— Я-то, может, и согласен... А как будет с лейтенантом, не знаю. За неё не могу отвечать.
Аврора вздохнула.
— А ей никуда не деться... Грустно это всё, конечно. Но действительно — никуда. Не думаю, что она побежит к своим. Вы теперь как нитка и иголка.
Видимо, я был иголкой, а моя нитка в палатке опять начала стонать и ворочаться, обливаясь потом: её бросило в жар. Выглядела она, скажем прямо, неважно. Осунулась, побледнела, вокруг глаз залегла голубизна. Бедняга... Свои мучения я хорошо помнил, а потому представлял, каково ей сейчас было. Я присел возле неё и наблюдал, как скатывались капельки пота по её бумажно-белому лбу. Где-то были салфетки... Порывшись в сумке, я их нашёл и, достав одну, промокнул ей лицо. Она открыла глаза — мутные, невменяемые.
— Ничего, ничего, — сказал я. — Прорвёмся, золотце.
— Я для тебя — товарищ лейтенант, — шевельнулись её бескровные губы.
Я усмехнулся.
— Всё, товарищ лейтенант, со званиями покончено. Для нас обоих.
— 14.10. Жёлтые стены
Они всюду, со всех сторон. Хлопанье их крыльев, адские пасти и глаза. Их когти рвут жёлтые стены и жёлтое небо... почему так тесно? Почему мир ограничен стенами, сходящимися вверху острым углом? Почему мои ноги не могут выпутаться из тесноты этого мира?
Стекло, разбитое их кулаками, врезается в лопатки, скребёт в горле. Сердце замерло в сжатом положении и не может вытолкнуть густую, как повидло, кровь... в пакетах в сумке, полить ею макароны, мерзкий кетчуп. Заслуженная еда.
Куда деться от их крыльев, от скалящихся пастей, от царапающих когтей и терзающих клыков? Холодный ствол, снять с предохранителя. Расстегнуться на свободу, выползти из кокона, из плена жёлтых стен на белый холодный снег... слепящий, яркий, невыносимый, с расплывающимся на нём чёрным силуэтом с рыжей головой.
Коричневые стволы. Зелёные иголки. В ушах — звук крыльев.
— Ну, и куда ты выползла?
Чёрные высокие ботинки перед моим лицом. Ноги в чёрных брюках с серебристыми молниями. Руки в карманах.
— А стрелять в кого собралась? Нет тут никого.
Пальцы ложатся на ствол, надавливают и опускают его вниз.
— Не надо в меня целиться. Хотя... Сколько пальцев видишь?
Веер из пальцев расплывается перед глазами.
— Шесть... Во... восемь.
— У, нет... Не попадёшь, — усмехается он. — Ты сейчас свою задницу обеими руками нащупать не сможешь, не то что в кого-то попасть. Ну-ка...
Снова жёлтые стены, сходящиеся вверху. Только что был снег — и опять кокон. Не хочу... Не хочу кокон! Ноги и мысли в нём путаются, и руки скованы. Но тепло. В этом узком мире — только я и он, в чёрном, с рыжей головой и бледным лицом. Ресницы светлые, как инеем покрытые.
— 14.11. Всё как есть
Жёлтые стены — это палатка, а кокон — спальный мешок. Мы в лесу, и мне очень плохо. Как будто я отравилась. Шарю в поисках пистолета... Его нет. Наверно, этот рыжий хищник стащил. Всё, с меня хватит! Нажимаю кнопку. Фу... Где бы он сейчас ни был, его башка взлетела на воздух. И пошло оно всё... Достало.
Шаги по снегу... Это он? Как он может ходить без головы?!
Нет... Вот она, его голова — просунулась в палатку. Причёска называется "ударило током".
— Ты же должен быть... уже дохлым. — Что это с моим голосом? Его еле слышно.
Хищник усмехается, сев на расстеленный рядом пустой мешок. Высокий и гибкий, как лиана, а руки длинные, как у орангутана.
— А-а, ты кнопку нажала? Не работает ошейничек, не старайся. Твоё раздолбайское начальство, посылая тебя на это задание, даже не задумалось о том, что тебе делать в случае, если он выйдет из строя.
— То есть как это... выйдет из строя? Он должен взрываться при попытке его сломать! — Я всё шарю в поисках пистолета, но его нет ни внутри моего мешка, ни в палатке... Чёрт, тошнит-то как... Почему мне так плохо?
Голова кружится, и я без сил ложусь. В ушах звенит на разные лады, стены палатки плывут вокруг меня. Хищник смотрит на меня сочувственно.
— Значит, не всё предусмотрено в его конструкции, — говорит он.
— Где мой пистолет? — Пытаюсь выпутаться из этого дурацкого мешка, но — слабость. Безнадёжно...
— Ты об этом? — Хищник поигрывает моим пистолетом, другой рукой облокотившись на колено. — Здесь он, никуда не делся.
— Дай! — тянусь я.
— "Дай", — передразнивает он, щуря глаза со щёточками светлых ресниц и держа руку с пистолетом на отлёте. — Это тебе не игрушка! Низзя, низзя трогать! Атата по попке получишь!
— Прекрати, — бессильно злюсь я. — Верни на место!
— А зачем? — приподнимает он золотистые брови. — Стрелять вроде не в кого.
— Тебя хочу пристрелить, — скрежещу я зубами.
— А меня-то за что? — смеётся он.
— Придурок ты...
— И всё? Только за это?
— Отдай, я сказала...
Хищник и не думает отдавать мне пистолет — суёт себе за пояс.
— Ты ещё не вполне адекватная. Оружие тебе я пока не могу доверить.
— Ты, кровосос недоделанный! — рычу я. Слабо получается — как ворчание больной собаки.
Он мрачновато усмехается.
— Почему же недоделанный? Я-то как раз таки вполне доделанный. А вот ты — ещё не совсем, золотце. Ой, то есть, товарищ лейтенант.
Мне так дурно, что смысл его слов не доходит до меня. Что за чушь... Да что там, придурок — он и есть придурок. Но, кажется, в глубине его карих глаз мелькнуло что-то горькое и зловещее... Или мне мерещится? Горсть ледяных мурашек за шиворот. Звучит как чушь, но надо спросить...
— Ты... что имеешь в виду?
Он молчит, нюхает где-то сорванную сосновую веточку. И лицо у него такое, будто он сейчас продекламирует: "Быть или не быть..."
— Ты слышал, что я спросила?
— Слышал.
— И?..
— Думаю, что ответить.
— Говори всё как есть.
— Всё сложно и, боюсь, не очень приятно...
— 14.12. Место под солнцем
Ну, вот я и сказал ей всё как есть. Хотя нет, лукавлю: я не стал говорить, что её заразили намеренно, чтобы она помучилась, а вместо этого представил всё так, будто это вышло случайно, как со мной. Ей и этого хватило, чтобы сначала впасть в истерику, потом — в шоковое состояние, а затем — в ступор. И это притом, что ей ещё предстояла половина превращения. Зачем ей лишний груз ненависти?
Пока она лежала в прострации, я спрятал подальше всё оружие — на случай, если ей взбредёт в голову покончить с собой (этого тоже не следовало исключать). Она даже не шевельнулась, хотя ещё пять минут назад исчезновение пистолета заставило её весьма активно двигаться и говорить. Сейчас — ни оха, ни вздоха. Я даже забеспокоился: жива ли? Вроде бы жива — физически, а что до морального состояния... Тут я не решался ставить даже хотя бы примерный "диагноз". Всё было ещё впереди.
Несмотря на мороз градусов в пятнадцать, лежавший под ярким солнцем снег был уже не такой сухой и рассыпчато-хрусткий, как месяц назад. Он отяжелел, смёрзся, лежал плотной коркой и уже не сыпался с руки, как сахар. Слышались голоса птиц. Пахло весной. Щурясь на солнце сквозь радужные сливающиеся пятна на ресницах, я сидел на входе в палатку и втягивал ноздрями горький запах сосновой веточки. Как я не видел всего этого раньше? Солнца, деревьев, снега?
М-да. Самое время полюбоваться природой... Вот, сидел, любовался. Я, иголка. Моя нитка (а кто её спрашивал, хотела она ею быть или нет?) загибалась там, в палатке, а я тут... птичек слушал. И трогал слежавшийся снег. И ёжился от радужных лучиков на ресницах. Как идиот.
— Пристрели меня...
Беспокойная же мне досталась ниточка! Ну, никак не хотела она тихо лежать в мешке. В первый раз выползла на снег, как слепой котёнок с пистолетом, всё рвалась с кем-то воевать, теперь вот просила прикончить её.
— Чего сразу "пристрели"-то? Выживешь. Я же живой. Хоть через всё то же самое прошёл.
— Не хочу жить так...
Ну вот, так и знал. Правильно я сделал, что спрятал оружие: был бы у неё пистолет, непременно додумалась бы пустить в себя пулю. А сейчас, с вирусом-то, это вполне реальный и верный для хищника способ сведения счётов с жизнью. Хотя она ещё не совсем превратилась. Недохищник, но и уже не человек.
— Так, ты мне это брось, поняла? "Так" — это, типа, хищником? А хищники что — не люди? Ну, то есть... — Кажется, я что-то не то сказал. Вот ведь...
— Вот именно — не люди, — простонала она.
— И что? Да, они не такие, и что теперь? Убивать их? Это так же, как убивать людей из-за цвета кожи.
— При чём здесь это... Хищники пьют кровь.
— И?.. Они делают это, потому что иначе жить не могут. Они так питаются. Вот скажи, чем лучше люди? Такие ли уж они невинные? Убивают себе подобных совсем из других побуждений. А хищники... Вот волки, скажем, едят зайцев. Пищевая цепочка. Так в природе устроено. Кто-то кого-то ест. И мы же не возмущаемся! Никто же не предлагает: давайте, мол, бороться за права зайцев! Мочить этих гадов, волков, которые обижают бедненьких ушастых! Люди тоже кушают живых существ, даже разводят их специально для этой цели. Свиней, коров, птицу. И убивают их пачками, и жрут! А из кровушки их, заметь, колбасу делают. И чего только, кроме колбасы, из неё ещё не делают! Есть десятки блюд из крови. И что? Никто даже не думает за это называть людей кровососами!
Ух ты, надо же, как я расходился... Когда это я успел стать защитником прав хищников? Ещё недавно сам их убивал... Да, стоило попасть в их шкуру, как всё круто поменялось. И понимание пришло, и оправдания находятся. Забавная всё-таки штука — жизнь.
— Всё это не то, — не соглашалась моя нитка. Едва живая, а туда же — спорить. — Нельзя пить кровь людей...
— Надо же! Кто тебе сказал? — усмехнулся я. — Где такой закон прописан?
— В Уголовном Кодексе...
Потрясающая логика. Я не мог на неё налюбоваться.
— Золотце моё, а кто тебе сказал, что к хищникам применимы людские законы? Даже у людей в разных странах разные законы, а тут — вообще другая раса. Со своими законами и своей моралью. Мы просто стоим выше людей в пищевой пирамиде, вот и всё. Никакие кодексы тут не вписываются. Тут простые законы природы действуют. А их нет в кодексах.
— Не сравнивай людей с животными... Это всё не то, — простонала она. — Человек обладает разумом...
Мне даже стало её жалко — этот спор отнимал у неё много сил, а ей надо было ещё превращение перенести. Ладно, всё, последний аргумент — и прекращаем.
— Почему не сравнивать? Разве человек — не животное? К млекопитающим относится, если не ошибаюсь. И разум тут ни при чём. Почему существа с высокоразвитым разумом не могут участвовать в природных отношениях? Люди — часть природы, не забывай. И хищники — тоже. Я скажу тебе, что это за война, золотце. Это война не за какие-то нравственные идеалы, гуманизм и прочую лабудень. Она — за место под солнцем. Люди хотят оставаться венцом творения, царями природы. И не хотят мириться с тем, чтобы их кто-то кушал! Может, зайцы, если бы могли, тоже повоевали бы против волков, да не могут. Ни мозгов не хватает, ни силы. А у людей хватает... И мозгов, и желания быть господствующей расой на этой несчастной планетке. Потому они и хотят уничтожить хищников. И не ищи тут высоких идей. Всё гораздо проще и непригляднее.
— Я тебе не верю... кровосос... — пролепетала она, закатив глаза.
Кажется, превращение вступило в следующую стадию. Я печёнкой чуял: внутри у лейтенанта что-то происходило. Всё меньше в ней оставалось человеческого, уступая место вампирскому, даже запах её менялся. Он уже не был таким соблазнительно-вкусным...
— Не верю твоим циничным рассуждениям, — бормотала она, а сама уже была на грани забытья.
— Тихо, тихо, — сказал я. — Не разговаривай. Береги силы. Они тебе ещё понадобятся, чтобы как-то выдержать это. А там уже легче станет.
Когда станет легче, было ещё неясно, а пока у меня имелись все основания опасаться, как бы моя нитка не отдала концы. Даже мне самому было рядом с ней не по себе, я реально чувствовал отголоски её мучений своей шкурой. Как-то душно и нехорошо мне стало в палатке... Хоть и не следовало оставлять её сейчас одну, я всё-таки вышел на свежий воздух.
И сигарет не было. Я с досадой смял пустую пачку. Вместо сигареты я стал грызть сосновую веточку — просто чтобы во рту что-то было. Неважная замена, но всё-таки...
Какое-то движение в воздухе заставило меня обернуться. Из-за дерева выглядывала та коротко стриженная хищница — Пандора, кажется. Почему я не услышал скрипа снега? Она что, рискнула летать между деревьями? Нужно быть настоящим асом, чтобы проделывать это в лесу, где и крыльями-то не особо размахнёшься. Вид этой притаившейся за стволом серой твари насторожил меня. Чего ей тут понадобилось? Что она вынюхивает? Моя рука инстинктивно потянулась к пистолету за поясом. Хищница сделала жест — мол, всё в порядке.
— Спокойно, приятель, — сказала она своим пацанским голосом.
— Тамбовский волк тебе приятель, — отозвался я.
— Не приятель, а товарищ, — поправила она.
— Какая на фиг разница?
— Да никакой...
— Тогда чего припёрлась?
Это она всадила в меня нож и моей кровью заразила лейтенанта. Если бы она не была женщиной, по морде бы ей дал. Хотя... Может, послать к чёрту приличия и сделать для неё исключение? Я уже сделал движение, но она опять выставила вперёд руку и положила на снег большую чёрную сумку.
— Да тихо ты... Нервный какой. Тут вам покушать и аппаратура для связи. Вашу-то мы раскокали, уж извините. Частота там уже настроена. Машина в сервисе, готово будет уже завтра.
— Быстро, — хмыкнул я озадаченно.
Она усмехнулась.
— Так сервис-то наш. Общества "Аврора", то есть. Мы попросили побыстрее — вот они и откликнулись на просьбу. От вас в сотне километров будет. По трассе на север. — И она махнула рукой, показывая направление. — Сами заберёте, или вам подогнать?
— Мы что, сотню километров пешком топать должны? — проворчал я.
— А ты что, летать не умеешь? — удивилась она.
Я буркнул:
— Да нет ещё, крылья не выросли.
— А, ты у нас новичок! — ухмыльнулась Пандора. — Понятненько. Ну, тогда... Как там твоя напарница — ещё не обратилась?
— Думается, посередине где-то.
— Тогда через пару дней мы вас ещё раз проведаем. Если она будет готова — подкинем до сервиса.
— Было бы неплохо. Особенно после того, что ваша девичья банда натворила.
— Ага. — Она сверкнула клычищами. Улыбка — непередаваемой красы! — Ну давай, товарищ тамбовский, чао.
В общем, мирно поговорили. Морду бить как-то расхотелось. Сказав "чао", через миг она была уже на дереве, будто её подбросило туда здоровенной пружиной. Едва касаясь ногами и руками веток, хищница в мгновение ока очутилась почти на верхушке и взлетела оттуда. Так вот как она к нам подобралась, понял я. Села на дерево и спустилась. Потому я и не слышал шагов.
— 14.13. До кондиции
— Ну что, ниточка, будем кушать?
Надо мной склоняется знакомая клыкасто улыбающаяся физиономия. И чего он такой радостный, будто поздравляет меня с днём рождения? И что за очередную кличку он мне придумал? Ниточка какая-то... Однако, внутри у меня жуткая пустота, которая, если её не заполнить, всосёт и меня саму, и всю нашу планету, как чёрная дыра. Это даже не голод, это какая-то глобальная катастрофа в масштабах отдельно взятого организма... Если такое бывает, конечно.
