Быстрый, мимолетный, как удар молнии, отблеск света. Отразившегося от обломка маневровых двигателей, поднимающегося над остатками "Стрелы". Отразившийся и ударивший сквозь трещину прямо ему в глаза.
"Помощь! Кто-то идет на помощь!" — радостная мысль не успевает оформиться, как набухающий у затылка сгусток боли беззвучно лопается, заполоняя все чистым белым пламенем. Стирая мысли, чувства, гася нарождающееся удивление: если это помощь, почему в коммуникационной сети визора по-прежнему нет ни одного обнаруженного контакта?
Все исчезает, оставляя наедине с хрустально-кипенным светом, каждым квантом заставляющим корчиться в адовых муках. Сквозь белоснежную пелену прорывается страстный, обжигающий порыв: "катапультироваться! Спастись! Должен...".
— КАТАПУЛЬТИРОВАТЬСЯ!!! — кричит он, не столько выражая этот порыв, сколько облекая в слова сжигающую каждую клетку его тела боль. Рука вслепую тянется к рычагу катапульты, сжимая пустоту на том месте, где он должен быть.
Он издает бессильный...
...стон и переворачиваюсь на спину. Глаза болят, точно в них насыпали песка. Все вокруг красное и черное.
Я в туннеле. Идеально круглом, словно кто-то не поленился выверить каждый сантиметр, не допустить нигде перекоса. Красный камень с прожилками черного. Непонятно откуда берущийся мягкий свет. Теплый, ровно дующий, не ослабевающий ни на секунду ветер.
Где я?
"В месте начала".
Тихий голос, чуть сильнее жалобного плача ветерка. Но для меня он звучит подобно раскатам грома. Рывком поднимаюсь... чтобы немедля упасть на спину, соскользнув по стене туннеля на полметра вниз. Страшная слабость едва позволяет поднять руку. Я чувствую себя словно после долгой и тяжелой болезни, высосавшей почте все силы. А того что осталось, едва хватает на лихорадочную, неровную работу легких и сердца.
— Кто... кто здесь?! — моему голосу полагалось быть громким и требовательным, а на деле выходит хриплое, задыхающееся карканье. С какой-то попытки переворачиваюсь на живот, нахожу опору на отполированной закругляющейся поверхности и поднимаюсь на колени. Озираюсь, сам не представляя, кого готов увидеть.
Темная, смутно различимая фигура слева от меня. Разворачиваюсь, проклиная про себя непослушное тело — и изумлением смотрю на пустой туннель, идущий вниз. А та самая фигура, все так же нечетко, неясно маячащая на краю зрения, каким-то образом оказывается уже по правую руку, там, куда я миг тому смотрел. Поворачиваюсь обратно — и вновь передо мною никого нет.
"Не пытайся!" — тихо, равнодушно вползает в уши шепот, едва различимый сквозь бешеный гул крови в висках. Я не слушаюсь, в третий раз разворачиваясь на месте, — чтобы выдохнуть одно за другим пару проклятий: сперва от разочарования, никого не увидев перед собой, потом от испуга и растерянности, когда от резкого движения нога скользит, и я опять падаю на черно-красный камень, больно ударившись грудью и рукой. От локтя к кисти пробегает змейка боли, на мгновение отняв руку от плеча до кончиков пальцев.
— Кто ты? — упрямо спрашиваю, едва отдышавшись и избавившись от разноцветных кругов перед глазами.
"Здесь не место для ответов. Ты не готов".
— Кто ты?! — рычу сквозь стиснутые зубы, аккуратно вставая и стараясь не делать резких или необдуманных движений; поняв бесплодность прошлых попыток, краем глаза слежу за странной фигурой, но больше не пытаюсь смотреть на нее прямо.
"А кто ты?"
Вопрос застает меня врасплох. Злость меркнет, отступает прочь, давая дорогу растерянности и тревоге. Я... я...
— ...не помню, — все-таки приходится опереться о стену. Не только потому что дрожат, подгибаются ноги, но и потому что зияющая, черная дыра в памяти словно стремится затянуть в себя.
"Ты помнишь свое имя?" — странно, но сквозь все равнодушие и мертвенную спокойность сквозит не столько слышимое, сколько угадываемое желание помочь. Почему-то я не чувствую опасности от... этого... что говорит со мною. Меня тревожит моя память, тревожит происходящее со мною, тревожит вопрос "кто я?" — но не эта тень.
— Я... я помню космолет! — ужас зажатого в изувеченной кабине пилота, ужас, с которым тот успешно боролся, но от которого не мог избавиться, обжег меня как удар хлыста. — Я был там... Я был ранен... — рука мимо воли касается виска, нащупывая бугорок и разъем. Потом осторожно дотрагиваюсь до ресниц, век, брови — самого визора нет, как и нет крови. Или ран. — Я был... Я был в космолете.
"Ты был пилотом. Ты помнишь, как тебя зовут?"
Я стою, отчаянно пытаясь найти ответ. Кажется глупым, но отсутствие имени бьет больнее всего. Я чувствую твердость, основательность камня вокруг, чувствую ветер, чувствую, как работают мышцы моего тела, как бежит кровь по венам, как стучит сердце... Но без имени, без возможности назвать себя, сказать, кто я — все это кажется призрачным, неверным, могущим исчезнуть в любой миг. Как мираж. Как сон.
— Я не помню! — в моем голосе отчаяние, и гордость даже не думает просыпаться. Мне слишком страшно. — Я не помню, кто я!
"А что ты помнишь?"
Миг — я стою задумавшись. Обрывки воспоминаний... или бреда сплывают и гаснут, прежде чем я успеваю ухватить их. Кроме одного.
— Сирены. Я помню сирены...
...выли. Красные огни тревожно мерцали у каждого прохода, над каждой дверью. Подстегивали бегущих, будили спящих. Пронизывающий, раскалывающий голову вой несся по громадному кораблю, повторяемый сообщениями визоров, информационных экранов.
"ВСЕМУ ПЕРСОНАЛУ ЗАНЯТЬ БОЕВЫЕ ПОСТЫ СОГЛАСНО РАСПИСАНИЮ. ЛОКАЛЬНЫЙ ИНТЕРВАЛ БЕЗОПАСНОСТИ — ДВЕНАДЦАТЬ МИНУТ СОРОК ОДНА СЕКУНДА", — настойчиво рыкало в спины торопящимся людям. — "ВРЕМЯ ДО ПРЫЖКА — ТРИНАДЦАТЬ МИНУТ ДВАДЦАТЬ СЕМЬ СЕКУНД".
Он так и не сумел понять, зачем все еще во флоте пользовались этим анахронизмом. Все прекрасно — причем адресно — передавалось-принималось визорами; в любом случае, задачу надрывающимся динамикам доставляла все та же коммуникационная сеть корабля, что использовалась визорами и интеркомами. Им говорили преподаватели о создании надлежащего психологического настроения, но сводящий с ума вой и грохочущий металлический голос, если и создавал настроение, так только побыстрее сесть в кабину пилота и улететь подальше от этой какофонии. "Что ж, может в этом и весь смысл", — про себя подумал он, вбегая в ангар и на ходу застегивая предохранительную ленту-манжету вокруг воротника сьютера.
Едва он спустился по пандусу в ангар, как визор сформировал перед ним зеленую стрелку-указатель, помогая сориентироваться и без промедления отыскать его "Стрелу". Но как он не спешил, все же чуть помедлил возле ряда сползающих с подъемников космолетов, оглядываясь.
Внутри ангара "Тинагры" вой сирен и рев динамиком мигом отступили, задавленные лязгом, шипением, гулом — сперва служебных механизмов, заканчивающих обслуживание космолетов, потом пробуждающихся от сна в хранилищах истребителей и бомбардировщиков линкора. Перехватчиков он не заметил: ни стремительных, узконосых "Фаэтонов", ни обманчиво неуклюжих "Кракенов", действительно напоминающих обрубок тела кальмара, забросившего от одного конца к другому четыре щупальца. С той разницей, что вместо щупалец были дуги маневровых двигателей, образовывавших, если смотреть сзади или спереди, букву "Х", а в стреловидном "плавнике" находилась кабина пилотов.
Удивляться этому не стоило — линкоры могли нести больше любого другого корабля (не считая, понятно дело, боевой базы) космолетов, но "больше" означало, в данном случае, всего лишь "больше на одно звено". Три звена в штатном составе: бомбардировщик — громоздкий, здоровенный "Бармаглот" — и четыре истребителя. Все, как и полагалось, разве что он не ждал, что из всех двенадцати истребителей "Стрел" будет всего три. Его, Пилигрима и еще чья-то, уже стоящая в туннеле одной из двух разгонных шахт.
Серигуанина он увидел уже сидящего в кабине: серый фонарь медленно опускался, пока техники и служебные платформы перебирались к соседнему "Ворону". Пилигрим что-то деловито настраивал, напомнив в этот миг поглощенного игрой музыканта.
Поднырнув под край заднего кольца маневровых двигателей, он быстро кивнул в ответ на нетерпеливый жест старшего техника в группе, обслуживающий его космолет. Упал в кресло, пластично изогнувшееся под его весом, подхватывая шлем, протянутый усатым техником с очень усталыми глазами. Захваты обжали воротник, со щелчком встали на место фиксаторы. Визор проконтролировал состояние сьютера и выдал успокоительное резюме, переключаясь на обработку рапортов от систем космолета.
Фонарь плавно опустился, отсекая кабину от предстартового гама. Едва трапецевидная "крышка" встала на свое место, ожили проекторы обзорного экрана. В ангаре техники и их техника спешили к пандусам на верхнюю палубу; подгонявший его начальник группы в последний раз оглядел веретено "Стрелы" в кольцах маневровых двигателей и на прощанье хлопнул ладонью по фонарю — изнутри казалось, что его рука ударила по чему-то невидимому.
Визор привлек внимание, формируя упрощенную схему какой-то системы. Впрочем, "какой-то" она была не долго: под ней появилась надпись "Авалон", затем краткая информация о последних операциях флота Конфедерации в системе. Изображение несколько уменьшилось, вокруг системы появилась мерцающая линия внешней границы [принятые в астрографии Конфедерации термин, обозначавший внутренний к системе край пояса Койпера. Соответственно, за внутреннюю границу принимается орбита последней планеты системы].
Визор начал выдавать информацию о задании, одновременно сообщая о подключении "Стрелы" и ее навкома к тактической сети — пока что только "Тинагры", но как только они совершат прыжок и окажутся в открытом космосе, взаимодействовать в этой сети будут в основном космолеты.
Он смотрел на мерцающие перед глазами строки и вспыхивающие схемы: последняя станция наблюдения тэш'ша плюс какая-то охрана — разведка предполагала от пяти до восьми тяжелых кораблей. Количество космолетов неизвестно, возможность прибытия подкрепления — "весьма высокая". Он удивленно покрутил головой, прочитав сводку по выделенным для атаки силам: целая ОГФ, двадцать пять кораблей, в том числе и флагман.
"45 СЕКУНД ДО ПРЫЖКА!" — проинформировал визор, считав данные с навкома. В ангаре уже практически никого не осталось. Гравизахваты подхватили "Стрелу", приподняв на метр над палубой. Повсюду таким же образом взмывали "Вороны" и "Бармаглоты" — последние из-за размеров и массы поднялись последними.
Навком удовлетворенно пискнул, завершив тест систем истребителя. Одновременно с ним визор выдал короткое сообщение о подключении энергоблоков экрана; посмотрев через плечо, он увидел две черные цилиндрические формы под задним маневровым кольцом. Два других были снизу и из кабины видеть их он не мог.
"30 СЕКУНД ДО ПРЫЖКА. ПРИСВОЕН ИДЕНТИФИКАТОР "ЗЕЛЕНЫЙ-18", ТРЕТЬЯ "ЗЕЛЕНАЯ" ЭСКАДРИЛЬЯ". Он сверился с планом развертывания космолетов после прыжка, чтобы не тратить на это время потом. О кличке придется пока забыть — в такой сборной солянке может "Тигров" встретиться и пять, и десять. Но вот "Зеленая эскадрилья" — это значит, если он не успел позабыть после Мариты цветовые кода, что их пока решили держать во второй линии. Самые многочисленные "Красные" пойдут первыми в бой, "Синяя" — прикрывать бомбардировщики, пока не расчистят дорогу или пока ОГФ не сформирует фокус огня, и встречать тех, кто прорвется сквозь "Красных". Им же — "Зеленым" — предстоит латать дыры или встречать неожиданные сюрпризы. Или же "сурпрызы" — вдруг он вспомнил день атаки на Мариту и нервно сглотнул. Сейчас вновь пришло острое сожаление, что пилоты "Гетмана Хмельницкого" улетели по каким-то своим делам... обещая, правда, вернуться не позже трех-четырех дней.
"ДВАДЦАТЬ СЕКУНД ДО ПРЫЖКА". Повинуясь команде навкома, сьютер впрыснул под шлем порцию бесцветного газа: коктейль разной химической дряни, стимулирующий внимание, работу нервной системы, реакцию. Как раз вовремя: раньше он уже проходил все эти процедуры на тренировках или симуляторах, но тогда в голову не лезли мысли о возможном присутствии в месте выхода из гиперпространства вражеских кораблей. Вечная игра в "орлянку" с судьбой, которой занимался каждый корабль, прыгающий куда-либо в зоне конфликта: одна минута и сорок пять секунд на восстановление защитного экрана после прыжка оставляли достаточно времени любому желающему отправить пять-шесть кораблей на тот свет. Это не говоря об обычных торпедах с термоядерными боеголовками или снарядов РкОдов [РкОд — рейковое орудие]: от последних экран не защищал, а первые можно было успеть посбивать до их выхода на двухкилометровую дистанцию. Но волна Веллера, делящая первое место по скорости со светом, шансов практически не оставляла. Если в радиусе двух-четырех тысяч километров от точки их выхода окажутся враги, все, на что остается надеяться, что целью изберут какой-то другой корабль.
"10 СЕКУНД ДО ПРЫЖКА... 9... 8... 7... 6... 5...", — визор вел непрерывный отсчет секунд. — "4... 3... 2... 1...". Привычное ощущение остановившегося и вновь возобновившего свой бег времени накатилось...
... спазмами, перекрутившими внутренности.
Я останавливаюсь. Голова кружится, на каждом шагу приходится касаться стены, чтобы удержаться на ногах — чему немало способствует отсутствие нормальной ровной дороги.
Позади — два или три витка, которые я прошел в полузабытьи, погрузившись в воспоминания. Что-то в голове спускает крючок, и из-за серой пелены, закрывшей все в моей памяти, выныривают лоскуты прошлого, сами по себе сшиваясь в видения случившегося.
Очень хочется пить — но здесь нет ни капли воды. Только красно-черный камень, дрожащая на краю зрения тень и теплый ветер, дующий по туннелю, легко подталкивающий вперед, зовущий за собой.
Тень останавливается вместе со мною. Я же не пытаюсь увидеть ее — предыдущие попытки все как одна доказали полную бессмысленность. Она молчит, пока я перебираю воспоминания о "Стреле", узкой, тесной кабине, опасения и напряжение, державшие перед прыжком. Прыжком в бой!
"Война!" — наконец я слышу голос. Киваю, соглашаясь. Я был пилотом-истребителем и готовился сражаться. Но с кем?
"С кем вы воюете? Ты помнишь?"
Враги... Сосущая дыра в памяти упрямо не хочет отдавать свою добычу, но и я не собираюсь сдаваться без борьбы. Я, как раньше, тяну к себе разрозненные фрагменты, отстраняясь от туннеля, ветра, тени...
