Боумен кивнул:
— Мы летим следом, по взбаламученному межзвездному газу. Они идут со скоростью в один процент световой. У нас целых пять процентов. Так что догоним, превышения достаточно. Вопрос, когда.
— И что сделаете, когда все же догоните?
Боумен вздохнул:
— У самурая нет цели, есть Путь.
— Банальность, разогнанная до пяти процентов скорости света, превращается в глубокомысленный ответ. Раз так, простите, Норио-сан. Как там по-самурайски... Долг тяжелее, чем гора, да?
Достав из все того же бездонного чемодана пузырек редкостно вонючей гадости, переводчица поднесла его к носу Кунато, не беспокоя покамест его девушку.
Штурмовик Сидонии чихнул, подскочил и захлопал глазами.
— Покорнейше прошу простить мою настойчивость, — гостья выложила конверт в фольге, на смачный хруст которого балованая Жанна снова просунула голову из дворового окна, и Боумен принялся чесать ей головогрудь чисто по привычке.
— ... Но я обязана завершить работу, порученную моей фирме более пятисот лет назад, и не могу больше ждать. Воистину, госпожа Ниса и представить не могла, во что превратится мир через столько лет. Однако, господин Кунато, вот этот прибор, — и переводчица снова поднесла к самому лицу Норио сплетенный из бронзы шар, — именуемый "танатометр", может, при неких условиях, удостоверять немертвость искомого человека. И он свидетельствует, что пра-пра-пра-правнуком госпожи Нисы являетесь именно вы. Пусть Гомеостатическое Мироздание теперь выясняет, как это стало возможным. Лично я думаю, что исчезновение Свидетеля Канона не пошло во благо, но мое мнение не суть закон природы...
Убаюкав Норио журчанием длинной речи, гостья подсунула ему на подпись обычную разграфленную тетрадку, разве что из драгоценнейшей в космосе натуральной целлюлозной бумаги. Пребывая в полном обалдении от произошедшего, Кунато расписался и взял запакованный в фольгу конверт. Видимо, живой мозг молодого и неглупого пилота уже адаптировался к страшным чудесам, потому что письмо Кунато вскрыл не медля и прочитал тотчас, не задавшись вопросом, откуда сам-то он знает язык древних:
"Дорогой потомок! Я не знаю твоего имени и, наверное, не должна навязываться. Но коль скоро я написала много писем дочери, то почему бы не написать хотя бы раз внуку и правнуку? Моя дочь вряд ли увидит эти строки, а ты достаточно далек от меня, чтобы я не боялась признаться: кажется, я не умру, пока не закончу все письма. Когда же я продиктую последнее, мне только и останется, что ждать. Диктуя эти письма, я представляю, кто и как их прочтет, и таким образом, словно бы живу вместе с вами в будущем..."
Норио еще читал, не замечая всхлипываний очнувшейся рядом Эйко, ворчания Боумена, довольного хрумкания конвертом дорвавшейся до настоящей целлюлозы Жанны — а гостья, улыбнувшись довольно и грустно, подхватила чемодан, вышла из аулы семейства Боуменов через портик в тускло освещенный коридор и довольно скоро исчезла в чересполосице теней.
Спустя несколько мгновений по коридору прогромыхал Отшельник, разговаривающий с Матерью Клинков:
— ... И в морду, а там прямо искры! Боятся, падлы, никелировки!
Мать Клинков чесала затылок верхними руками, а средними несла подарочный торт из гидропонной капусты, и потому смешно замирала, всякий раз порываясь ими взмахнуть, но вовремя останавливаясь и ворча:
— То-то я твой крест никак сварить не могла. Додуматься, из тракторных полуосей! Там же, наверное, марганца полпроцента, а то и поболее!
Распрощавшись с Матерью Клинков перед портиком Боуменов, Отшельник решил не беспокоить друзей хотя бы сегодня, и прошел в соседний портик, а оттуда в собственный дом.
Посреди аулы — то есть, главного помещения дома — за рабочим столом Отшельника сидел мужчина без отчетливых признаков возраста. Кожа его казалась то желтой, то черной, то белой. Глаза то делались раскосыми, то округлялись. Волосы тоже принимали тот или иной колер, в зависимости от того, как падал пляшущий свет стоящей перед мужчиной настольной лампы в зеленом абажуре.
В круге света на столе лежала свежая "Ленинградская правда" с большой передовой под названием: "Любовь ленинградцев к товарищу Сталину безгранична". Гудел и бормотал приемник на этажерке за спиной. Мама на кухне побрякивала посудой и разговаривала с соседкой. Пахло жареной рыбой. Во дворе-колодце за окном вопили и галдели ребятишки, шла игра в прятки. Через раскрытую форточку тянуло влажным оттепельным воздухом. Еще минуту назад все это болталось отдельно от будущего.
— Ну, вот, Леонид, — произнес с некоторой торжественностью голос Наставника. — Первый круг вами пройден. Желаете распределить очки навыков сейчас или подождете открытия новой ветки?
Отшельник сел на стул, положив рядом с лампой громадный крест, сваренный из никелированных тракторных полуосей. Взял газету, обтер лицо, и едкий пот поменял заголовок на: "Мы рождены, чтоб Кафку ставить..." — а дальше неразборчиво.
Отшельник, он же Леонид Андропов, он же бывший шахтер, введеный во Храм за удачно расколотый ядерной миной астероид, выдохнул:
— Господи, тебя же нету! Что же ты, зараза крылатая, делаешь!
И Наставник ответил без улыбки:
— То, что вы сами хотели бы, но из-за выученной беспомощности стесняетесь.
* * *
— Стесняться нечего! — отрезал Боумен. — У меня вызов из Главной Рубки. По такому поводу можно затребовать и десяток. Я прошу шестерых. Цените мою скромность!
Смотритель поворчал, но муравьев привел. Эйко пряталась за мужчинами. Норио дрожал, но держался достойно рыцаря Сидонии. Боумен привычно потрепал скакунов по чувствительному месту на загривке и запрыгнул в седло.
— Садитесь, нам до Врат еще скакать и скакать!
Залетные последовали за ним с отчетливым страхом, но муравьи человеческих чуств не воспринимали. Потому-то их и любили. А что дыхание трахейное, так кто у нас без недостатков. Маленькую турбинку для вентиляции в каждое дыхальце, и поскакали!
Слова Боумена "еще скакать и скакать" в цифровой форме означали тридцать миль. Тридцать миль по коридорам внешней надстройки звездолета "Арьергард".
Тридцать миль по рифленой стали палуб, между гудящих от протекающей энергии сверхпроводящих кабелей, в безжалостном полосовании глаз редкими фонарями, и тягостном давлении бесконечной тьмы либо сумрака, кислоразбавленного парой светильников на полмили. В густом запахе горелой изоляции, нагретого железа, сырости и ржавчины, где успел выпасть конденсат, натекший из вырванных тем или иным лихом люков — где-то успели починить, где-то и не пытались. В несмолкаемом рокоте муравьиных когтей по металлу и усыпляющем шепоте их же по фиберглассу.
Откормленные муравьи лучшей породы Центона проделали перегон за день, и вечером путники подоспели ко Вратам Лифта.
У Врат, как обычно, царило стопотворение. Внутрь, к Среднему Кругу и Конвертеру, стояла очередь с покойниками и упаковками добытых в Пространстве материалов. Задрав носы, кучковались переезжающие в Средний Круг. На них не плевали, но глядели косо. Конечно, Средний Круг живет богаче. Но там запираются от чужих, там куча всяких лицензий, правил, стандартов. Стоит ли жизнь необходимости гнуться-кланяться?
Из Врат, соответственно, выходили хмурые изганники. Они как раз не потянули жизни по расписанию. Кого-то депортировали за драки, кражи, грабеж и тому подобное. Кто-то уехал сам, не в силах терпеть расчерченной на клеточки жизни.
Штурмовики Сидонии слушали объяснения Боумена с заметным удивлением и, наконец, не выдержали:
— У нас дома все иначе!
— Вы пока не сталкивались с гаунами!
Боумен покачал головой меланхолично:
— А вы пока не встречали Разрушителя. Поверьте, ваши гауны побегут от него со всех десяти щупальцев. Кто успеет.
— Что это за тварь?
— Где она живет?
— В мезонных полях. Мы называем такие места "мезонная отмель", потому что надо как-то их называть. Напомните, как приедем в Средний, там всякие библиотеки, концертные залы. Книжку вам дам почитать. Балладу о Бете-два.
Над Вратами замигал разрешающий белый огонь. И Боумен, спрыгнув с муравья, жестом пригласил Норио следовать за ним.
Оставив ездовых тварей служителям, Кунато с Эйко вошли пластиковым пандусом в пасть Лифта. Браслеты на руках позволили всем троим пройти в первых рядах. Дверь сомкнулась позади, светильники моргнули, нагнав жути.
А потом Лифт словно бы провалился сквозь небо; привычные к смене тяжести пилоты не забеспокоились. На их удивление, уход пола из-под ног фермер Боумен перенес легко, но потом Норио вспомнил: Дэвид еще и ходит охотиться в Невесомость, как некогда далекие предки ходили за зверем в лес или поле, и оставили в языке слово "полевать".
Интересно, зачем их все-таки вызывали?
Через долгие пятнадцать минут желудки перестали подпрыгивать. Шум в ушах стих. Дверь открылась и путешественники очутились уже в Среднем Круге.
* * *
В Среднем Круге гости провели немного времени. В основном потому, что люди смотрели на пришельцев из Внешнего Круга с откровенным страхом. Словно бы ждали, что те вот прямо сейчас начнут бить посуду, плевать на пол и ругаться матом. Книжку выдали, но молоденькая служительница глядела на брутального фермера-пограничника Боумена с таким ужасом, что даже Эйко почувствовала и дернула мужчин за рукава:
— Пойдемте, а то эта клуша сомлеет, воображая, как вы ее дерете в два ствола прямо на стопках книг.
Шлеп! Библиотекарша густо-густо покраснела и сползла в обморок.
Путники вернулись к вокзалу, заплатили какую-то мелочь и поднялись на обзорную площадку.
Звездолет "Арьергард" представлял собой громадный планетоид, общей длиной с остров Сахалин, а диаметром несколько километров. Сердцевину планетоида выбрали наномеханизмы-проходчики и выбросили под углом к продольной оси, чтобы закрутить полученное веретено на расчетное число оборотов и создать внутри центробежную силу, равную привычному земному тяготению. Сила эта прижимала все к наружным стенкам, которые стали землей и почвой. По оси "Арьергарда" от носа к хвосту ежедневно пролетал полукилометровый шар плазмы: искусственное Солнце, ночью путешествующее обратно, из хвостового поглотителя в носовой излучатель по сверхпроводниковым каналам. Потому что называть кабелем жилу цельной меди толщиной с электричку язык не поворачивается.
Транспортировка энергии происходила снаружи, на внешней обшивке "Арьергарда", где не действовала гравитация, а вот центробежная сила чем дальше, тем сильнее. Где толстая кора-почва не защищала от радиации. Но зато имелось халявное охлаждение для кабелей.
Таким вот образом Солнце буквально путешествовало каждую ночь через подземный мир. И самые смелые писатели Среднего Круга щекотали нервы читателям столь же смелыми идеями, что предки землян прилетели в таком вот ковчеге. Отсюда и мифы, что Солнце еженощно путешествует сквозь ад.
В аду работали вахтовики, обслуживая носовой экран и кормовую группу реакторов, и эти самые кабеля. И порты, откуда летали челноки для ловли попутных астероидов на массу для Конвертера, лед и металлы. Со временем в ад волей-неволей переехали люди неуживчивые, лихие, резкие на удар и обидное слово, не ценящие искусства и знания, и не стремящиеся к ним. Люди, прижившиеся в мире грубом, вещном, безжалостно убивающем за любое нарушение техники безопасности. Ничего милого и доброго в аду внешней надстройки не водилось.
Единственное, оттуда любой мог видеть звезды. Если находил достаточно большую чешуйку прозрачного кварца и не боялся излучений — то хоть через потолок собственной аулы.
Жители Среднего Круга по всем направлениям видели только загибающуюся к небесам почву с белыми городами и зелеными лесами, блестящими нитками рек да синими глазами озер. Люди жили на внутренней поверхности мега-цилиндра, защищенные толщей скорлупы "Арьергарда" от высокоэнергетического излучения, от микрометеоритов, от вспышек незнакомых солнц, чем и оставались вполне довольны. Добротно, надежно, тепло и уютно, а чего еще надо? Посреди неба каждый день Солнце; его традиционно именовали Котенком, и рассказывали детям сказки: дескать, если Котенка не любить, он погаснет! И настанет великая Тьма!
За звездами следовало выйти из уютной обустроенной земли Среднего Круга. Либо во Внутренний Круг высокоученых обитателей Ходовой и Главной рубок — пройдя жесточайший отбор и выдержав конкурс. Либо в ад Внешнего Круга, куда принимали любого и всякого, имеющего крепкую спину и здоровое сердце, и где вахтовики с бродягами вперемешку обустроили себе за века полета отдельный мир.
Тик-так, сказали часы на высокой башне, стилизованной под средневековую ратушу. Тик-так, вам пора двигаться дальше.
И Боумен повлек своих спутников к Лифту, где все трое предъявили браслеты на входе, и получили отдельную капсулу. Приемнику капсулы Боумен скормил присланную карту, повинуясь которой Лифт и повлек их еще дальше вверх, дальше вглубь.
В Главную рубку.
* * *
В Главной Рубке Дэвид увидел не только командира экипажа. Как раз в этот момент освещение выключили, и силуэты людей казались фантастическими в свете многоцветных огоньков контрольных панелей.
— Боумен?
— Да, это я, капитан.
Свет усилился и Боумен увидел всех. Тонкие навигаторы Вебер и Сиретти в одинаковых пижонских очках; поговаривали, что они любовники, и потому не сильно привечали. Пухлый медведь Кустов, главный инженер фотонных двигателей. Худой высокий Барреж, носивший напыщенный титул ответственного за сообщество. Вечно хмурый круглый Шнейдер, представитель Объединенных Социалистических Правительств, потому что каждый город на внутренней поверхности "Арьергарда" управлялся самостоятельно и даже корректно соперничал за ресурсы с соседними такими же городами.
Боумен занял кресло математика. Норио с Эйко встали за его местом, несколько удивленные холодностью приема. Они-то считали сенсацией себя. На крайний случай, гаун. Увы, с интересом на них глядел только главный экзобиолог, улыбчивый дядечка с глазами палача, Фрэнк Пул.
— А где сенсор?
— В местной командировке. Я его нахер послал.
— Фу, Дэвид, ваши Внешние шутки...
— Обещаю на собственных похоронах не хохмить.
Вошел сенсор Осден. Выглядел он так, будто его только что освежевали. Неестественно белая и тонкая кожа выставляла напоказ кровеносные сосуды, некое подобие выцветшей дорожной карты, выполненной в красной и голубой красках. Адамово яблоко, мускулы рта, кости и сухожилия запястий и кистей проступали так отчетливо, словно демонстрировались для урока анатомии. Волосы цвета давно запекшейся крови, тускло-рыжие. Разглядеть брови и ресницы удавалось лишь при определенном освещении, зато каждый мог видеть кости глазниц, сеть сосудов в веках и лишенные цвета глаза. Не красные, как у альбиносов — но и не голубые и не серые: в глазах Осдена категорически отсутствовал любой цвет, оставались одна ясность, как у холодных вод, и беспредельная прозрачность. Сенсор никогда ни на кого не смотрел прямо.
— Согласен, — заговорил он высоким металлическим тенором, — что даже аутизм предпочтительнее смога дешевых потасканных эмоций, которым вы, люди, окружаете меня. С чего вы на сей раз источаете ненависть?
