— Неправильно? — прищурившись, переспросил Артем, за долю секунды поворачиваясь к ней лицом. — Это мне ты говоришь? Я молчу про твои отношения с семьей. Я молчу про то, что ты меня элементарно стесняешься.
— Причем здесь МОЯ семья? Что ты вообще о ней можешь знать? Я так со своей матерью не общаюсь. Да...я не сказала ей про тебя, но...
— Ты солгала, — негромко ответил Христенко, и Наташа вздрогнула от обвинения в его голосе. — Ты солгала ей. Я промолчал. Я дал и продолжал давать тебе время. Я закрывал глаза на твои...странности. Я ни о чем тебя не спрашивал, надеясь, что ты сама придешь ко мне и все расскажешь. Наталья Сергеевна Куцова. Когда ты попросила меня не упоминать о Сафронове, — теперь Артем каждое слово цедил сквозь зубы, — я промолчал. Я пошел тебе навстречу.
— Причем здесь это? — похолодев, чувствуя, как по спине стекает холодный пот страха, спросила Наташа. — Причем здесь твой отец и Сафронов?
— Я попросил тебя не лезть! — рявкнул Артем, привстав немного с кресла. — Не лезть сейчас! Тебе плевать на меня и мои слова! Просто наплевать. Мне — нет. Я делал все, что ты просила. Я уважал твои решения, пусть они мне и не нравились. Но даже сейчас, — каждое слово он проговаривал с вкрадчивой, почти мягкой интонацией, заставляя девушку вздрагивать, — ты мне не веришь. Знаешь, даже сейчас, ты все равно мне не веришь. Ты считаешь, что это я, я повел себя неправильно. Я! Виноват! Даже в этом, мать его, ты мне не веришь!
Господи, как же сложно сейчас спокойно стоять. Вообще стоять. Ноги подкашивались и дрожали. Что? Что сейчас случилось такого особенного? Почему все так повернулось? Почему вообще пошел этот разговор? Почему человек, которому она доверяет больше всех, утверждает и доказывает ей обратное? Обвиняет ее?
— Ты постоянно хотела меня обмануть.
— Нет! — решительно замотала головой девушка. — Что ты сейчас говоришь такое?!
Артем мягко улыбнулся.
— Хотела. И обманывала. Только я все равно все узнаЮ, что мне нужно, — Ната похолодела и пошатнулась, с ужасом смотря в лицо человеку, про которого думала, что знает все. — Я все ждал, ждал, ждал...Я входил в твое положение, оправдывал твое поведение, а ты никогда....никогда не понимала меня. Нет. Я всегда для тебя виноват. Во всем. Всегда что-то не то, не оправдываю я, твою мать, ожиданий.
— Зачем ты так? — она уже не могла скрывать отчаянье от его слов. — Я просто предложила твоему отцу заехать к нам домой. Я просто предложила тебе поговорить. А ты обвинил меня во всем, в чем только можно. Что я тебе не рассказала? Что моя мать не поймет меня, если я буду жить с...
— С таким, как я? — он улыбнулся. — С таким, как я. Я прав.
Да, он прав. Прав, и от этого еще страшнее. Каждое его слово сильнее ударяет по нервам.
— Я только хотела подождать. Это что, преступление?
— Нет, что ты.
— Ты выяснил все, правда ведь? — неожиданно поразившись пришедшей на ум догадке, выпалила Ната, начиная дрожать от ярости. Христенко не шевельнулся и не стал спрашивать, что она имеет в виду. — О да, — она усмехнулась. — Кто бы сомневался. Ты в своем репертуаре, Артем. Хоть раз....хоть раз, за то время, что мы вместе, я вторгалась в твою жизнь? — облизнув пересохшие губы, спросила Куцова. — Я всегда давала тебе свободу. Единственный раз, единственный раз я попробовала что-то решить за нас двоих...В обход тебе. Ты вывалил на меня все. За то, что я предложила твоему отцу заехать к нам домой. За это я стала последней сукой. Знаешь что, Тём, — на секунду Ната запрокинула голову, потому что слезы сдерживать было уже невозможно, — если бы я сейчас не влезла в твои дела, то ты бы не скоро начал этот разговор. Так ведь? Ты бы молчал. Что бы я ни скрывала и не утаивала, ты бы молчал и ни слова мне не сказал, потому что тебе так даже удобно было. Признайся, ну!
Христенко молчал, без эмоций разглядывая ее лицо. И молчал долго. Ната не понимала, где они не туда повернули. Где все пошло не так? Они же могли по-другому все сделать. Раскрыться, рассказать, поделиться...Но все не так. Все.
— В моем доме я не желаю его видеть, — наконец, выдал Артем, и эта фраза оказалась самой болезненной для нее. ЕГО дом. ЕГО жизнь. Хотя все это время был "их". — И это не обсуждается.
Она не стала орать и закатывать истерики. Сглотнула стоявший ком в горле и медленно повернулась, чтобы взять пальто и сумочку. И направилась к выходу, не оборачиваясь и не глядя на Христенко. Господи, зачем смотреть? Они все друг другу сказали. Этого следовало и ожидать.
— Ты куда?
— Домой. К себе домой.
Она хотела остановиться. С каждым шагом, приближающим ее к двери, Ната хотела остановиться все сильнее. И шла все медленнее и расчетливее, ожидая...ожидая чего-то. Мысленно молила сказать Артема хоть слово. Хоть что-то сказать. Не сказал.
— Ты не уедешь.
Она уже держалась за ледяную металлическую ручку, и три слова, сказанные уверенным тихим тоном, вызвали электрический заряд по всему телу. Не в хорошем смысле. Ее передергивало и передергивало, а зубы стучали, поэтому пришлось больно впиться в нижнюю губу.
— А стоит? — Наташин голос ей самой бил по нервам, но по-другому говорить не получалось. — И...не подходи, ладно? Я на такси доеду.
Сорок минут она ловила такси, потом попросила таксиста просто постоять, никуда не уезжая. Наверное, сознательно тянула время, но не могла себя заставить ехать. Потом все-таки решилась, назвала скрипучим как наждачка голосом адрес. Забавно. Когда надо ехать быстро, почему-то получается медленно. Они попали в пробку. Ночью.
Наверное, Артем за это время давно вернулся домой. Сколько уже прошло? Три? Четыре часа? Она не хотела уезжать. Все просто. Она не хочет. Возможно, это неправильно, глупо, но ей хочется быть рядом с ним. И разве так сложно поломаться для человека, который тебе дорог? Один раз? Один-единственный раз в жизни?
Когда таксист остановился у знакомого и успевшего стать родным дома, Наташа расплатилась и неуверенно прошла на территорию, вглядываясь на окна самого последнего этажа. Свет горит. Значит, дома. Ждет, наверное. Если ждет, значит, нужна.
Семнадцать этажей она проехала бездумно, трясясь от страха за свою будущую жизнь и за будущее решение. Пальцы не слушались, когда она открывала дверь. Кое-как справившись с замком, Ната ввалилась в полутемную прихожую и скинула сапоги, не утруждаясь снимать верхнюю одежду. И застыла.
И застыла. От ужаса. Увидев два самых худших кошмара ее жизни. Сидевшего на кухне Сафронова и развалившуюся на кровати полуодетую женщину в ее халате.
Глава 18
Лето 2006 года
Я с нарастающим раздражением посмотрела на Алену и, чтобы не выругаться, пошла на кухню налить себе воды. Не так я представляла себе нашу взрослую жизнь в Питере, причем с самого начала. Про Лёну понятно — она сейчас вообще ни о чем не думает, но я всегда была более умудренной и...расчетливой, что ли, поэтому с самого начала знала, на что иду. И знала, что все будет непросто. Но не настолько же.
Мысленно я давно приняла решение уехать из дома, свалить, как можно дальше. Так, чтобы не видеть ни материного придурка-мужа, чья рожа (а по-другому я просто не могла выразиться) вызывала у меня острый приступ тошноты, ни его непонятных вечных друзей и тех сук, которых я периодически замечала каждый раз в офисе. Они все меняются, неизменны только ноги, грудь и отсутствие интеллекта. Мне осточертел наш дом, в котором Манченко недавно сделал ремонт, и теперь каждая деталь интерьера буквально вопила об отсутствии вкуса и присутствии немерянного количества денег у его владельца. Я ни слова ему не сказала, только попросила не трогать мою комнату.
— Этот дом мой, Наташ, — развалившись на стуле в столовой, нагло ответил Геворг, когда я вежливо попросила его об одолжении. В эту минуту он как никогда напоминал разжиревшую свинью — глазки заплыли и выглядели осоловевшими, живот распирал дорогую ткань рубашки, которая, казалось, еще немного и разойдется по шву. Хотя под всей этой маской скрывался недюжинный ум и хитрость. Хотя почему "хотя"? Свиньи — животные умные. — Здесь я решаю, какие комнаты трогать, а какие — нет. И если уж я твоей матери не позволил ничего менять, почему ты думаешь, что я не откажу тебе?
Я закатила глаза.
— Ради бога, Геворг, прекрати. Я не мать, и за все это время ты должен был это уяснить. И если уж на то пошло, то я такая же хозяйка в этом доме, как и ты. Я прошу всего об одной комнате. Это что, так много?
Я уселась на противоположный край стола, в кои-то веке радуясь непомерной любви отчима к шику. Он любил поражать умы и глаза людей, ему нравилось, когда ему завидуют. Мне казалось, что в детстве он чересчур много пересмотрел фильмов о роскоши южан. На ум всегда, когда я заходила в столовую, приходили "Унесенные ветром". До войны, понятное дело.
Огромный длинный стол где-то на пятьдесят персон с позолоченным тиснением, позолоченная фарфоровая посуда, серебряные столовые приборы. И как в любом фильме, Манченко гордо восседал во главе стола, а я же...я же находила от него на расстоянии нескольких метров. Как удобно.
— Что ты с этого теряешь? — в моем голосе слышались ледяные нотки. — Моя комната на втором этаже, и в нее захожу только я.
— Дизайнер все давно продумал, и мы обо всем договорились.
— Меня это не волнует. Разносите с ним хоть весь дом, но мою комнату трогать не смейте, — тихо, но отчетливо проговорила я, наблюдая, как у Геворга сужаются и так невыразительные черные глазки-пуговки и раздуваются ноздри.
Столовое серебро в его руках погнулось.
— Слышишь ты...
В этот момент в столовую впорхнула мама, и мы с Манченко, не сговариваясь, замолчали. Странный он был человек, если честно, хотя меня нормальные люди, в понимании общественности, никогда и не окружали. Достаточно вспомнить мою подругу, спящую с гражданским мужем своей матери, да и моя семейка не лучше.
Манченко тоже, как и всех прочих, трудно было записать в ряды нормальности. Грубо говоря, мой отчим — жадный, разжиревший, зажравшийся ублюдок, никогда не скупившийся на взятки, подкупы и угрозы. Все в нашем городе знали, что Манченко никогда не вел и не ведет своих дел честно, но у него присутствовали свои люди в различных подразделениях власти, поэтому на него глаза закрывали. Но не любили, всегда относясь к нему с изрядной долей брезгливости и презрения. И терпели, но по большей части из-за моего деда, пока тот был жив.
Но Манченко никогда, ни разу в жизни не ударил мою мать, за что я его терпела и старалась лишний раз не связываться. По возможности. Но все равно мы с ним грызлись, как кошка с собакой. Но! При матери он старался никогда не ругаться и не кричать. Он тщательно скрывал своих любовниц, хотя мама и знала о них, каждый раз расстраиваясь и внутренне...потухая, что ли. Геворг ее не любил, нет, но нервировать и вмешивать в наши с ним конфликты не стремился.
— Что-то случилось? — мама приветливо кивнула мне и склонилась к Манченко, чтобы поцеловать его в щеку. Меня против воли передернуло. — Что за шум?
Она села около Геворга и разложила на коленях салфетку.
— Ничего, Оль, — он ободряюще похлопал ее по руке и волком взглянул на меня из-под нахмуренных бровей. — Мы ремонт обсуждали с Натой.
— Ооо, я очень рада. Тебе понравилось, Наташ? Буквально вчера вечером приходил дизайнер и архитектор, они осмотрели второй этаж и решили, как именно будут переделывать комнаты. Мне кажется, тебе понравится.
— Не думаю, — я прохладно улыбнулась и уткнулась в тарелку, вяло катая спагетти по тарелке. — Я не люблю подобный...стиль.
Мама нахмурилась, и у рта залегли морщинки, от которых так и веяло озабоченностью и волнением. За меня. Я проглотила все резкие слова и отвернулась.
— Мы все обсудили, — угрожающе рыкнул Манченко. — А сейчас разговор окончен.
Он скомкал и кинул на стол несчастную салфетку, с трудом поднялся из-за стола и вышел, громко хлопнув дверью. Я демонстративно начала есть, всем видом показывая, что у меня наконец-то проснулся аппетит.
Мама тихо вздохнула и пересела поближе ко мне.
— Наталь, зачем ты его злишь? Ты ведь специально это делаешь.
— Я не специально, — упрямо тряхнула головой. — Я по-человечески попросила его не трогать мою комнату. Это что, так сложно?!
— Наташа!
— Я тоже здесь живу, в конце концов! — взъярилась я непонятно отчего. И хотя понимала, что потом будет стыдно, остановиться не могла. — Это тоже мой дом! А в этом... — я брезгливо скривила рот и взглядом обвела роскошное помещение, — гадюшнике я жить не хочу! Тогда я лучше квартиру себе сниму, и буду там жить.
Мама поморщилась, как будто ей было больно от каждого моего слова.
— Наташ, ну чего ты? Это же не конец света, в конце концов. И что это за глупости по поводу квартиры? Тебе семнадцать только!
— Да уж лучше там...
— Не смей так говорить! — разъярилась мама, но тут же успокаивающе добавила: — Выкинь эту дурь из головы, а с твоей комнатой мы что-нибудь придумаем. Какие вы оба у меня упрямые...
Хм, действительно, мы все уладили. Геворг, как всегда, сделал все по-своему. И меня злило даже не то, что моя комната превратилась в неизвестно что, в конце концов, я не настолько гордая, тем более, домой прихожу в последнее время только спать. Нет, меня злило, что мне приходиться подстраиваться под него, ломаться ради него. Да и не ради него даже, а ради матери, которая в наших с Манченко конфликтах страдала больше всех и переносила их гораздо болезненнее, чем мы с ним.
Нет, мама этого ублюдка не любила. Ни одной минуты в своей жизни. Просто ее...сломали. Предали. Давно-давно. И она до сих пор не оправилась, и я знаю, что не оправится никогда. Единственный человек, способный вызвать в ней чувства — я. Только меня она любит, я бы даже сказала, до болезненного нуждается во мне. В молодости ее сломили и смогли забрать все, кроме меня. И теперь уже мама ни за что не расстанется и не потеряет меня. Но открыто конфликтовать и спорить с Геворгом она бы не решилась, никогда.
А еще, она хотела быть кому-то нужной. И в очередной раз выходя замуж, она старалась сделать так, чтобы мы превратились в семью, чтобы мы все стали настоящей семьей. Она принимала очередного указанного дедом мужчину со всеми его недостатками, особенностями и привычками, окружала его заботой и любовью, и в тот момент ее не волновало, что с этим мужчиной у нее брак по расчету.
— Из каждых, даже самых, на первый взгляд, провальных, немыслимых отношений можно создать крепкую хорошую семью, — говорила она. — Важно лишь желание и готовность каждого что-то привнести.
В то время я еще была в таком нежном возрасте, когда верила в сказки и взаимную любовь. И для меня, маленькой девочки, от которой только ушел отец, оказавшийся вовсе не отцом, мамины слова казались ужасными и нереальными. Мне все время казалось, что она меня разыгрывает.
А когда ушел мой папа, который и не родной мне вовсе, я как будто выросла. Не знаю, мне тогда лет шесть-семь было, и я всего не помню, но в один день я почти перестала верить людям. Просто так. Мой тогдашний отчим, с которым у меня, несмотря на все обиды, остались дружественные и почти родственные отношения, ушел к своей любовнице, с которой жил пять лет в гражданском браке. Он просто так, в один прекрасный день пришел к моему деду и сказал, что не собирается с нами жить. Что у него есть семья, женщина, с которой он хочет провести остаток дней. А мы...мы с матерью чужие, хотя ко мне Попов относился, да и сейчас относится с отцовской нежностью и интересуется моими делами. Изредка.
