— Вот и славно. Я знала, что ты умна не по годам. Пойдем, поможешь мне с делами, — сказала Эммалиэ, незаметно подмигнув Айями.
Несмотря на скептицизм, Веч поглядывал на приобретенный буер с плохо скрываемым нетерпением. А по вечерам перед сном подолгу рассматривал чудо-топаз, изучая каждую щербинку, каждый скол, и блики от изломанных граней камня отсвечивали в его глазах.
По возвращению в лагерь он успевал расспросить женщин, как прошел день, не случалось ли конфликтов и иных событий, достойных внимания. О том же беседовал и с сагрибами, неизменно напоминая, что нельзя расслабляться, что кажущееся спокойствие в этих местах может быть обманчивым. Определенно муж говорил об этом, Айями видела, как он беседовал вполголоса, уединившись с ататом Н'Омиром, и тот кивал с каменным выражением лица.
16.3
Успехи искателей, видимо, впечатлили атата К'Ерика, и по своим связям он раздобыл в пользование ту самую заветную карту джагаров, о которой упоминал муж, конечно же, не по доброте душевной. Потрепанную, пошарканную, склеенную в нескольких местах, переходившую от одного владельца к другому. На обороте карты были различимы имена джагаров, её составлявших, точнее, вносивших важные дополнения на пожелтевшую от времени бумагу.
Принесли все лампы, имевшиеся в наличии, чтобы разглядеть выцветшие надписи, и Веч с великой осторожностью развернул карту на полу трапезного шатра.
— Наш лагерь находится тут, возле поселения, — показал на точку с краю бумажного полотнища.
— Ого, — воскликнул Солей.
Воскликнула и Айями, не сдержавшись.
Потому как истинные размеры Гуалок потрясали. Широкой полосой, опоясавшей обитаемый край пустыни, проходили пометки, нанесенные, видимо, чернилами. Скопления скал, значки, стрелки, крестики... То, что видели глаза джагаров перед тем, как руки занесли увиденное на карту. Широка полоса, исхоженная охотниками за "росой", но еще шире нетронутая чернилами сердцевина Гуалок. Никто туда не доходил, никто оттуда не возвращался. Что происходит в глубине пустыни, ведомо лишь ей.
— Я узнаю! Смотрите, вот скалы, которые мы видели вчера. Похожи очертаниями на медведя. А здесь ты нашел самый первый сапфир, помнишь? — оживился Солей.
— Каменные острова. Они являются ориентирами, — пояснил Веч.
— Вот это да, — выдохнул Айрамир. — Выходит, мы топчемся на месте. У края. Новички, епта.
— Почему другие острова прорисованы нечетко? — осмелилась спросить Айями, на нее накатила робость от масштабов увиденного.
— Потому что они "плавают". То появляются, то исчезают. Ветры заносят их песками, ветры же являют на свет божий. После бурь там, должно быть, раздолье для джагаров, — потер руки Веч.
— Вот и кости, о которых я говорил, помните? — обратился Солей к Айями. — Они тоже "плавают", смотрите, значок прорисован пунктиром.
Ну, спасибо, успокоил, — одарила его Айями убийственным взглядом. Но Солей не заметил, склонившись над картой.
— Что означают стрелочки? И рябь вот здесь и здесь, — ткнула она пальцем в значки.
— Течения. Болота, — пояснил муж менее уверенно.
— Не боись, Айка, туда мы не заберемся. Не сможем, — заверил Айрамир. — Посмотри, всё это время мы шлялись около лагеря. До болот нам вовек не дойти, даже на буере. Да и потопим всё наше добро сглупа.
— Болота. В пустыне, — уточнила Айями, посмотрев на него как на умалишенного.
— Ну да, — подтвердил Веч. — По-умному зыбучие пески.
— Если кто-то нанес эти знаки на карту, значит, он дошел. И до островов. И до болот, — озвучил задумчиво Солей, и искатели переглянулись, видно, осенила их одинаковая мысль. А Айями чуть не взвыла в голос. Всё, нанесенное на карту, писано судьбами людей, побывавших в тех местах. Жизнями джагаров писано. В том числе, и зыбучие пески. И думать боязно, при каких обстоятельствах неизвестный охотник за "росой" нанес значок ряби на карту.
— Уж теперь мы попрем! Ох, и заживем! — воскликнул Айрамир. — Смотрите, возле крестика нарисована фляжка. Это оазис. В пустыне!
— Хрупкая карта. Нельзя ее брать с собой. Если изнахратим, вовек не расплатимся с К'Ериком, — потер муж подбородок. — Придется ходить в пустыню по памяти.
— Я скопирую. Перерисую, — вызвался Солей. — Понадобится бумага. А потом из кусочков склеим общую карту.
— Будет тебе бумага. Сегодня же, — пообещал Веч.
— Почему здесь пусто? — показала Айями на центр карты. Туда, где нетронутостью выделялась сердцевина Гуалок.
— Сама посуди, до тех мест — не один день пути. Быть может, месяц туда и столько же обратно. Нужно взять с собой немерено провизии и воды, плюс теплые вещи и укрытие для ночевок в пустыне. Ни один верблюд не справится с такой поклажей, не считая человека на своем горбу. И сам не выдержит без воды и пищи. И потом, на нашей карте, вероятнее всего, указаны не все отметки, а в других картах, возможно, они есть. Нет двух одинаковых карт, потому что их заполняли разные джагары, ходившие разными тропами, если, конечно, слово "тропа" уместно в пустыне. Если центр карты пуст, это не означает, что там никто не побывал.
— Я боюсь. За вас боюсь. Вдруг там опасно? — сказала Айями, подразумевая глубину. Сердцевину пустыни.
— Не более чем здесь, — фыркнул Веч. — Далеко, вот и всё. А так — тот же песок, те же скалы, то же небо и солнце. И вот еще что. С картой мы сможем отправиться в пустыню в ночь.
Надо ли говорить, что его предложение было встречено дружными мужскими возгласами: "О, даа!" и обреченным женским: "О, нет".
Странное место эта пустыня. Почему она не любит женщин? Айями с опаской сделала шаг, второй, словно в воду с берега ступила. Ничего не произошло. Не разверзлись пески, не ударила молния с небес, не поднялся ветер. Пешком, конечно, ходить неудобно, ноги вязнут, и вскоре одолевает усталость. Без верблюда в пустыне и делать нечего. Днем песок раскален, ночами холоден, но в махси ходить комфортно, и не чувствуется разница температур.
Айями побродила вдоль "бережка" под наблюдением атата Н'Омира, застывшего у входа в трапезный шатер, и позже рассказала нянюшке о своей смелости.
— Э, никак испугалась ты рассердить Гуалок. Не бойся, не утащит тебя песчаный червь, ее преданный пес. Женщины могут ходить по пустыне, но плутают и теряют дорогу к дому. Не показывает им Гуалок свои богатства и насылает лишения: то ядовитая змея укусит, то фляжка прохудится, и вода вытечет, то верблюд падет замертво. Оттого и нет женщин среди джагаров, хоть каждый день преподноси богатые дары — не примет.
— В пустыне обитают песчаные черви? — спросила с дрожью в голосе Айями.
— Не в пустыне, а в легендах. Жирные, прожорливые и слепые. В земле, под песками, роют ходы и иногда выбираются на поверхность.
— Их кто-нибудь видел?
— Слыхала я про них от бабки, а та — от своей бабки. А тот, кто воочию видел, помер давным-давно. Червяки ж не комары, чтобы виться возле всякого, кто забрел в пустыню.
Айями могли бы успокоить слова даганской нянюшки, если бы она не пролистывала время от времени альбом Солея с рисунками, пополнявшийся после каждого похода в пустыню. Гуалок приоткрывала своим избранникам тайны, скрывавшиеся в песках, чтобы затем их спрятать. Завлекала, кокетничая, словно ясна девица. В карандашных набросках Айями видела руины строений — остовы стен и арочных проемов причудливой формы с затейливым орнаментом и вязью символов на незнакомом языке.
— Вот здесь мы и нашли древние развалюхи, — показал муж свежую отметку, сделанную им на карте, скопированной Солеем. — Только вот беда, позавчера они исчезли. Кругом песок, и ни следа от стен.
— Наверное, под барханом спрятались.
— Возможно, их засыпало песком. Зато мы успели набрать приличную горсть камешков, — продемонстрировал Веч ладонь ковшиком.
— Да, вам повезло, — признала Айями и поинтересовалась у Эммалиэ, дав посмотреть альбом с рисунками: — Как вам?
— Необычно. Мир пустыни глазами художника. Что-то завораживает, что-то пугает.
Пугало, без сомнений. Сад из засохших деревьев, переплетшихся уродливыми голыми ветвями, скалы невообразимой формы, образованной эрозией ветра, окаменевшие отпечатки огромных лап, монетки странной формы с полустертыми профилями на аверсе — все это кропотливо зарисовывал Солей с любознательностью первооткрывателя чудес на краю света.
— Поговорите, пожалуйста, с Айрамиром. С Солеем, в конце концов, у него больше рассудительности и здравомыслия. Мы не можем вечно оставаться возле пустыни, у нас непочатый ворох дел. Веч нашел подходящий камень для викхара, нужно отправляться в путь, а с долгами как-нибудь уладим. Я пыталась их уговорить, но они не слушают. Точнее, слушают, кивают и делают по-своему, — поделилась наболевшим Айями.
И Эммалиэ, согласившись с её доводами, уговаривала и убеждала обоих и каждого. Как ни странно, начинающие джагары не спорили и не доказывали свою правоту с пеной у рта. Они соглашались. И их умиротворенность пугала Айями гораздо больше тревожных рисунков и близкого соседства с коварной пустыней.
"Да, — говорил Айрамир, — я понимаю ваше беспокойство. Потерпите денек или два, в крайнем случае, до конца недели. Попытаем напоследок счастья и обязательно поедем в этот... как его... Дижабад".
"Айрам прав, — отвечал Солей. — Лишняя пара дней не сделает погоды, зато нам повезет, и мы найдем отличный камень. Алмаз или изумруд. Самый лучший. Представьте, лежит на песочке и ждет своего часа, то есть, нас".
Отсвет одержимости виделся Айями в их глазах и в речах.
Да и Веч недалеко ушел от напарников.
Странное это место — пустыня. Днем тут царит пекло, но жар сухой, и сердце приноровилось прогонять кровь, правда, бьется чаще. Зато ночи холодны, и приходится обогревать шатры жаровнями. Обжигающий зной быстро идет на убыль, но Айями научилась подмечать момент, когда солнце спускается к горизонту, и температура начинает понижаться. Зато в пустыне гораздо морознее. Как сказал Веч, там сухая зима. Студёно. Коченеют пальцы, и пар изо рта покрывает брови инеем. Поэтому к тюкам добавился еще один — с теплой одеждой для каждого из искателей, чтобы не околеть ночью. И мешок с углем для обогрева палатки.
Поначалу Айями, поняв, что муж не шутит о вылазках в ночь, схватилась за его рукав.
— Нет! Нет! Ты говорил, вы будете ходить днем!
— Айю, ты что? Не на смерть же нас провожаешь. — Веч расцепил ее пальцы. — Здесь все так живут. На день в пустыню уходят зеленые новички, а у нас теперь есть карта, не тяп-ляп. Не волнуйся. Ночью не замерзнем, от голода и жажды не умрем, от диких зверей защитимся, хотя я никого страшнее варана не видел, да и тот смылся, нас завидев.
— Вдруг поднимется ветер? Сдует палатку и буер, как вернетесь назад? Вдруг окоченеете и отморозите руки-ноги?
— Разве мы похожи на желторотых салаг? У нас всё продумано, да, малой?
— А то, — подхватил Айрамир. — Научены, как и что. Не пропадем. В конце концов, пора попробовать.
— Слушай, Айю, мы сходим в ночь. На пару километров. Встанем у этого острова, — показал муж на скопление неровных овалов на карте Солея. — Оттуда до лагеря рукой подать. Пусть потеряем буер и поклажу, в любом случае сможем вернуться пешком. Успокоилась?
Не успокоилась, конечно, но кого это волнует? Уж точно не Веча. Он мыслями уже не с ней, а с другой. С прекрасной Гуалок.
Странное это место — пустыня. Тут дуют разные ветра. Одни поселяют в сердце безотчетную тревогу, другие — страх. Одни с притворной робостью подлизываются, перебрасываясь песчинками, другие в злой ярости взметают тучи песка, заслоняющие солнце, и загоняют людей в укрытия. Одни несут с собой промозглый холод, другие — раскаленные потоки воздуха.
Как-то днем повеяло со стороны пустыни — дразняще, волнуя кровь. По ногам вилась песчаная поземка. Айями, выбравшись из шатра, привычно вглядывалась вдаль и вдруг явственно ощутила морось на лице и солоноватый привкус на губах, как если бы стояла на берегу моря, а к ногам накатывали волны. Как в одном довоенном фильме. Не хватало крика чаек, но их заменил клекот птиц, круживших в небе. Символично. Теперь только и остается ждать на берегу возвращения "моряков" из дальнего "плавания".
Однажды порывы ветра донесли до слуха далекий стук барабана. Тот бил размеренно и монотонно, возвращая беспокойному сердцу давно позабытое умиротворение.
— Это бубен, — пояснила вездесущая эсрим Апра. — Выше — становище камов. Хочу наведаться туда, как прояснится небо, и наладится погода.
— И я не прочь, — оживилась Айями.
С некоторых пор заточение в лагере, не считая вылазок за водой, стало тяготить однообразием. Хотя, казалось бы, день тянется за днем, и нет ничего нового в их смене, все же в одинаковости имелась разница. Солнце светило по-разному: тускло — из-за пыли, не успевшей осесть после недавнего ветра, или ярко — на девственно чистом небе без единого облачка. За ночь песчаные дюны подползали к порогу шатра в попытке разведать и подглядеть за людьми, либо, наоборот, отступали назад.
Странное это место — пустыня. И люди здесь странные в своей нелюбезности. Каждый сам по себе и не спешит завязывать дружеские связи. Казалось бы, радуйся, что ты никому не нужен на краю света, и у сагрибов нет повода воспользоваться оружием по назначению. Но одни и те же лица день ото дня, одна и та же обстановка, один и тот же скудный пейзаж окрест незаметно подтачивали нервы. А Веч, в те недолгие моменты, когда находился рядом, витал мыслями в другом месте и свято следовал своему убеждению: не давать Гуалок повода усомниться в его верности.
Пустыня проверяла на прочность и смирение: а ну, как неженки испугаются трудностей и убегут в большой мир, сверкая пятками. А вот дуля тебе, не убежали. И привыкли к песку, проникающему в мельчайшие щели, как к неизбежности. Он набивался в волосы, скрипел на зубах, норовил забраться под одежду и в обувь, натирая кожу, протискивался в шатры, задувался внутрь машин. И к дефициту воды привыкли. Готовили с ее малым количеством: пекли лепешки, тушили хашалам, заваривали цветки местного растения, отбивавшие жажду, и рассасывали дольки вяленых фруктов. И, к повышенному потоотделению привыкнув, давно перестали морщить носы. Ночами Айями снилось, как она принимает ванну или стоит под душем и намыливает кожу до блаженного скрипа. В действительности же приходилось обтираться влажной тряпицей, экономя воду.
В один прекрасный день атат В'Инай, поначалу ходивший с волосами, скрученными в пучок, решительно отрезал роскошную шевелюру, а Веч, вернувшись вечером из пустыни, удивленно хмыкнул, но по просьбе молодого сагриба обрил его под корень.
— Жалко, у вас были красивые волосы, — протянула расстроенно Айями.
— Волосы — не зубы. Отрастут, — ответил атат В'Инай, поглаживая лысую макушку, и повертел головой, привыкая к ощущению легкости.
— И мне отстриги волосы покороче, и Люне, — попросила Айями. — Ужасно боюсь завшиветь.
Эммалиэ, не долго думая, тоже согласилась обкорнать себя, и вскоре амидарейки щеголяли короткими стрижками. А Люнечкины волосенки, укоротившись, стали виться умилительными кудряшками.
