— Ага! — вскричал новоявленный Шут, заставая Канцлера как раз в момент получения им от Маркизы звонкой пощечины. — "Обидней нет сего исхода дела! Вас поцарапав, птичка улетела!"
Зал обнаружил свою щедрость на овации. Шут, и это было заметно, просто купался в проявлениях зрительского восторга.
Он еще два раза появлялся на Сцене, и всегда лишь для того, чтобы стать свидетелем очередной пикантной ситуации, по поводу которой у него уже была готов свежий, так сказать, экспромт. В целом свою роль, надо признать, он исполнил неплохо — не хуже, чем это сделал бы "штатный" Шут.
Под конец Спектакля, при общем стечении на Сцене действующих лиц, Король вдруг во всеуслышание попросил Менестреля "исполнить что-нибудь из вновь взращенных плодов душевных мук ночей бессонных". Это предложение, как и следовало ожидать, было горячо поддержано всеми присутствующими, после чего Менестрель был просто вынужден ответить согласием.
Встав в некоторую патетическую позу, он обратил свой взор на присутствующую тут же Принцессу, и начал:
— "Не соревнуюсь я с творцами од,
Которые раскрашенным богиням
В подарок преподносят небосвод
Со всей землей и океаном синим.
Пускай они для украшенья строф
Твердят в стихах, между собою споря,
О звездах неба, о венках цветов,
О драгоценностях земли и моря.
В любви и в слове — правда мой закон.
И я пишу, что милая прекрасна,
Как все, кто смертной матерью рожден,
А не как солнце или месяц ясный.
Я не хочу хвалить любовь мою, —
Я никому ее не продаю!"
Да, эти стихи были написаны гениально! Пусть даже непонятно, о чем в них толкуется, но зато — какая гармония, какой слог! Не понимаю, в чем можно обвинять Менестреля? Он — действительно гениальный поэт!
Совсем другие чувства испытывал Граф.
— Ишь, какие он сонеты со Сцены исполняет! — процедил он сквозь зубы. — И это же он, поганец, так Принцессе в любви признается! Это в мое-то отсутствие!
— Успокойтесь, Граф! — попытался я укротить его гнев.
— Я, понимаешь, на войне! — продолжал шипеть Граф, с трудом сдерживая себя в рамках приличия. — Исполняю свой патриотический долг! Терплю лишения походной жизни! А в это время какой-то тыловой стихоплет...
— Не стоит так! — пытался я остудить его пыл. — Вот совершите на войне очередной свой подвиг, и никакому Менестрелю с Вами будет не сравниться!
По скрежетанию зубов Графа я сообразил, что уже в этом Акте Пьесы Граф запланировал для себя целый комплекс самых умопомрачительных подвигов. Просто весь этот набор доблести и героизма был отвергнут Утвердителем, и отвергнут именно в пользу поэтических этюдов.
Я, конечно, сочувствовал Графу. Ему уже надоело находиться вне сценического действия. Ему хотелось назад, во дворец, поближе к Принцессе. Ему все чудилось, что его заветная цель от него неумолимо ускользает. Теперь объектом его ревности неумолимо становился Менестрель.
— Я убежден, что насчет Менестреля Вы ошибаетесь! — тем не менее, заявил я, но мои уверения Графа мало успокоили.
Хорошо еще, что Спектакль на этом и кончился. Занавес заволок Сцену, и я вздохнул с облегчением.
На вечернем банкете все были возбуждены. Новоявленный Шут, краснея от выпитого вина и всеобщего внимания, не мог вымолвить и слова. Священник в своей предбанкетной речи вынес особую благодарность Создателям, за то, что они не покинули актеров в самый критический момент. В общем, все были неестественно веселы и оживленны. Вино в этот день пилось просто в невероятных количествах.
Потом Граф захотел выяснить свои личные отношения с Менестрелем, но его вовремя удалось обуздать и выдворить из помещения. Вместо Графа с Менестрелем поговорил я.
— Замечательный сонет прочли вы сегодня! — сделал я ему комплимент.
Он искоса взглянул на меня подозрительным взглядом и как-то натужно улыбнулся.
— Вот только, — продолжил я разговор, — я не совсем понял, о чем это там. Много непонятных слов.
Менестрель, оглянувшись по сторонам, и убедившись, что на нашу беседу никто не обращает внимания, приблизил свою голову к моей.
— Меня об этом лучше и не спрашивайте! Я не смогу объяснить!
Я был изумлен таким ответом. А потом подумал — кто его знает, этих творческих людей? Приходят им на ум какие-то идеи и образы, которым, вроде бы, и нет места в этом мире. Как сказал мне когда-то Барон — "и снится мудрецам, чего и нет на свете!" Менестрелям, наверное, снится примерно то же.
И я покачал головой, надеясь выразить этим жестом все свое уважение к человеку, чьи творческие способности так возвышаются над средним уровнем остальных артистов.
Не знаю, как сам Менестрель расценил этот мой жест, но он вдруг заговорил со мной снова.
— Ну, а как Вы думаете? — в его интонациях отчетливо слышалась горечь. — Легко ли быть Менестрелем? Я знаю, многие считают именно так! Многие мне завидуют! Но, если бы они знали, чего это стоит — писать настоящие стихи! Не эту гнусность, что услышишь всякий раз со Сцены, а самые настоящие, возвышенные стихи! Да чтобы выразить все то, что хочешь выразить, просто не найдется слов в человеческом языке!
Я слушал его удивленно. А он продолжал:
— Вы думаете, я сам знаю, что такое "небосвод"?
Я был уверен, что это так. Но Менестрель меня разочаровал.
— Может быть, я и догадываюсь об этом, интуитивно! Но объяснить, что это такое — не смогу!
Очень это было обидно. А Менестрель продолжал:
— Нет, нелегка участь Менестреля! Сначала мне нравилось моя роль. Такое было у меня чувство некоей избранности. Ореол всеобщего уважения и почитания льстил мне. А главное — я ведь действительно творил! Писал по велению своей души, по вдохновению! И у меня получалось! Вы читали что-нибудь из моего раннего?
Я отрицательно покачал головой.
— Почитайте, а потом сравните с тем, что я пишу сейчас! Правда, никто этой разницы не замечает, да и кто способен ощутить всю глубину различия, кроме меня самого?
Менестрель выглядел глубоко несчастным.
— По-моему, — убежденно сказал я. — Сегодня вы прочли просто гениальное стихотворение!
Почему-то это его удручило еще более. Его лицо посерело от горя, а глаза сверкнули какой-то обидой.
— Вот именно! — сказал он с горечью. — Именно, что гениальные!
Он схватил со стола бутылку с вином, нервно плеснул себе в стакан ее содержимое, и залпом выпил.
— Сначала я писал свои собственные стихи. Но потом у меня начало получаться все реже, и все хуже. Но роль-то свою нужно продолжать играть! Если ты Менестрель, то у тебя должны быть стихи! Регулярно должны появляться новые стихи! Причем, конечно же, не хуже старых. А хорошо бы — лучше старых! А где их взять, если вдохновение исчерпало себя?
Я пожал плечами.
— Сначала я честно пытался развивать собственное творчество. Но потом понял — так "понтов" не заработаешь! Со всей очевидностью передо мной встала дилемма — либо творчество, либо "понты"...
По его внешнему виду я догадался, какой именно выбор он сделал. И еще о том, что сейчас ему, пожалуй, было мучительно, невыносимо стыдно за этот свой выбор.
— Хорошо еще, — продолжил Менестрель глухим голосом, — что литературные вкусы местных обитателей не слишком высоки. Да и никаких стихов, кроме моих, они не читают. Вот я и стал переделывать чужие произведения. Старательно так, чтобы никто ничего не заметил. Да и чтобы самому перед собой не так краснеть приходилось.
— Вот как? — спросил я в полном изумлении.
Менестрель значительно покачал своей головой — мол, именно так!
— Никто ничего и не замечал, — продолжил он свое повествование. — Только Барон один раз назвал меня "эпигоном". Обидно, конечно. Но — правильно! Тогда меня еще грызла совесть. А потом перестала. Тем более, что и другие, как будто почувствовали что-то, стали приставать ко мне со своими заказами. То им такой-то стишок напиши, то эдакий. Поначалу я отказывался, потом, думаю — а почему бы и нет? Во-первых, неплохие "понты"! Во-вторых, все-таки я не себя обманываю, а исполняю чей-то заказ. И, наконец, это значит, что я нахожусь в обществе, и активно реагирую на его запросы, удовлетворяю существующий культурный спрос!
Он еще раз выпил вина, после чего продолжил:
— Вот после этого я приободрился и окончательно плюнул на свое так называемое "призвание", "вдохновение" и "полет души". В конце концов, та же самая романтическая литература существует только для того, чтобы зарабатывать на дефиците романтики в реальной жизни. Причем искусство само формирует романтические идеалы, таким образом, формируя спрос на само себя, и охотно этот спрос удовлетворяет.
— Как это? — слишком уж витиеватым показался мне последний силлогизм.
Но Менестрель только махнул рукой в ответ. Без предупреждения встал из-за стола, повернулся ко мне спиной, и, заметно пошатываясь, пошел к выходу.
"Не упал бы!" — только и успел подумать я. И тут Менестрель, действительно, упал.
Глава 12.
В субботу на завтраке, по обыкновению, не присутствовало несколько человек — в основном, тех, кто слишком активен был на вчерашнем банкете. Не явились сюда и те, кто любил поспать или просто поваляться в кровати в очередной выходной день, после суровых творческих будней. Вот и Менестреля, моего давнего соседа по столу, сейчас в Обеденном Зале не наблюдалось. Впрочем, это можно было объяснить значительным нервным потрясением, случившимся с ним вчера.
Перед самым началом завтрака Король вдруг величественным жестом своей руки призвал всех присутствующих к вниманию. А потом предоставил слово Герольду.
Герольд встал со своего места, и, сохраняя свойственный ему торжественный, официальный вид, объявил о том, что прямо после завтрака в Гостиной состоится общее собрание актеров.
Такого на моей памяти еще никогда не случалось. Актеры вообще редко собирались вместе — собственно говоря, только лишь на еженедельной Церемонии Открытия, традиционно происходившей после ужина по средам. Сегодняшнее всеобщее собрание следовало считать явлением экстраординарным.
Оглядываясь на присутствующих за столом актеров, я понял, что именно так и следует заключить. Практически никто из собравшихся не воспринял это заявление как должное, и каждый выразил по его поводу ту или иную степень удивления.
По окончании трапезы, актеры неспешно начали перемещаться из Обеденного Зала в Гостиную, где старались занять, по возможности, какое-нибудь малоприметное место. Вскоре в помещении Гостиной собрались практически все обитатели Зеленого Сектора — появились даже Королева с Принцессой, за завтраком отсутствовавшие. Менестреля, впрочем, не наблюдалось и здесь.
Отсутствовали и представители Желтого Сектора, что, впрочем, мало кого смущало.
Король устроился на своем любимом мягком кресле, и, оглядев всех собравшихся, дал знак начинать собрание. Снова в центр всеобщего внимания был извлечен Герольд, по какой-то причине растерявший едва ли не половину всей своей напыщенной официальности. Герольд выглядел озабоченным и погруженным в свои мысли. Впрочем, начал он довольно торжественно:
— Дамы и господа! Смысл нашего сегодняшнего собрания заключается в следующем. Имеется предложение, в целях повышения общественного культурного уровня, а так же индивидуального творческого мастерства актеров, внедрить в постоянную практику общественной жизни мероприятие, именуемое "ток-шоу"!
Пространство помещения наполнилось заинтересованным гулом собравшихся. Мне, как и всем остальным присутствующим, было очень любопытно, о чем идет речь. Герольд охотно дал свои пояснения.
— Ток-шоу, — сказал он, — это обсуждение какой-нибудь животрепещущей темы.
Это ничего толком не объясняло. И Герольд пустился в более подробные пояснения:
— К примеру, когда мы читаем некоторое драматическое произведение, мы находим на его страницах нескольких помещенных туда автором персонажей. Эти персонажи по ходу действия совершают какие-то поступки, произносят какие-то речи — словом, живут какой-то своей драматической жизнью. У каждого из персонажей имеется свой, более или менее сложный и многогранный характер. И между персонажами, в силу авторской идеи, возникает сложная система взаимоотношений... И у любого читателя произведения возникает свое собственное восприятие, возникает свой образ, свое видение каждого такого персонажа и характера их взаимных связей. В итоге, сама идея произведения может быть понята каждым из его читателей совершенно по-разному, и спектр мнений о нем может включить в себя даже самые непримиримые противоположности!
Это выступление Герольда больше походило на лекцию.
— Так и должно быть! — воскликнула Баронесса. — Индивидуальное читательское восприятие — это и есть одна из целей всякого драматического произведения!
Герольд снисходительно улыбнулся ей в ответ.
— Вот! — сказал он, наставительно подняв к потолку палец правой руки. — Вот высказывание, которое одной фразой характеризует современный уровень нашего с вами общественного сознания! Вот что обнаруживает истинный уровень нашего профессионализма, и истинный характер нашего отношения к Пьесе!
Собравшиеся подавленно молчали, не зная, чего ждать дальше. А дальше Герольд, на глазах прибавляющий уверенности в себе, продолжал свое выступление.
— Для досужего чтения — вполне возможно! Вполне достаточно обходиться своим, сугубо личным, индивидуальным восприятием. Но мы-то с вами, господа артисты, профессионалы! Мы не просто артисты, а участники общей для всех нас Пьесы! Активные, надо заметить, деятельные ее участники! На нашу с вами долю выпала почетная обязанность двигать вперед эту Пьесу, и к этому своему священному долгу мы должны относиться со всей ответственностью! Мне, право, стыдно, что я вынужден об этом лишний раз напоминать...
Король со своего председательского места молчаливо одобрял все высказывания Герольда. Вследствие этого обстоятельства, недовольство, возникшее кое-где на местах, носило весьма сдержанный характер. Герольд продолжал:
— Нам, как профессионалам, нужно стараться как можно полнее познавать все грани драматического искусства. Нужно стремиться к постоянному культурному, интеллектуальному, творческому развитию! К непрерывному совершенствованию своих творческих навыков и способностей! Эта цель должна стоять перед всеми нами, и перед каждым из нас!
Герольд остановился, сделав драматическую паузу, после которой продолжил:
— Великая цель, стоящая перед нами, требует от нас соответствующих действий. Сейчас совершенно очевидно, что прошло то время, когда каждый из нас жил, замкнувшись в рамках своей собственной роли. Прошло то время, когда весь наш творческий коллектив зависел от сознательности каждого отдельного своего представителя. Настала пора воспитания нового типа сознательности — коллективной! Уже сейчас нам нужно воспитывать, вырабатывать наш общий, консолидированный взгляд на Пьесу! Только тогда мы сможем по-настоящему, по-творчески, подойти к проблеме созидания Сценария и его воплощения на Сцене! Только при таком условии наша Пьеса сможет выйти на иной, качественно новый уровень! Только тогда исчезнут взаимные упреки и недопонимание между актерами. Только тогда мы с полным правом сможем назвать стоящую перед нами великую цель единой для всех нас!
