успевший измерить длину нити и поразившись результату, вернулся, то обнаружил, что я сижу на его месте и расписываю депутатам, какие именно золотые горы свалятся на Швецию, если мы немедля создадим торговую компанию для негоции с теплыми странами. Попросить меня уйти ему не хватило духа; впрочем, кресло ему вскорости принесли.
Дуэлянты в последний раз поклонились друг другу, затем разделись до пояса.
— Что они затевают? — тихонько спросил меня Густав.
— Вот хоть убей, не знаю, — так же отвечал я ему.
Тем временем дуэлянтам принесли оружие. Увидев, что Магнусон берет в руки шпагу, а Буйносов — саблю, я поморщился, как от зубной боли. Похоже, шведы таки обманули моего рынду, но дальнейшее удивило меня еще больше. Поединщикам завязали глаза и сцепили между собой веревкой длиною примерно в сажень[62].
— Божий суд... — ахнул я.
— Что, какой суд?
— Божий суд, Густав, так на Руси решают непримиримые противоречия. Что-то вроде вашего древнего хольмганга.
— Никогда не видел.
— Я тоже.
Наконец все было готово. Дуэлянтам дали знак, и они застыли, пытаясь угадать, где их противник. Первым не выдержал швед: решив, что его враг прямо перед ним, он сделал выпад, но запнулся и натянул веревку. Семен тут же шагнул в его сторону, пластая перед собой саблей. На свое счастье, запнувшийся Магнусон нагнулся, и сабля противника просвистела совсем рядом с его головой. Поняв, что промахнулся, Буйносов тут же отскочил в сторону и остановился.
— Нечестно, — задумчиво высказал свое мнение Густав Адольф, наблюдая, как его придворный пытается очередным выпадом проткнуть воздух — сабля в таком поединке лучше.
— Сам выбрал, — пожал я плечами.
Короткая веревка натягивалась всякий раз, когда кто-то из поединщиков пытался разорвать дистанцию, и показывала противникам, где искать друг друга. Магнусон довольно скоро это понял, и снова попытался достать своего врага выпадом, но беда в том, что его соперник был куда опытнее в подобного рода упражнениях. Казалось, князь Семен каким-то шестым чувством распознает все атаки своего противника и ускользает от него, тут же отвечая на удар ударом. Клинки уже несколько раз встречались, высекая искры, но наконец сабля Буйносова нашла своего врага. Увернувшись от очередного выпада, князь чиркнул своего противника по ребрам. Сразу хлынула кровь, и швед опустился на колени. Сорвав с глаз повязку, он взглянул на рану и побледнел как смерть.
— Если не остановить кровь сейчас, он истечет ею, — опять высказал свое мнение король, — твой офицер победил. Надо бы запретить подобные дуэли, как ты думаешь?
Однако действо не было закончено. Увидев, что его противник не снял еще повязку, Магнусон вскочил и из последних сил попытался проткнуть своего врага. И тут случилось неожиданное. Трудно сказать, услышал Буйносов своего врага или почувствовал как-то иначе, но, сделав в последний миг шаг в сторону, он снова взмахнул саблей, и лезвие ее ударило прямо в шею незадачливого шведа. Раздался хрип и бульканье выходящей с пузырями крови; надрезанная, но не перерубленная до конца шея скривилась, и Магнусон с неестественно наклоненной головой свалился на густо обрызганную красным траву. Какое-то время все видевшие кровавую развязку потрясенно молчали. Первым пришел в себя король.
— Ну-ка проверьте его повязку, — приказал он своим офицерам, — что-то этот русский слишком ловко машет своей саблей.
Проверка, впрочем, лишь подтвердила, что поединок был честным. Как ни всматривались шведы сквозь повязку — рассмотреть что-либо было решительно невозможно.
— Это Божий суд, Густав... — сказал я, вздохнув. — Нам с тобой тут нечего делать.
— Тем более надо запретить такие поединки, — отозвался он.
— Это точно; слава богу, у нас они редкость.
— По твоему человеку этого не скажешь.
— Я и сам не ожидал такое увидеть, до сих пор мурашки по коже. Кстати, а кто этот молодой человек, что служил переводчиком секундантам? Я раньше его не видел.
— Не знаю, но, если хочешь, сейчас выясним.
— Сделай одолжение!
Король отдал распоряжение, и вскоре к нам с поклоном подошел переводчик. Внимательно осмотрев его, я отметил, что одежда его хотя и не роскошна, но добротна и подобрана со вкусом. Смотрит спокойно и почтительно, но без подобострастия.
— Как вас зовут?
— Савва Калитин, к услугам ваших величеств, — еще раз кланяется он.
— Вы русский? — удивленно спрашивает Густав Адольф.
— Я подданный вашего королевского величества, — с достоинством отвечает тот.
— Мы довольны вашей службой, — милостиво кивает в ответ король и поворачивается ко мне, дескать, спрашивай, чего хотел.
— В Швеции как оказался?
— При государе Борисе Федоровиче послан в свейский град Упсалу, с тем дабы наукам обучаться, — бойко отвечает он по-русски.
— Ну и как, обучился?
— Обучился, — выдерживает он мой взгляд, — степень бакалавра имею.
Мне все становится понятно, действительно, царь Борис посылал в разные страны учиться сыновей русских дворян, рассчитывая получить образованные кадры для своей администрации. Увы, начавшаяся Смута не дала осуществиться планам. Денег русским студентам, понятное дело, никто не посылал, и большинство из них просто сгинуло за границей. Во всяком случае, до сих пор известий о них у меня не было. Так что Савва тут первый; впрочем, он, кажется, смог прижиться на чужбине.
— Сам-то из каких будешь, — спрашиваю нейтральным голосом, — родня осталась где?
— Не ведаю, государь, — качает тот головой, — может, и жив еще кто. А сами мы из Новгородской пятины.
— Домой не тянет?
— Отрезанный я ломоть, государь, — твердо отвечает тот, очевидно поняв, куда я клоню.
— Что так?
— Четверых нас сюда послали, чтобы, значит, науки превосходить. Учились прилежно, старательно. По гулящим девкам и кабакам не шлялись, думали — вернемся, службу царству своему сослужим...
— Отрадно слышать, хотя насчет девок — это вы зря... ну ты продолжай-продолжай.
— А когда Смута началась, все прахом пошло. Ни кормовых, ни квартирных мы более ни полушки не видели, а долги копятся. В магистрате уж стращать начали, да тут покойный ректор Ефим Снуре, пусть ему земля пухом будет, заступился. Не стали нас в долговую тюрьму определять, а, напротив, доучиться позволили...
— А когда доучились, то что?
— Ну а как доучились — то куда деваться? На Руси нас никто не ждет, там царей меняют, здесь тоже никому больно не нужны. Семка Куницын, тот, правда, сразу сбежал на родину, Матвей Фомин в солдаты подался, а где Автоном Кисляков пропал, уж и не ведаю.
— Эва как... но сам, вижу, не пропал?
— Не пропал, хотя трудно было. Нашел место, служил, старался... живу вот.
— В Москву со мной не поедешь, значит...
— Прости, государь, не поеду. Я уж и веру лютеранскую принял, и женился тут, сын вот есть...
— Сын — это хорошо, Савва. Ладно, коли так, то неволить не буду. Разве что пообещай, что ежели дружков встретишь, то скажешь им, дескать, возвращайтесь, ждут вас там.
— Не просто вернуться будет.
— Не просто, однако я думаю в Стокгольме посольство постоянное организовать и послу здешнему на сей счет укажу, так что поможет.
— Исполню, государь.
Когда переводчик ушел, Густав Адольф обернулся ко мне и сочувственно произнес:
— Тебе, наверное, трудно без образованных помощников?
— Ты знаешь русскую речь?
— Немного понимаю, — скупо улыбнулся король.
— Мне надо быть осторожнее! — улыбнулся я.
— Ты и так осторожен: к примеру, не сказал мне ни слова о контрибуции, которую получил в Риге.
— Так ты вроде и не спрашивал... тем паче что выкуп с захваченного города — дело обычное. Они мне заплатили, а я не стал отдавать его своим солдатам.
— Разумно, — согласился Густав, — к тому же миллион талеров — чертовски круглая сумма.
— Значительно меньше, дружище, и большая часть — вот такими бумагами, какими я расплатился с твоими депутатами.
— Знатная получилась штука, — засмеялся Густав, — я в жизни не видел таких вытянутых рож у этих надутых пентюхов. А что ты будешь делать с остальными деньгами?
— Какими еще остальными?
— Брось, несмотря на непогоду, много людей видело, как вы тащили огромные ящики к твоему дому.
— Ах вот ты о чем... я полагаю потратить их на покупку разного рода товаров, необходимых моему царству. В основном, конечно, оружия.
— В Швеции делают хорошее оружие!
— Намек понял, ты можешь рассчитывать, что твои подданные получат самые большие заказы. При некоторых условиях, разумеется.
— Каких условиях?
— Мне необходимы мастера, инженеры, рудознатцы и много кто еще. Если ты отпустишь своих, то я не стану обращать внимание на то, что цены у голландцев выгоднее.
— Не лги своему другу, Иоганн, ты из тех, кто никогда не упустит своей выгоды!
— Выгода бывает разной, Густав. Голландцы вряд ли пришлют мне на помощь войска. А вот ты можешь!
— Пожалуй, в твоих словах есть резон. Ты долго еще пробудешь в Стокгольме?
— Не дави на больное место. Мне надо срочно возвращаться в Москву, пока моим боярам не показалось, что они прекрасно справляются и без меня. Боюсь, я даже не смогу отправиться в Мекленбург, как собирался.
— В Мекленбург?
— Разумеется, в Мекленбург, ведь там Катарина и мой сын. Я ведь его еще даже не видел и, похоже, не скоро увижу.
— Не торопись, возможно, это случится раньше, чем ты думаешь.
— О чем ты?
— Ладно, все равно интриган из меня так себе. Едва ты оказался в Стокгольме, я послал весть об этом Акселю.
— Канцлеру Оксеншерне?
— Ну да. Вообще-то мы договаривались с ним об этом. Он предполагал, что ты можешь внезапно появиться в Швеции с каким-нибудь великим проектом. Правда, никто не мог и подумать, что это будет Рига, но в целом, как видишь, он не ошибся.
— Тогда мне, напротив, надо бежать, пока нет Акселя!
— Да, но держу пари, что моя сестра, узнав о твоем появлении, не усидит в Мекленбурге.
— И потащит с собой маленького ребенка?
— Ну ты же хочешь увидеть сына?
— Очень хочу, Густав, просто до смерти!
— Я полагаю, до такой крайности не дойдет, — засмеялся Густав Адольф, — особенно если ты не будешь торопиться.
— Да я бы рад...
— Отлично, распоряжение оставить Новгород уже готово. У тебя есть человек, которому ты можешь доверить проследить за его исполнением?
— Конечно, тамошний воевода князь Одоевский вполне справится.
— Хорошо, мой курьер отправляется завтра, пошлешь с ним своего человека?
— Благодарю! Кстати, вот Семку Буйносова и пошлю, пока он тебе всех дворян не порубил.
— Я вообще-то противник дуэлей, но не могу не восхититься его мастерством. Если ты не возражаешь, я его награжу. Келейно, разумеется, чтобы мои бретеры не знали.
— Нет, не возражаю. Кстати о награде: ты не мог бы наградить еще одного моего человека?
— Ну смотря за что.
— Да, в общем, тоже за поединок.
— Хорошо, где один бретер, там и другой. Как его зовут?
— Тут такое дело, братец, зовут его Матвей Шемякин, но наградить надо его юного сына.
— Не понял.
— Ну как бы тебе объяснить... Короче, этот самый Матвей как бы забыл жениться на его матери, а на Руси это проблема. К тому же других детей у него нет.
— А ты сам что?
— Понимаешь, Густав, по русским законам этот юноша — никто. А теперь подумай, что скажут мои бояре, если я, не поцарствовав и года, начну производить в нобили вчерашних крестьян?
— Я понял. Хорошо, будет его бастарду дворянская грамота.
Распрощавшись с королем, я подошел к русским дворянам, оживленно поздравлявшим уже переодевшегося Буйносова. Мой рында счастливо улыбался и молча выслушивал бурные восторги своих товарищей.
— Ну что же, князь Семен, за бой хвалю! Думаю, шведы надолго твою лихость запомнят. Как вернемся в Москву, я тебя пожалую! Но сейчас у меня для тебя другая служба есть.
— Служить тебе — честь, государь, — с достоинством отозвался Буйносов, — а чего делать-то надо?
— Завтра от короля Густава Адольфа в Новгород отправится гонец к губернатору Спаре. Повезет он ему повеление города русские оставить и с войском возвращаться домой. Ты же как пристав мой поедешь, проследить за порядком. Воеводе князю Ивану Никитичу Одоевскому я грамотку отпишу, чтобы помощь тебе оказывал да Новгород по-прежнему ведал. Там еще где-то князь Семен Прозоровский с войском обретается. Пусть занимает городки и крепости, какие шведы оставляют. Где надо, стены чинит, людей в стрельцы набирает, потому как у нас хоть и мир со шведами, но — с медведем дружись, а за топор держись.
— Все исполню, государь...
— Подожди кланяться, это еще не все. Кто из вас грамоте русской горазд, дабы перевод мирного договора написать и в Новгород отправить, особенно в части, касающейся торговли?
