— Хорошо, сейчас. Ты раздевайся.
Она разделась, с некоторым удивлением глядя на привычную уже спальню, огромную кровать. Казалось, она уже никогда не вернется сюда. И вот же, однако... Кельм вошел, протянул ей стакан воды. Ивик села и стала отпивать маленькими глоточками.
— Просто ложись и поспи, хорошо? Тебе надо отдохнуть. Подожди, у тебя же ничего нет...
Он порылся в шкафу и бросил ей белую майку. Ивик, не стесняясь, переоделась. Залезла в кровать, свернулась под одеялом калачиком. Ей было отчего-то холодно, и зубы стучали. Кельм тем временем сам стянул рубашку, аккуратно повесил брюки на специально предусмотренный рожок, и лег под одеяло рядом с ней. Ивик почувствовала легкую тошноту. Не дай Бог, опять вырвет, да что же это за реакция такая, даже воду невозможно пить, и ведь уже два дня ей ничего не вводили, пора бы уже отойти...
Кельм обнял ее, окружил, заключил в кокон из своих рук, ног, тела, тепла. Ивик ткнулась носом ему в плечо.
Так они очень быстро заснули. Впервые за много, много дней — сладким. глубоким, безмятежным сном без всяких следов тревоги.
Когда Ивик проснулась снова, было светло. Часы показывали раннее утро. Ей было легко, ни тошноты, ни головной боли. Кельм лежал рядом, подперев голову рукой, и молча смотрел на нее.
— Все хорошо, — сказал он наконец, — мы выпутались с тобой. Мы молодцы.
Надо было рассказать про Женю. Но Ивик решила — потом.
— Что теперь будет? — спросила она, — как мы дальше?
Кельм уже становился прежним — шустрым и деловым.
— Проверка пройдена успешно. Конечно, такое положение уже может считаться основанием для того, чтобы свернуть точку. В смысле, мы оба можем просто вернуться в Дейтрос, и командование нас еще похвалит и наградит. Но я лично для этого оснований не вижу, думаю, мы все прошли успешно и можем работать дальше. Я в принципе так все и планировал. Правда, мне придется примерно полгода не передавать в Дейтрос никаких сведений. Никаких мак. Их аналитики должны сделать вывод, что лиар теперь чист. Агент обезврежен.
— Иль Нат...
— Да, — Кельм сразу помрачнел, — не знаю, как тебе это сказать... словом, я это сделал сознательно. Понимаешь, Ивик, это я подставил его. Он... Вчера они мне сказали, что он отправлен в ссылку на Тои Ла... к гнускам.
— О Боже!
Кельм ткнулся носом в подушку.
— Ивик, у меня не было выбора. Я или он, вот какой был выбор. То есть — моя точка. моя дальнейшая работа на Дейтрос — или...
— Не надо. Я понимаю, — Ивик нагнулась, поцеловала его в шею, стала гладить по голове.
— Это я убил его.
— Мы на войне.
— Да, я знаю. Но когда подумаешь о гнусках... и о том корпусе... Не знаю. Когда я это делал, мне казалось, все нормально. Он уже не наш, он работал против Дейтроса, он сам выбрал свою судьбу. Но потом, когда до меня дошло...
— Кельм. Не надо, пожалуйста, — тихо сказала Ивик, — нам просто придется с этим жить. Я не говорю, что это правильно, нет. Что все замечательно. Нам придется с этим жить, вот и все.
— Разведка, Ивик — это такая грязь... на самом деле, такая грязь.
— Да, это грязная вещь, но почему такие вещи должен делать кто-то другой?
— А что с Кибой? — вспомнила Ивик. Кельм повернул голову, теперь она видела его глаза, полные тоски.
— Он мертв. Я узнал еще вчера у моего человека в Юго-Западном. Киба мертв. Не выдержало сердце.
Ивик снова поцеловала его, Кельм никак не ответил.
— А как же мы теперь? То есть... атрайд будет работать, выдавать маки, и ты даже не сможешь их передать в Дейтрос?
— Да. И тебе бы лучше на полгода законсервироваться. Конечно, Эрмину об этом знать не обязательно... он и так...
— Да, Эрмин! — вспомнила Ивик, — как же с ним?
— Пока не знаю. Я бы подержал его здесь. КОнечно, глупая ситуация — он будет производить маки против Дейтроса, которые я даже не смогу обезвредить. Но я сейчас попробую что-то придумать. Мы можем перевести его через Медиану, у меня есть пара боевых агентов. Это если из Дейтроса не пришлют никого. А здесь мы инсценируем, например, самоубийство... Его скоро начнут выпускать уже — он может утопиться, например, и оставить записку... Словом, варианты есть.
Он помолчал.
— Ивик, я только так и не понял — почему они сняли с тебя подозрения? Ведь все было серьезно. Они по крайней мере тебя должны были выжимать на предмет информации до последнего... А они тебя фактически просто проверили. И меня уже так не дергали... Почему?
— Потому что ты абсолютно честный дейтрийский пленный, перешедший на их сторону, честно работаешь в лиаре, ну а я следила за тобой по заданию УВР!
— Да ты что? Когда это ты успела завербоваться туда?
И тогда Ивик рассказала наконец о Жене и о том, как все получилось. Кельм покрутил головой.
— Безумие! Ну что же, выходит, все к лучшему...
Он приподнялся, наклонился к ней и наконец-то стал целовать по-настоящему. Руки скользнули по коже, и Ивик благодарно прильнула к нему, умирая от счастья, и было им так хорошо и так светло, как никогда не бывает на Тверди.
Зал в интернате был сравнительно небольшим, и теперь он был плотно набит галдящими подростками и разным случайным народом. Камерный концерт, подумала Ивик. С чего-то надо начинать. Ребята были возбуждены, некоторые видимо под хайсом или кегелем, из рук в руки передавали початые бутылки, глаза блестели... Кельм о чем-то болтал с соседом, программистом лиара, они уселись все вместе, взрослые, не имеющие отношения к этому молодежному сабантую. Длинноволосые парни обнимали за плечи полуголых девиц, перед Ивик уселась красотка с совершенно лысым черепом. Все они здесь коротко стригутся, это круто, но эта уж совсем — блестящая кожа головы была еще и покрыта не то рисунком, не то татуировкой — синие стрелки и молнии. Ивик перевела взгляд на афишу, специально освещенную лампочкой, отсюда были видны только самые крупные буквы: НЕБО. Странное название для музыкальной группы.
— Заинька, — Кельм обнял ее за плечи. Ивик благодарно прижалась. Как здорово, что он пригласил ее сюда. Ивик ни разу не видела Эрмина, но переживала, конечно, о его судьбе, он ей уже казался почти родным. И вообще... музыка... концерт... с Кельмом. Давно они уже никуда вдвоем не выбирались. Собственно, как вышли из атрайда, так и не выбирались...
Внезапно зал поднялся в едином порыве, и вся эта масса шатнулась вперед, к сцене. Кельм удержал Ивик за плечи.
— Пусть скачут. Мы тут и увидим, и услышим.
В самом деле, они сидели сзади на возвышении, и людская масса впереди не мешала им видеть сцену. Куда уже вышла группа "Небо". Кели — Ивик сразу узнала ее, хотя девочка повзрослела и похорошела. До неузнаваемости. Она была одета совсем не так уж кульно... хотя если подумать, может быть, это и есть самая кульность, та фишка, которую Ивик пока еще просечь просто не может. Вовсе не полуголая, как все девицы здесь, а в сверкающем серебристом комбезе, будто в броне. И еще у Кели были длинные волосы. Что уж совершенно не кульно — а она вот вышла, смелая такая и независимая, с длинными, некрашенно-светлыми болтающимися по плечам лохмами. А парни за ней — с короткими стрижками, и наверное, оттого они немного напоминали гэйнов. И потом Ивик увидела Эрмина. Именно таким она его и представляла. Он стоял чуть в сторонке со своим клори и деловито подтягивал струны. Он был единственный на сцене черный, черноволосый и в темном комбезе, и контрастировал с остальными, блондинами и одетыми в светлое. Кели тем временем махала руками, орала и проделывала все то, что нужно было публике.
Потом Эрмин заиграл.
Толпа затихла разом. Ивик вцепилась в руку Кельма. Гэйн играл, и мелодия рвалась из его рук, веселая, бурная, и непобедимая. Он умел это делать. Еще молчали все остальные инструменты, не было вокала, а этот мальчик играл так, что заполнял собой зал, интернат, весь мир, приковывал внимание, заставлял замереть.
Заставлял расправить плечи, и выпрямиться, и ничего, никогда не бояться...
Он играл так, как будто никогда в жизни не был в атрайде, и не корчился от боли, и не лежал там связанный, униженный, измученный... Он играл так, может быть, именно потому, что все же когда-то был там.
И потом он закончил соло, и сделал плавный переход, и вступила ударная установка, и клавиши, и тут же Кели, вцепившись в микрофон, запела. Голос у нее был рейковый — резкий и звонкий, пронзающий до боли в ушах.
Ты живешь в протухшем мире,*
Сбрось его, шагни пошире,
Бьет прибой,
Будет сталь твоя одежда,
Позовет тебя надежда,
За собой,
Встань, сорви со лжи заплаты,
Растопчи свой век проклятый,
Зов зари,
Стань бойцом, одетым в латы,
Стань восставшим, стань крылатым,
И умри!
О Боже, подумала Ивик. И еще — шендак. Так не бывает. Они же тут все к чертям перевернут. Так же нельзя петь. Просто нельзя. Толпа бесновалась впереди. Ребята сходили с ума. Я бы тоже сошла с ума. Она не заметила, как оказалась на ногах, и Кельм рядом с ней — сидеть было просто невозможно.
Кели и Эрмин вели за собой остальных. Музыка была богатая, явно Эрмин и постарался, сам написал, сам сделал аранжировку. Худенький парнишка рядом с ним, кажется, Энди, то старательно выдувал мелодию на флейте, то брал в руки другие инструменты, незнакомые Ивик, что-то звенящее, гремящее, ноющее. Он же участвовал в подпевках. Еще один клорист, сумрачный и полноватый, перехватил инициативу и выдал вполне полноценный аккомпанемент, а Эрмин, лишь слегка перебирая пальцами струны, запел:
Так было и есть, а выбора нет*,
Попятишься — лопнет нить,
Ты чувствуешь правду, видишь свет,
Не хочешь заживо сгнить,
Так было и есть — страшна игра,
И быстротекущи дни,
Ты чувствуешь боль, ты знаешь страх,
Но ты сильней, чем они.
Ты сделаешь выбор — час придет,
А с ним наступит пора.
И в дверь позвонят — проверить твое
Умение умирать.
*Ал.Зимбовский
У Келиан оказалась еще к тому же неплохая сценическая пластика — и как они умудрились поставить все это, всего за одну зиму? Впрочем, разве это задача для гэйна, для профессионала, вероятно, он и в Дейтросе занимался чем-то таким...
Стоило музыке оборваться, зал сходил с ума — визжали, кричали, свистели, стучали, грохот напоминал поле боя, Ивик вжималась в Кельма покрепче, и лишь новые аккорды заставляли зал утихнуть.
Концерт продлился за полночь, зал все не отпускал свою новую сенсацию, ребята казались уже измочаленными, пот сверкал на лицах, и наконец каким-то образом все кончилось. Народ все еще толпился у сцены, но уже как-то вяло, а музыканты исчезли.
— Пойдем, — шепнул Кельм. Она взглянула на него и стала пробираться к сцене.
Сейчас, в толкотне, ей мог представиться самый удобный шанс поздравить Кели с дебютом и незаметно передать Эрмину флешку, на которой была записана информация для него, полученная на прошлом сеансе связи — в основном письма от родных и друзей из Дейтроса.
В эту Пасху Марк вдруг вспомнил Ивик.
Она уже почти не вспоминалась. Давно. Иногда что-то писала оттуда, и он отвечал.
А тут приехали дети. Ивик почти всегда могла выбраться с Тримы на большие праздники — на Пасху, Рождество, иногда День Памяти. И они тогда бывали вместе, как в старые времена, только теперь уже между ними лежало слишком много невысказанного, неприятного, Ивик то и дело дулась непонятно из-за чего, Марк не знал, как на это реагировать.
То есть понятно, что ее обижает — она ведь говорила об этом прямо. Но Марк не знал, что с этим делать. Бросить Тиги? Это совершенно невозможно. Но с Тиги он не встречался, когда Ивик была здесь. Эти дни принадлежали только ей, ему, детям.
А теперь ее здесь больше не было. Она в Дарайе, а туда уходят, считай. что навсегда. Ни отпусков, ни выходных. Они все с этим смирились, но вот в Пасху почему-то было больно.
Может, потому что раньше с ней было слишком уж хорошо.
Мальчишки убежали в компьютерную, у них теперь на весь дом оборудована комната, и там два эйтрона выделены для игр, там постоянно — в каникулы, конечно — торчат детишки. И подростки, как Шет и Фаль. А в детстве Марка было немыслимо использовать эйтроны для игр или для связи, например. Мало их было...
Миари была грустная. Сидела и перечитывала последнее письмо Ивик. Ивик писала много, особенно детям. Миари свое письмо отцу даже не показала, да он и не настаивал. А вот ему Ивик почти ничего не сообщала. Жива, здорова, работает по-прежнему в этой ужасной Колыбели, погода у них хорошая.
Марк ушел на кухню, посмотреть, как там пирог. Миари тоже кое-что испекла, но основную часть он делал сам. Вот только — для кого? Детям, кажется, ни сам он не нужен, ни все эти пироги, ни пасхальные традиции — поход в церковь, прогулка... раньше они в Медиану еще выходили. А теперь — какая Медиана?
Надо было пойти к нашим, подумал Марк. В следующий раз так и сделаю. Пасху все отмечают в семье, так принято, но у меня же есть семья, родители вон еще живы, они внукам взрослым тоже порадуются.
Он вынул пирог из духовки. Подумал и спустился в компьютерную. Один из мониторов был свободен. Он присел, набрал номер Тиги.
— Марк? Ты что? — удивилась она, глядя своими серыми глазищами в экран.
— Может, встретимся сегодня? — тихо предложил он.
— А как же твои дети?
Марк подумал. В самом деле, дети так и не смирились с существованием Тиги. Относятся просто враждебно. Не хватало еще праздник испортить...
Но с другой стороны, сколько можно лицемерить? Ивик уже нет и не будет. Сидеть с детьми в одиночку — совершенно не хотелось. С маленькими было хорошо, а что они теперь? Совсем чужие. Деловитый умненький Шет, понимающий в технике намного больше отца, Фаль, военный, почти как Ивик, никогда на самом деле Марк этих людей не понимал. Миари... даже не поверить, что эту девочку он таскал на руках, высаживал на горшочек, надувал для нее воздушные шарики... чужая незнакомая девушка с тяжелым взглядом.
— Приходи, — сказал он, — плевать. Смирятся.
Одиночество, подумал он, снова усаживаясь напротив Миари. Что-то разрушено, и никогда уже не склеится. Дочь отложила распечатку письма Ивик и неожиданно взглянула на него.
— Па... а ты вообще в маме видишь хоть что-нибудь хорошее?
Марк подумал.
— Ну... она талантливая. И с вами она неплохо обращалась. Умела.
— А ты ее любил?
Любил ли он Ивик? Марк вспомнил старые, старые времена... свадьбу... молоденькую Ивик в роскошном, подругами-гэйнами пошитом платье. Вдруг что-то зашевелилось внутри. Он ездил к ней тогда в больницу... она была ранена. Ему тогда показалось, она нуждается в защите, в опоре... ее так легко могут убить.
Господи, он тогда был совсем другим. Молодым, глупым...
— Да, — сказал он, — было дело.
Раздалась трель звонка. Марк пошел к двери. Тиги впорхнула радостно и тут же подставила губки. Марк поцеловал ее.
— Заходи, — сказал он, приободрившись. Тиги вошла вслед за ним, и Марк увидел, как сидящая у окна Миари вздрогнула и побледнела. Ничего... надо привыкать. Теперь будет так, а не иначе. Все изменилось. Он не обязан жертвовать чем-то там ради детей, тем более, они уже взрослые.
