04
— Ну? — спросил, наконец, шкаф, когда дыхание женщины стало ровным и в сумраке комнаты, прорезаемым падающим из коридора непогашенным светом, перестали вздрагивать ее тонкие белые руки.
— Что ну? — прошептал в ответ диван.
— Как она?
— Ничего, — ответил диван. — Но, вообще-то, потяжелей старой хозяйки будет.
— Нет! — недовольно заскрипел буфет. — Все-таки мягкая мебель это и есть мягкая мебель. Не корпусная! Его спрашивают, что за человек, а он про "потяжелее"! От веса-то ее как раз наша судьба и не зависит!
— Чья-то судьба, может быть, и не зависит, а чья-то очень даже! — обиделся диван. — Наслушался я в свое время страшных историй про то, как ножки у диванов отскакивают! Иногда эти люди такое вытворяют! Или вам кровать не рассказывала, как у нее пружины лопались?!
— Давно это было! — грустно отозвалась из другой комнаты кровать.
— Что я слышу? — удивился буфет. — Наша старушка не в духе? Или зависть заела, что новая хозяйка сначала дивану отдалась?
— Не от этого я грущу, — сказала кровать. — И не от тех слов, которые все мы тут не один раз слышали в последнее время. Просто, так или иначе, но жизнь наша подходит к концу.
— Ну, это ты зря, кровать, — задумался шкаф. — Может и подходит, но еще не подошла.
— Да, — вмешался в разговор круглый стол. — Вот если бы у новой хозяйки была дача! Я слышал, что, когда покупают новую мебель, старую иногда отправляют на дачу!
— Нет у нее никакой дачи, — сказала кровать. — Правда, у нее и денег нет.
— Если бы у нее были деньги на новую мебель, — заявил буфет, — тебя бы, кровать, выкинули первой.
— Очередность в этом деле роли не играет, — спокойно ответила кровать.
— И все-таки, уважаемый диван, — прошептала книжная этажерка. — Что вы чувствуете?
— Не понял? — удивился диван.
— Может быть, ваши пружины улавливают какие-то особенные ощущения? Ну, например, как новая хозяйка относится к пыли? Как часто она делает влажную уборку? И любит ли она читать книги? Или, может быть, она будет ставить на полировку чашки с горячим чаем? От этого остаются ужасные круги!
— Ничего плохого не могу сказать о своих пружинах, — вздохнул диван, — но подобной чувствительностью они не обладают.
— Успокойся, этажерка, — хихикнул буфет, — тебе ли думать о полировке? С тебя она облупилась еще тогда, когда Борька хранил на тебе свои замызганные учебники!
— Главное не форма, а содержание, — робко возразила этажерка.
— Нет, вы слышали? — возмутился буфет. — Она еще и огрызается! Так вот, имей в виду, несчастная этажерка! Я, конечно, могу ошибаться, но твой облезлый вид и твоя треснутая третья ножка говорят не в твою пользу! А то, что вместо четвертой ноги у тебя детский кубик, однозначно зачисляет тебя вместе с кроватью в первые кандидаты на помойку! Надеюсь, что скоро на твоем месте появиться что-нибудь приличное!
— Допустим, — сказала кровать в защиту притихшей этажерки. — Но если вместо этажерки или меня, или кого-нибудь еще здесь появится что-нибудь приличное, то я очень сильно сомневаюсь, что даже столь антикварный буфет задержится в этой комнате на длительное время. Все очарование буфета в фоне, который создаем ему мы. Не кажется ли тебе, что нам совершенно ни к чему ссориться и скандалить?
— Покажите мне, с кем мне тут ссориться! — воскликнул буфет.
— Мне жаль его! — вздохнула тумбочка.
— И мне! — согласилась этажерка.
— И мне! — согласился шкаф.
— И нам! — сказала остальная мебель.
— Он не так уж и плох! — подтвердил диван.
— Кого это вам всем жаль?! — почти закричал буфет.
— Смотрится вполне красиво, и сервизы сквозь стекла дверок приятно поблескивают, — продолжил диван.
— И ручки медные совсем еще желтые и красивой формы, — сказала тумбочка.
— И пилончики приятные посередине, — скрипнула этажерка, — как маленькие полуколонны!
— И запах водки давно уже выветрился, — вставил шкаф. — Зря я его доставал все это время.
— В чем я согласна, — задумчиво проговорила кровать, — так это в том, что часть вины за его отвратительный характер лежит и на нас.
— Если и лежит, то не слишком большая часть, — не согласился круглый стол.
— Тем не менее, — продолжила кровать. — Буфет действительно заносчив и самолюбив, но, не жалуя его за эти качества, мы давали повод еще большей заносчивости и самолюбию.
— Да, — сказала этажерка. — Мы виноваты перед ним.
— Эй! — возмущенно заскрипел всеми полками буфет. — Не меня ли вы обсуждаете?! Или вы думаете, что меня здесь нет?!
— Я как раз ни в чем перед ним не виноват! — заупрямился круглый стол. — У меня нет прямых углов, но я всегда говорю, что думаю!
— Иногда следует повиниться даже тогда, когда не считаешь себя действительно виноватым, — не согласилась кровать. — Только это может позволить начать отношения с чистого листа. А нам еще придется пожить здесь всем вместе.
— Эй! — закричал буфет, звеня сразу всеми сервизами. — Что вы хотите этим сказать?!
— Прости нас, буфет, — сказала кровать, — мы были недостаточно добры к тебе.
— Прости нас, буфет, — сказал шкаф.
— Прости нас, буфет, — сказала этажерка.
— Прости нас, буфет, — неохотно проговорил стол.
— Прости нас, буфет, — тихо, стараясь не разбудить новую хозяйку, сказал диван.
— Прости нас, буфет, — сказала остальная мебель.
Буфет ничего не ответил. Только мелко-мелко звенели, подрагивая, стеклянные рюмочки на стеклянных полках, как будто где-то рядом почти беззвучно проходил тяжелый поезд. Наверное, так оно и было.
05
Новая хозяйка проснулась рано утром, почему-то смущенно поправила волосы перед трюмо, умылась и начала уборку. Сначала она смахнула паутину с потолка, затем вытерла пыль и перемыла все сервизы и бокалы из буфета и всю посуду на кухне. Довольно заурчал включенный в сеть холодильник. Мерно затикали заведенные часы. Зашипела старая радиола. В открытые форточки в квартиру проник сквозняк и выветрил затхлость. Хозяйка покопалась в кладовке, нашла старую стиральную машинку и, убедившись, что она еще работает, сняла с окон и загрузила в нее занавески. Мебель в квартире стояла, разинув створки и дверцы, выдвинув ящики, и блаженно сохла после влажной уборки. Хозяйка вымыла пол, отжала в ванной выстиранные занавески и развесила их на балконе. Затем открыла чемоданы и стала перекладывать в пустой шкаф стопки белья, какие-то мелочи и документы. Прозвенел дверной звонок. Она открыла. В дверях стоял неопрятный нетрезвый мужчина лет тридцати пяти, который одной рукой опирался о стену, а другой, с трудом удерживая равновесие, махал зажатым в ней пакетом с новым комплектом постельного белья.
— Но если некоторые думают, что мы нищие, — с трудом выговаривая слова, продолжал он начатую еще до открытия двери фразу, — то они ... ошибаются, потому что мы никогда... и подачек нам никаких не надо... ни от кого.... А если хотите помочь,... ни тряпья. Вот.
— Что вы хотите? — даже не с акцентом, а легкой южной интонацией спросила хозяйка.
— Да Сергей это, — пояснила на шум приоткрывшая дверь соседка.
— Цыц! — пьяно выговорил мужчина, прикрывая соседку ладонью и протягивая новой хозяйке пакет. — Вот!
Новая хозяйка вздохнула, ушла и, вернувшись с кошельком, показала мужчине пятидесятирублевую бумажку. Он отрицательно замотал головой. Она добавила десять, затем еще десять. Он довольно замычал, сгреб деньги и заковылял вниз по лестнице, оставив в руках у женщины истерзанный пакет.
— Сергей это, — повторила соседка. — Мы в его семью отдали вещи бывшей хозяйки из вашей квартиры. Трое детей у них. Так он, наверное, половину этих вещей уже пропил. На той неделе его жена в ЖЭК слесарем или сварщиком устроила. Так вот это дело третий день уже и отмечает. А вы надолго к нам?
Новая хозяйка внимательно посмотрела в глаза соседке, увидела сквозь показное любопытство спокойное и порядочное равнодушие и неожиданной сказала откровенно:
— Боюсь, что навсегда.
— Беженка? — спросила соседка.
Женщина помедлила и сказала:
— Почти. Но не беженка. Переселенка. Беженцы будут через год или полтора. Я уехала спокойно. Не бегом.
— Чеченка? — спросила соседка.
— Лезгинка, — ответила женщина. — Алия, — она протянула руку. — Я врач. Буду искать работу. Заходите, если что. Я терапевт, но еще и гомеопат. Могу сделать лечебный массаж. Если спина болит, то уж точно ко мне. Если и не вылечу, так хоть совет нужный дам.
Соседка аккуратно дотронулась до протянутой руки и почему-то заторопилась в свою квартиру.
— Пора мне.
— А не подскажите, кто может телевизор посмотреть? — спросила женщина. — От старой хозяйки остался.
— Так он и может. Сергей, — сказала соседка, — Только вы подождите немного. Они сейчас у нас воду перекрыли. Варят чего-то в подвале, трубы какие-то прогнили. Но его с таким отношением через пару дней с работы попрут, так он опять начнет по квартирам ходить, утюги да старые телевизоры чинить. Только его с утра ловить надо.
— Хорошо, — сказала женщина в уже закрытую дверь вслед оставшейся безымянной соседке. Внезапно за спиной в квартире закуковала механическая кукушка, она посмотрела на часы и почувствовала голод, не ощущаемый за хлопотами первой половины дня. Женщина вернулась в квартиру и поставила на газ чайник. Вскоре он засвистел, Алия что-то поела, торопливо оделась и ушла. Вернулась поздно. В руках у нее был полиэтиленовый пакет с огромным плюшевым зайцем. Она достала этого зверя из пакета и посадила его на телевизор. Затем разделась, вымыла руки, присела у трюмо, положила ладони на лицо, оттянула немного кожу назад, разгладила морщины и долго-долго смотрела в свои глаза. Потом прошла в спальню, подняла трубку телефона, долго крутила диск и вдруг начала кричать внутрь потрескавшейся пластмассы:
— Мама. Мама. Это я. Алия. Как вы там? Все в порядке? Да. Мама. Я плохо слышу. Мама. Я почти устроилась. Да. Квартиру купила. Да. Денег почти не осталось. Всего двести долларов. Но в квартире почти все есть. Мебель старая. Но уютно, жить можно. Да. В больнице кажется, есть место терапевта. Я была сегодня. Зарплата маленькая. Мама. Срочно приезжайте. Я жду. Контейнер отправляй. Как-нибудь. Где дочка? Дай ей трубку. Дочка! Это я. Как ты? Как... — и вдруг со слезами перешла на незнакомый язык, потекший по проводам за тысячу километров угловатой и грустной мелодией...
06
— Ну? — спросил шкаф уже ночью, когда хозяйка уснула и слезы на ее щеках превратились в матовые дорожки.
— Что ну? — переспросил буфет.
— Как ты себя чувствуешь с чистой посудой внутри?
— Дзынь-дзынь, — отозвались сервизы.
— Ты слышал? — довольно спросил буфет.
— Слышал, — ответил шкаф.
— А как твои полки? — спросил в ответ буфет. — Приятная тяжесть белья?
— Разве это тяжесть? — вздохнул шкаф. — Вот при старой хозяйке это была тяжесть! И открывали меня не менее десяти раз в день!
— Не все сразу, — вмешался диван. — Не сомневайся. С этим у них не заржавеет. Быстренько набьют все полки. К тому же, ты слышал про контейнер?
— Да, — согласился шкаф. — Это моментально. И никакого уважения к старой мебели! Нет, чтобы какой-нибудь шурупчик вовремя на место прикрутить, так нет — будут хлопать дверцами, пока не отвалятся!
— И не говорите, — подтвердила этажерка. — Если бы кое-кому вовремя капнуть клея куда надо, кое-кто не стоял бы сейчас на трех ногах!
— Страшное дело, — вмешался круглый стол. — Сюда едет ребенок! Вы слышали? Кажется, я заработаю на свою столешницу еще несколько безобразных пятен!
— Ребенок это ужасно, — подтвердил диван. — Если он начнет, как когда-то Борька, прыгать, мои пружины не выдержат.
— Не огорчайтесь раньше времени, — не согласился буфет. — Ведь это девочка. А что, если она спокойный ребенок?
— Легко тебе говорить, — вздохнул диван. — К тебе никогда не подпускали детей. Нет. Надо бы как-то подействовать на хозяйку! Вот трюмо почти всегда молчит, а между тем хозяйка уделяет ему больше всех времени.
— Я только отражаю, но никогда и ни во что не вмешиваюсь, — неохотно сказало трюмо.
— И что же вы отражаете сейчас, когда в комнате никого нет? — язвительно спросил шкаф.
— Сейчас я отражаю край буфета, тумбочку, телевизор и большого плюшевого зайца. Но это, смотря под каким углом смотреть, — ответило трюмо.
— Мне кажется, что мы с этим зайцем сродни, — заметил диван. — Эй? Заяц?
— Жди, — усмехнулся буфет. — Сейчас он тебе ответит. Или ты надеешься, что он заполнит собой твою яму? Тебе придется подождать полгода. Ты помнишь, о чем говорила кровать? Сначала все вещи неживые. Они оживают постепенно. Вот приедет эта девочка, тогда.... Только имей в виду, если девочка не подарок, то из этого милого зайца может получиться отвратительный субъект!
— Эй, кровать! — не согласился диван. — Ты, в самом деле, считаешь, что этот замечательный заяц пока еще ничего не соображает?
— Тсс, — ответила кровать. На ней спала новая хозяйка.
07
Сергей проснулся среди ночи от холода и головной боли. Мутно поблескивала подвальная лампочка. Матово отсвечивали бока газовых баллонов. Змеились щупальца черных шлангов. Бессмысленно торчал из стены обрезок ржавой трубы с каплей холодной воды на конце. Целый подъезд без горячей воды. Выгонит, точно выгонит его бригадир. Так и сказал ему вчера. Дома несчастная жена. Трое пацанов. В горле сухость и жжение. В груди боль. И отчаяние. Сергей тяжело встал и, чувствуя, что боль и отчаяние захлестывают, ощущая поднимающийся в голове вчерашний хмель, натянул на руки промасленные рукавицы и, разбрасывая шланги, потянулся рукой к вентилям сварки.
08
От взрыва мгновенно вылетели стекла в этом и соседних домах, а затем целый подъезд панельной пятиэтажки сложился как карточный домик внутрь себя, разрывая и сплющивая все живое. Уже через секунды на месте четверти дома поднимался столб пыли, прикрывая собой холм, состоящий из обломков плит, строительного мусора, раздробленной мебели и истерзанных тел. Пришла боль и смерть.
Только большой плюшевый заяц не почувствовал ничего.
2000 год
За лестницей, во дворе
За лестницей, во дворе старый тополь. Под тополем качели. За качелями серый столб. Щурится дед Коля, млеет на солнце, но глаз с Митьки не спускает. Тополь дерево слабое, обломиться сук может, пришлось столбом подпереть. И так кору содрали цепью. Боится дед за внука. А Митька не боится. Он легкий. Мамка, когда на руки берет, говорит, что легкий. Отец, когда над головой подбрасывает, говорит что легкий. Митька и сам думает, что он легкий, а дед пальцем грозит. На руках не носит, сидит на скамейке и все смотрит за Митькой, как бы не залез куда, со двора не убежал, в руки что острое не взял. Стекляшку цветную отобрал, гвоздь отобрал, петлю дверную отобрал. Не покажет ему Митька секрет. Отберет дед, точно отберет. Мамка придет с работы — покажет Митька мамке секрет. Папка заедет пообедать — покажет. А деду не покажет. У деда пальцы твердые, как деревяшки. Когда за стол Митьку сажает — твердые, когда одеялом накрывает — твердые, когда в спину подталкивает с улицы. И сейчас сидит, пальцы кривые приготовил, выпустил на колени коричневыми корнями, косится на внука, смотрит, как тот на качелях качается, но жмурится. Размяк на солнце, головой о стену оперся, жилетку расстегнул, ноги вытянул, того гляди уснет. Вот голова опустилась, борода в рубашку уткнулась, застиранный карман оттопырила. Пусть скворец над головой заливается, цыплята под сеткой галдят, храп все равно слышно. Уснул дед Коля.
