— Не смей сваливать это на меня! — рычу я. — Ты подговорила меня. Ты, черт возьми, подговорила меня. Ты знала, что они со мной сделают? Знала?
Хватаю Сецуну за руку и бросаю ее на землю. Женщина врезается в плотный туман. Топаю вслед за ней, игнорируя боль. Возвышаюсь над телом Сецуны, переполняясь неконтролируемой яростью.
— Ты все равно что сама это сделала, — выплевываю я.
Сецуна с невыносимой улыбкой поднимается на ноги.
— Ах, но Ранма-кун, вы ведь знали, что я вами манипулировала. Вы знали, что я действую не в ваших интересах. Я абсолютно ясно это выразила. И вы все равно сделали свой выбор.
— Это не было выбором!
— Конечно было, — возражает она, ледяной голос тронут презрением. Сецуна поправляет фуку. — Скажите мне, Ранма-кун, вы знаете, что такое судьба?
— Не читай мне нотации, — рычу я.
Сецуна продолжает.
— События подобны каплям дождя. Никто не может сказать, куда они упадут. Но это и не нужно. Знаете почему, Ранма-кун? Потому что каждый раз, когда идет дождь, вся вода скапливается в том же самом месте.
— Заткнись, — требую я. Отвожу взгляд и делаю все возможное, чтобы ее игнорировать. Если Сецуна продолжит, я даже не знаю, что я сделаю. — Заткнись и верни меня домой.
Бух!
Посох Сецуны ударяет о землю. Настежь распахиваются украшенные фазами луны двери. Светом вспыхивает бесцветная серость. Пустоту наполняют тысячи образов. Куда я ни смотрю, я вижу себя. Эпические сражения, что ведутся и проигрываются. Бесконечные литании поражений. Институт снова и снова раздавливает меня, чтобы утащить мое тело в свои могильные стены.
— Судьба, Ранма-кун, это река, — провозглашает Сецуна. — Как собирается в ручьи вода, так и проходят причины событий этого мира. Судьба это уклон мира. Это физика. Это культура. Это отброшенное нашими «я» отражение.
— Взгляните, Ранма-кун, в калейдоскоп времени. Узрите облик своей судьбы и познайте, что ваши страдания были неизбежны. Последовательность была определена еще до вашего рождения. Артемида, чью жажду мести нельзя было поколебать. Институт, что она создала. Ваш отец и его стремление к совершенству. Дзюсенкё, что исказило ваш облик.
— Когда вы ступили в Нэриму, результат стал неминуем. Вы слишком идеально подходили для намерений Артемиды. Так что она выбрала вас для своего эксперимента. И что же вы делаете, Ранма-кун, столкнувшись с непобедимым врагом? Вы сражаетесь. Такова ваша природа. Результат вы видите. Смерть и разрушение.
Ложь. Все это ложь. Отказываюсь слушать. Закрываю глаза, чтобы не видеть. Но образы уже выжжены в моем сознании. Я знаю свои слабости. Я знаю свою силу. Результат моего столкновения с Институтом неоспорим. Меня побеждают. Меня уничтожают.
Иного исхода быть не может.
— Будущее не определено, — шиплю я. — Его можно изменить. Всегда есть путь к победе. Не лги мне!
— И в этом вы правы, Ранма-кун. Будущее можно изменить. Судьбу можно отринуть. Требуется лишь сделать выбор.
Хлоп. На пол падает коричневый конверт. Смотрю на него, застыв на месте. Вспоминаю кафе. Вспоминаю предложенный Сецуной выбор.
— Прост или нет тот выбор, что меняет все? Все, что вам было нужно, это уйти. Судьба требовала лишь такую цену.
В глазах пылает. Слово «отступление» нацарапано фиолетовой ручкой, но для меня оно огонь. Твой выбор, издевается папка. Дрожу, внутри меня бурлит ненависть. Пинаю. Папка скользит в темноту, белые заметки разлетаются в тумане.
— Это не было выбором, — говорю я. Голос дрожит, запутавшись в эмоциях. — Не в моих силах было уйти.
— И это, Ранма-кун, судьба.
Яркие образы растворяются в серости. Врата вновь закрываются. Молча стою в темноте. Разум занят этим простым выбором. Папка выброшена, но память о ней осталась. Ответ всегда остается тем же самым. Отступление не вариант. Выбери я этот путь, мне бы никогда не удалось себе это простить. И какая бы жизнь тогда меня ждала?
Лучшая, шепчет предательская часть моего разума.
Медленно отвожу взгляд от тумана. Нахожу Сецуну. Смешиваются ярость и отчаяние. Чувствую, как будто в любое мгновение взорвусь. Меня это пугает. Ужасает, что я сделаю то, что никогда не смогу исправить.
— Это все? — шепчу я. — Пожалуйста, скажи мне, что ты больше ничего не скрываешь.
Мерцают гранатовые глаза Сецуны.
— Сожалею, Ранма-кун, но вам осталось задать еще один вопрос.
— Хе, — тяжело выкашливаю я смешок. В животе крутит. — И что же за вопрос? Неужели ты за время моего отсутствия убила батю?
Сецуна болезненно улыбается.
— О? Я не сомневалась, что это уже приходило вам в голову. Вопрос о Фуринкан.
С самого начала. Цепенею. Чувства уходят. Взор перекрывает краснота.
— Хикару не должен был опоздать, — шепчу я, голос становится громче. — Он должен был ждать там. Почему его там не было? Почему он появился, когда было уже слишком поздно?!
Мой голос эхом разносится по пустоте. В памяти заново проигрывается вся ситуация. Белый фургон врывается в ворота Фуринкан. Орут динамики. Пять минут. На пять минут быстрее, и Аканэ была бы свободна.
— Крючок, — объясняет Сецуна, — чтобы убедиться, что события пойдут по оптимальному пути.
Мой кулак врезается в лицо Сецуны.
Ее тело крутит в воздухе, прежде чем растянуться на земле. Вокруг нее вскипает туман. Слепну. Уходит боль. Уходят чувства. Уходят мысли. Убей ее. Меня разрывает от этого желания. Стоит ли хотя бы пытаться его отрицать?
— Поднимайся, — командую я.
Сецуна шатается на коленях. Правой рукой валю ее.
— Вставай. Вставай и дерись!
Сецуна движется слишком медленно. Яростно пинаю ее по ребрам. Задохнувшись, она снова падает. Разозлившись, расхаживаю. Из стороны в сторону. Туда и сюда. Проклятье, почему она не встает? Почему она не дерется?
— Дерись со мной!
Но Сецуна не дерется. Она намеренно встает. Лицо осенено беспорядком, омрачено разорванными капиллярами. Травмы тают. Сукэн залечивает раны. От этого вида тошнит.
Шагаю вперед и поднимаю кулак. Дрожа, держу его. Не могу заставить себя взмахнуть рукой. Жар уходит. Я больше не могу бить женщину, что отказывается ударить в ответ.
И Сецуна это знает.
Ярость обращается льдом. Отворачиваюсь и хватаю Гунгнир. Смертоносное копье дрожит в моих руках, живое и нетерпеливое. Указываю острием на сердце Сецуны.
— Дерись, или я убью тебя.
Она смеется.
— Постарайтесь лгать лучше, Ранма-кун. Мы оба знаем, что это не в вашей природе.
Все поглощает алым. Отклоняюсь назад. Гунгнир лежит в моей ладони. Кидаюсь вперед…
… и вбиваю копье в землю.
— Хватит мной манипулировать!
Кричу ей прямо в лицо. Сецуна непоколебима.
— Нет.
Сжимаю зубы. Тело переполнено яростью Не в силах выпустить ее, вырываю копье и отступаю к своему стулу. С каждым шагом голень пронзают копья боли. Меня это едва заботит.
Сажусь. Стул трещит.
— Почему?
Сецуна возвращается на свое место. Исчезают все признаки насилия. Возвращается даже сломанный стол.
— Мне требуется сенши, — отвечает она.
Разочарованно и измученно оседаю.
— Сенши. Разве у тебя нет целой их команды?
Прислоняю Гунгнир ко столу. Частично меня пугает то, что я сделаю, если Сецуна скажет что-то неправильное. Частично я на это надеюсь.
— Сенши Артемиды, — уточняет Сецуна. — Скажите, Ранма-кун, что произойдет, если Артемида умрет… — Щелк! Проносится палец Сецуны под большим. — … просто так?
— Мир станет счастливее? — ворчу я.
Не хочу думать. Не хочу понимать. Не хочу сталкиваться со сложностью мира. Хочу, чтобы черное было черным, а белое белым. Никаких оттенков серого. Добро и зло. Герои и злодеи.
Мой разум предает меня. Мечты директора это мои мечты. Фраза выжжена у меня в голове. Институт, как уже было замечено, демон. Демон, что пожирает девушек. Камико, Акина и все остальные продолжат даже без Артемиды. Они будут без перерыва бросать девушек, как топливо, в печь.
Институт пожрет мир.
— Вы понимаете, не так ли, Ранма-кун, — говорит Сецуна. — То, что создала Артемида, это машина судного дня. К счастью, остановимая. Но предположим, Ранма-кун, что мы ее остановили. Предположим на мгновение, что все девушки в наших руках.
Смотрю на стол, прослеживая взглядом волокна. Я знаю ответ. Я знаю, что должно быть сделано. Но я не хочу этого говорить.
— Сострадание это тщеславие сильных, — продолжает Сецуна. — А мы слабы. У нас нет тюрем, чтобы их удержать. Они не поколеблются в своем стремлении. Учитывая такой вариант, есть лишь одно решение. Мы должны убить их всех.
— Это не их вина, — мямлю я.
Аканэ. Эмико. Я. Сколько из тех девушек невиновны? Я, кого тоже сломали, не могу винить их за то же самое. Даже Камико. Могу ли я честно сказать, что в ее преступлениях есть ее вина?
— Вы правы. Это не их вина, — соглашается Сецуна. — Жаль, но этот мир такое мало заботит.
Из меня вырывается жалкий смех. Я лучше многих знаю, как мало заботит этот мир. Сколько на мне преступлений, что не принадлежат мне? Так легко обвинить того, кого удобнее. Ха. А отличаюсь ли я? Ненавижу Сецуну за то, что сделала Артемида?
Да, эти девушки не виноваты. Но вина и не важна. Если все жизни равноценны, людей можно рассматривать как числа. Две сотни или две тысячи? Простая арифметика. Арифметика, что за гранью понимания скрывает весь ужас.
Но это не значит, что арифметика ошибается.
— Ты сказала, что судьбу можно отринуть, — заявляю я. Мои глаза закрыты. Хочется блевать. Хочется проглотить следующие слова. Но я не могу. Больше не могу. — Так чем мне нужно пожертвовать? Какова цена того, чтобы сделать все правильно?
— Героическое предложение, — замечает Сецуна. — Но не нужно бояться, Ранма-кун, ваша цена почти выплачена. Этот грех принадлежит мне. Не спрашивая, я обменяла двоих на две сотни.
— Так в чем причина, — откидываюсь я на спинку и смотрю в бесконечную пустоту.
Хочу сказать: почему же ты не попросила? Но я уже знаю, что это бессмысленный вопрос. Сецуна не попросила, потому что в таком случае она бы услышала в лицо мой смех. В то время у меня не было намерения быть героем. Сражение с Институтом было лишь ради спасения друзей.
— … почти выплачена, — бормочу я. — Так что еще мне нужно отдать?
— Все и ничего, — загадочно отвечает Сецуна.
Хмурюсь.
— Просто скажи мне, черт возьми.
Сецуна встает и отодвигает свой стул.
— Если я отвечу на этот вопрос, Ранма-кун, вам придется сделать то, что должно. Но при этом вы станете моим инструментом. О чем вы будете сожалеть, — говорит Сецуна. — Так что я оставлю вам найти свой путь.
Скептически смотрю на нее. Сецуна меня игнорирует. Вместо этого она взмахивает посохом, и столик исчезает.
— Надеюсь, утром вы встретитесь с Хотару, — говорит она. — Грядут большие дела. Чтобы сыграть свою роль, вы должны быть в добром здравии.
Хватаю Гунгнир и поднимаюсь на ноги. Голень поет сонет боли. Последние несколько минут не были к ней добры.
— Я не стану использовать малышку.
Взгляд Сецуны заостряется.
— Если Хотару узнает, что вы обменяли жизни сотен на несколько дней ее комфорта, она вас никогда не простит. Так же как, полагаю, вы не простите себя. Вы увидитесь с ней утром. Не бойтесь. О мелочах я позабочусь сама.
Хмыкаю, но ничего не говорю.
Сецуна предлагает руку.
В последний раз смотрю на нее.
— Не думай, что я тебя прощаю. Как по мне, у тебя еще чертовски большие проблемы.
Глаза Сецуны сияют от смеха.
— Конечно, Ранма-кун. Я бы никогда на такое и не рассчитывала.
После этого нас уносит.
* * *
Щелк.
— … прямо здесь был бой. Это предельное расстояние, на которое нам позволили приблизиться. Как видите, здания позади меня…
Щелк.
— … оппозиционная партия выступила с призывом к немедленному роспуску Института Прекрасных Принцесс. Пока не ясно, что именно…
Щелк.
— … десятки умерших и тысячи пропавших. Спасательные работы только начались. Ожидается, что число погибших…
Щелк.
— … А теперь мы остановимся на более личной трагедии. Два репортера погибли в аварии вертолета, когда они храбро…
Щелк.
— … вот почему был создан Институт. Наша нация готова. Мы не склонимся. Мы не сломается. Мы победим этого ужасного врага. Ради тех, кто сегодня погиб, мы свершим правосудие!
— Что же касается тех трусов в Парламенте, что злоупотребляют доверием народа ради своих дальнейших политических целей? Я скажу им…
Щелк.
Телевизор гаснет, затыкая речь Артемиды.
— Эй, можешь вернуться на несколько каналов? — спрашиваю я.
Укё подпрыгивает. Пораженная девушка поворачивается на месте. Большие карие глаза неверяще сосредотачиваются на мне.
— Ран-тян? — спрашивает она.
— Привет, — отвечаю я.
Встаю, прислонившись к спинке старого потрепанного дивана. Солнце зашло час назад. Сумерек мне хватило, чтобы очиститься. Исчезло порванное платье. Вместо него нашлись свободные штаны и простая синяя рубашка.
Уже скучаю по своему старому кунг-фу наряду. Эта одежда, хоть и похожая, не точно такая же. Чувствую, как будто нормальность просто недостижима. Говорю себе, что изменилось. Я снова мужчина. Не на минуты, но пока я хочу. Кошмар закончился.
— Что ты… — спотыкается на полуслове Укё. Лицо ее странно меняется. Затем она вдруг перепрыгивает через диван.
Она немного ошибается.
Диван пошатывается, когда через него перелетает нога Укё. Стелющийся прыжок оборачивается кувырком. Ловлю ее. Или, быть может, она ловит меня. Каштановолосая девушка раздавливает меня в объятиях.
— Ран-тян. Я уже начала думать, что больше никогда тебя не увижу, и тут — бац — ты снова стоишь передо мной. — Укё немного отодвигается. Глаза сужаются. — И что это ты делал, подбираясь ко мне, ничего не говоря?
Похлопываю ее по спине.
— Кое-что я сказал. Я сказал: «можешь вернуться на несколько каналов».
Укё отстраняется. Несильно ударяет меня.
— Это не кое-что, — отчитывает она. Раздражение растворяется в радостной улыбке. — Ха. И на этот раз никаких оборок. Все тот же прежний Ран-тян.
Морщу лоб. Что не так с оборками? Оборки милые. Когда я девушка, я не против, чтобы было несколько…
Вздрагиваю. Это не мои мысли. Это мысли Акины. Или, быть может, Сидзуэ. Я, Саотоме Ранма, ненавижу оборки. Повторяю эту мысль, как будто бы я могу отменить промывку мозгов Камико своей.
К горлу подползает тошнота. Вместо того, чтобы исчезнуть, чувства искажаются. Сражающиеся мысли крутятся друг вокруг друга, формируя в животе ядовитый узел.
Веселье Укё растворяется в обеспокоенности.
— Ты в порядке, Ран-тян?
Вдох. Выдох. Заставляю себя расслабиться. В это же время оглядываюсь по сторонам.
Склад представляет собой большую металлическую коробку с цементным полом и стенами из алюминиевого листа. С моего места видно две двери. Большие рольставни для машин. Маленькая прямоугольная дверь для людей. Сам склад в длину разделен фанерными перегородками. Поверх наброшены простыни, чтобы защищать от щепок. Пол покрывают пыльные ковры, защищая ноги от холодного камня под ними.
