— ЛЕЖАТЬ. Я намажу ноги. И подумаю, что еще можно сделать... Нет, но твою мать, Томмен, ты все-таки дебил, как те самые новики!
— Хватит, мадам! Уж если вы называетесь моей женой — ну хоть не ругайтесь как обозник... Лекарь, ты болен, и отправляешься с нами. Мадам Брокленд, вам придется идти с арьергардом. Раз уж вы не оставляете раненных.
— Есть идти с арьергардом одним фургоном... Томмен, тебя отправляем с основным лазаретом. Как пациента.
— Ладно, пока решили.
Уходя, полковник Иртон подумал, что вот еще одна странность в копилочку. Это ее вечное 'Есть исполнять то-то' в ответ на приказание. Его тренированное ухо слышало за этим армию — причем он такой армии не знал...
— Госпожа, а ты?!
— Что — я, Лейф?
— Нас всего-то двенадцать...
— Лейф, ну возьми с собой еще человека три, а остальные пусть сопровождают основные возы. Ингрид с собой возьмем — Лиля решила 'подсластить' решение. Лейф не любил оставлять ее без охраны. А 'охрана' в его представлении начиналась от десятка.
— Госпожа, этого все равно мало.
— Мы еще сержантов прихватим. Слушай, ну не можем же мы тут кораблем плавать...
Лейф смирился.
С холма на холм, из перелеска на лыску и снова в перелесок— обычно она спала в дороге, но тут места в фургоне не оказалось. Смирная каурая кобылка бодренько топала копытами по грунтовке, а она впервые за неделю получила возможность подумать. Думать о чем угодно, а не о составлении и исполнении жесткого плана. Её не донимали вопросами, а она не очень прислушивалась к неспешным разговорам.
Лето...
Командир арьергарда столько раз проехал мимо них с тоской на лице, что Лилиан сжалилась:
— Лейтенант, тут невозможно заблудиться. Не растягивайте колонну, езжайте вперед.
— Точно не заблудитесь?
— Точно, точно.
Конный арьергард с облегчением помчался вперед — никто не любит растягивать порядки.
Уже через два часа, добравшись до лагеря, лейтенант понял свою ошибку. Потому, что услышав 'Да они сказали сами доберутся...' граф полковник Иртон посмурнел, как грозовая туча перед бурей, и рявкнул:
— Разведвзвод и десяток стрелков ко мне! Рысью назад!
А ему сказал, глядя прямо в глаза:
— Ваши действия обсудим вечером. Свободны.
И означало сие грандиозные неприятности. Настолько большие, что командир не счел возможным делать ему выволочку при всех...
Стрекотали кузнечики, в перелесках пахло малиной и липой. Оказывается, лето уже в разгаре! Интересно, а тут липа-то растет?
Остановились на привал, перекусили сухим пайком. Собрались, поплелись дальше. Скорость передвижения определялась фургоном, в котором везли четырех раненых и Ингрид с ребенком — не гнали, чтобы не растрясти. И так-то выехали рано с точки зрения Лилиан. Лейф 'висел' у фургона, а правили им так и оставшиеся при лазарете три сержанта — Осина, Полведра и Оселок.
Сейчас правил Осина, Оселок сидел рядом с ним, а Полведра шагал впереди. Несмотря на возраст (хотя какой там возраст, сорока нет...) именно он и спросил:
— А что это там такое?..
Их дорога переваливала через очередной холм, а сзади из перелеска вдруг появилась группа конников, человек в пятнадцать-двадцать.
— Может, купцы?
— И все верхами?
Лилиан так не хотелось портить день, что она сначала даже не забеспокоилась. Но пауза затянулась, сердце как-то нехорошо забилось, так что когда она услышала ответ — она уже успела прикинуть сколько осталось до лагеря (около часа езды их темпом), что до верхушки около трех минут, но они не успеют...
— Госпожа. — вдруг сказал спокойным и чужим голосом ее вирманин. — Бери всех баб и уходите в перелесок. Попробуем их придержать.
В голове запульсировал нехороший звон. Сейчас и она увидела, что конники — совершенно не купцы, а какая-то разномастная вольница скверного вида. И разворачиваются они к ним. Отдых кончился. А ведь оставалось-то всего ничего! Так, есть минут десять.
Никаких иллюзий у нее не было. Такие группки разрозненных и чаще всего голодающих дезертиров не имели никаких тормозов — кроме грубой силы. 'Быдло' с их точки зрения было обязано им повиноваться. А 'быдло' — все, кто не мог дать им сдачи. Для этого сейчас у нее было недостаточно сил. Глупость наказуема.
— Все не успеем. — оказывается, ее голос звучит не лучше. — Ингрид. Дай мне быстро два сундука из под левой лавки и гоните к лесу. Не сможете — бросайте воз, уходите пешком, сколько пройдете. Ходить совсем нельзя только Салу. Прячьтесь.
Такой был спокойный день...
— И-эх. — вздохнул Полведра, боком спрыгивая с облучка. — Чой-та без парней оно, оказывается, помирать грустно.
— Тебя тоже касается. — буркнула Лиля, практически выдергивая сундучки из рук Ингрид.
— Не глупи, Графиня. Что, ты останешься, а Полведра и Оселок — бегать будут? Щас. Вон, рыбами своими командуй...
Лилиан не стала спорить, потому что была крайне занята. Она рявкнула:
— Осина! Ты даже не думай в героя играть, возница нужен! К лесу гони, живо!!!
Заплакал ребенок, но Осина, уперевшись своей стертой деревяшкой в порожек фургона, уже хлестнул лошадей. Лилиан открыла сундук и сунула сержанту арбалет, тетиву и плечи.
— Натяни.
— Ай маладца, два десятка конных — и одна фиговина... Болты-то есть, а? — впрочем, пусть и ворча, Оселок натянул ей тетиву в одно движение культи и взвел арбалет, так и не перестав бурчать. — Что за самострел-то дурацкий? Камнями, что-ли стрелять собралась?
Второй сундук Лилиан поставила на землю нежно, открыла осторожно и сейчас доставала свои 'стеклянные' болты. Ну — 'кислота', 'дым' или 'горючка'? Мы на склоне, они не торопятся, едут плотно, доспехов на них почти нет, ветер боковой... 'Горючка'. Спаси, Господи.
Достав помеченные красной полосой, она аккуратно положила их перед собой, уложила в благородно-коричневое, полированное дерево ложи один из них, зацепив за скобку на ложе крючок 'пробойника'. Двадцать метров нитки есть, а там пусть... летит.
— Лейф Торвальдсен, слушай меня. Если мне придется стрелять — ты ничего не знал, не трогал и вообще был перепуган хуже всех.
— Госпожа?! — разинул рот кто-то из парней. — Лейф не трус!!!
Лейф был куда умнее.
— У тебя снова есть чудо, госпожа?
— Может быть. Очень, — до рези в глазах вглядываясь в отряд, сказала его хозяйка. — Очень плохое чудо.
— Мы попытаемся атаковать.
— С чем? У вас даже копий нет. Подожди, пока попытаюсь я.
Ее осторожные пробы говорили о дистанции примерно метров в сто — метров на шестьдесят оно летит, секунд пять они еще будут ехать. Взвесь как раз опадала около пяти секунд. Раз уж склон — значит просто поверх голов. Сразу второй и третий. Не дай бог, нитка застрянет...
В ту самую десятинку, в которую Лилиан готовилась к отъезду, она впервые задумалась о смысле слов 'Принципиальное Изменение', 'Новая концепция', 'Фазовый переход'. Такое множество слов...
Почти восемьсот лет развитие порохов принципиально ничего не изменяло — секрет крали, подбирали составы, разрабатывали сорта, гранулировали и калибровали, но на суть дела — смесевой состав с окислителем — это не влияло. И мощность, 'уперевшись' в некий потолок, зависела фактически просто от объема.
Для того, чтобы вместо пороха появились пироксилин и нитроглицерин, бездымные пороха всех видов понадобилась не случайность, а изменение парадигмы. Появление учения о веществах и элементах, о молекулярном составе, выработка технологий (причем появления самого понятия 'технология')... Это — концепция. Это принципиальное изменение. После этого два-три десятка лет изменили все.
Принцип напалма прост. Он известен со времен 'греческого огня'. Но сама его идея, воспроизводимая идея, опирается на принципиально иное представление о веществе. Самое смешное, что и сделать его оказалось не очень сложно. Главное — у нее была сырая нефть. Да, в условиях войн второй половины двадцатого века снаряжать метательный снаряд напалмом — бред безграмотного идиота. Но именно стрелу, именно стеклянной ампулой, пусть и с нитью для подрыва в воздухе — можно... Три компонента, пироксилин на разброс, окислитель и химический запал — взрыв такой, чтобы поджечь смесь и разметать куски в воздухе. Точнее, почти взвесь.
Из пяти выстрелов, которые она в одиночку, в тайне, сделала для проверки в лесочке за Таралем условно удачными оказалось три. И она вроде-бы поправила чисто механическую проблему.
Если она сделает три удачных выстрела — ошметки пламени перекроют фронт атаки на три четверти. Негаснущий, прожигающий плоть и слабенькие доспехи состав. Который нельзя смыть. Нельзя погасить водой. Да даже два удачных подрыва — лошади испугаются, люди будут орать от ужаса и жуткой боли от горящих волос, и у них будет шанс. Хороший шанс.
Если она сейчас потянет за спусковой крючок арбалета. Скорее всего — они спасутся, а этот мир необратимо изменится. Прямо в тот момент, когда она потянет за крючок. Изменится навсегда. Сразу. И она знает каким он станет. И ни ее знание, ни она сама больше не будут иметь никакого значения. Потому, что этот мир поймет, что это бывает. Потому, что изменится сам принцип войны. И она, врач — откроет дверь массовым смертям?
— Мадам лекарь, позволите вам помочь? — из-за спины появилась большая рука и мягко наклонила ее арбалет к земле. Она, почти не веря, повернулась. Она же даже топота не слышала.
Джеррисон Иртон. Граф полковник Иртон. Он стоял вплотную и улыбался ей как мальчишка, белозубо, сверкая васильково-синими глазами.
— Решили поторопиться и поискать вас. Никак нельзя своих бросать, тем более — вас. Мы все сделаем, не стоит вам марать руки.
Лилиан ничего не могла с собой сделать. Она улыбнулась ему, сквозь выступившие от великого облегчения слезы.
— Да. Пожалуйста. Спасибо.
— Не за что благодарить меня, — серьезно ответил ей Джеррисон. — Своих не бросаем. Никогда. Отдыхайте. Кстати, если всё-таки желаете выстрелить — то сейчас, а то они уже бегут...
— Нет, — сказала Лиля. — Нет. Это все-таки не мое.
За следующие пятнадцать минут то, что рисковало стать их последним безнадежным боем превратилось в спокойную бытовуху. Они снова паковались, сводный отряд без напряжения загонял остатки сборища — рутина.
А ее колотило. Похоже, колотило заметно, потому что Джеррисон, посмотрев на нее, сказал..
— Давай-те ка я вас отвезу. Коли уж вы моей женой представились, не будет вам урона со мной прокатиться? Стобеду все это — несерьезно, так что прошу.
— Х-х-хорошо. — Лиле было как-то не до воспоминаний и получужих обид.
Джеррисон легко подсадил ее на потертое, хорошо вычищенное седло и она впервые за два месяца взглянула на летний пейзаж с высоты коня. Большого коня. В колено ткнулся бархатный нос — 'А, это ты? Ну ладно...' Сзади к спине прислонилась твердая, с какими-то пряжками, грудь Джеррисона Иртона, графа и её мужа... Если поверит.
— Валь! Загоняйте этих идиотов, и отходите в расположение. Удобно, мадам? Едем.
Его руки подхватили поводья, перекинув через нее. Стобед ровно и гладко зарысил вперед. Не так быстро, как Лидарх... зато очень ровно. С разговорами муж не полез, так что доехали, перекидываясь незначительными замечаниями. Постепенно она согрелась и подуспокоилась.
К сожалению, на этом день не кончился. Уже на въезде в лагерь Джеррисон вдруг напрягся. То есть все вокруг нее вдруг внезапно стало твердым, как дерево.
— Это еще что? Какого... тут носит альдона?!
Их ждали. К сожалению, это был совсем не знакомый ей альдон Роман. Высокий старик в красной шляпе и дорогущей мантии, с жестким выражением на морщинистом лице, вытянутом, как будто с клювом-носом уже 'поймал' их обоих взглядом и направился к ним. Сопровождающие его... монахи опознавались только по рясам. Громилы, на взгляд Лилиан, 'пасли' пространство по секторам. Как-то не совсем монашеское поведение. Иртон Альдона не ждал, селения были в стороне от лагеря. Кажется, это новая серия неприятностей. Да что ж за день-то такой?!
— Идите к себе, мадам.
— Боюсь, — протянула Лилиан. — это по мою душу...
— А поскромнее вам не стоит быть? Не все вокруг вас вертится.
— Очень на это надеюсь. Вы его знаете? — полковник снял ее с седла.
— К сожалению. Альдон Риттер. Наместник Руальского монастыря — это...
— Северо-запад Ативерны. Вы... меня ему отдадите?..
Джерисон воззрился на нее как на дуру.
— Беспрецедентная была бы наглость — из полка лекаря забирать. Даже для него. Еще раз, мадам, будьте поскромнее. Кроме того этому... я не отдам ничего, кроме... В-общем, вообще ничего.
— Вы знакомы?
— К сожалению. Идите же, мадам! Ах ты... Ну вот. Стойте молча.
Не успели. Альдон не собирался ждать и успел подойти к ним.
— Сын Альдоная, по земному отцу Иртон, именем Джеррисон, не ты ли командуешь этими людьми?
Хоть бы поздоровался.
— Я, святой отец. Удивительно видеть вас здесь... Чем же я вновь понадобился святой матери нашей, церкви Альдоная?
— На этот раз, сын Альдоная, не ты.
— Вот как?
— Дочь Альдоная, не о тебе ли, Лилиан, отписал мне альдон Альтверского храма Роман?
Это вместо 'здрассьте', и без добавления титула. Однако.
— Святой отец, мне неведома переписка альдона Романа. И, со всем уважением, я вижу вас в первый раз.
— Неужели сей юноша говорил не обо мне? Столь удивительно... Я — Альдон Риттер. Наместник Руальского монастыря.
— Похоже, меня вы знаете. Польщена знакомством, святой отец.
— У нас будет время познакомиться поближе. Конклав альдонов желает выслушать тебя. Речь пойдет об оттисках святых книг. Мы выезжаем.
— Я не делала таких оттисков.
— Ты расскажешь это конклаву. Представляется мне весьма неоднозначным, что женщина придумывает способ донесения Святого Слова. И не только мне.
— Кгхрм. Святой отец. Эта женщина — мой полковой лекарь. И ее поездка в мои планы не входит. Со всем уважением.
— Слово Церкви не важно тебе? Снова?
— Святой отец, мы вообще-то исполняем поручение Его Величества. Это Королевский полк, у нас более полусотни раненых на ее попечении. Ни о каких отлучках не может быть и речи. Наша присяга этого не разрешает.
— Женщина не может принести присягу иначе, чем королю лично, сын мой. Чего она, насколько я знаю, не была удостоена. Она — не твоя. Дела наши — только между нами.
— Святой отец. — руки Джеррисона довольно нахально легли ей на плечи. — Эта женщина не нуждается в присяге. Ибо сказано в Книге: да последует жена за мужем, и...
— Мужем? Вот как? Мне ведомо, сын мой, что до сих пор ты женой ее не считал.
— Святой отец, что я говорю своему полку — мое дело. Жена командира, хозяйка замка, долженствует уметь лечить немощи и перевязывать раны мужа своего, не так ли сказано? Полагаю, вам сообщили, что Графиней ее считает весь полк.
— Тогда отпусти свою 'жену' с нами, сын мой. И это тебе зачтется.
У этого человека положительно был талант хамить. Лилиан буквально услышала кавычки вокруг слова 'жена'.
— Святой отец, это невозможно. Ибо, к нашему горю, — голос Джеррисона возвысился до высот гротескного страдания, тоже граничивших с хамством. Адресатом этого представления были, конечно, солдаты, а не альдон. — Альдонай не дал нам наследника. Сомнений нет, ваша осведомленность, уверен, распространяется и на это. Увы. Придется подождать.
