Узнав о прибытии генерала, и о том, что собачий череп превратился в пыль, Валька поморщился, словно надкусил незрелый лимон.
— Надоел, дармоед. Подарил мне как-то спьяну вэвэшный китель с фуражкой и теперь думает, что я ему по гроб жизни обязан.
Пилюгин внутренне облегченно вздохнул. Вот и простая разгадка, откуда у Вальки офицерская форма. Он рассказал, что соратники в Ильинском нашли вход в некрополь. Брусловский предложил тут же, не заходя к нему, отправляться в монастырь.
— А как же генерал?— поинтересовался Владимир Семенович.
Валька махнул в сторону своего дома рукой.
— И черт с ним. Погуляет со своей бандой пару дней, да и уедет. Главное, чтобы с пьяных глаз хату не подпалили. Впрочем, и пусть поджигают. Разбередили вы мне душу, Владимир Семенович, не могу больше как медведь жить. Уйду из лесников. Наладим производство похмелья, может, снова в университет подамся. Теперь ведь нам все компоненты Иорадионовского зелья известны?
— Все,— подтвердил Пилюгин.— Вперед в Ильинское! Кстати, про коньяк не забыли?
— Как можно, господин майор!— Ванечка стал копаться в полиэтиленовых пакетах. Бурча что-то по-стариковски, он выложил на дно лодки колбасу, шоколад, белый хлеб и еще что-то из продуктов. Наконец, в его руках заблестели две пузатые коньячные бутылки.
Пилюгин взял одну из них. Посмотрел через стекло на рано взошедшую огромную луну и сказал непонятную миткэмпферам фразу:
— Если смешать лунный свет с томящимся от безделья сознанием, то получится страшнейшая белиберда.
Археологи поджидали их на берегу. На остывающих углях Настенька Молочкова жарила ароматное, слышное еще с середины реки мясо. Остальные соратники ей не мешали-резали хлеб, овощи, раскладывали их по пластиковым тарелкам.
За монастырскими стенами, из домика Вашего преподобия раздавалось нестройное молитвенное пение, местами напоминающее стоны бомбейских прокаженных. Эти звуки изредка перемежались гомерическим хохотом святых отцов. Им явно было хорошо и весело.
Череда неудач.
В спокойном вечернем воздухе совсем не было комаров. Накануне, до самой темени они носились тучами и вконец измучили миткэмпферов, а сегодня все куда-то пропали.
Владимир Семенович абсолютно не переносил укусов летающих вампиров. Достаточно было парочке из них продырявить его тонкую желтую кожицу, и он весь покрывался сыпью, а из носа начинало течь, как из ведра. Но самое печальное — он не мог пользоваться и репеллентами. Антикомариная химия вызывала у него не меньшую аллергию, нежели сами насекомые. Спасал майора Пилюгина только одеколон "Гвоздика".
Несмотря на то, что комары в этот вечер отдыхали, Владимир Семенович густо облил себя с ног до головы "Гвоздикой" и со спокойным сердцем закрыл за собой засов храмовой усыпальницы, в которой собрались на совет соратники.
Застарелый запах подгоревшей каши, смешанный с ядовитой "Гвоздикой", заставил особо чувствительного профессора Вакслера переместиться поближе к разбитому окну. Но свежий воздух, казалось, вовсе не проникал снаружи в соборную подклеть, поэтому, расстегнув рубашку чуть ли не до пупа, Акакий Валентинович взмолился:
— Ну, давайте же начинать, товарищи!
Пилюгин не стал издеваться над ученым по поводу "товарищей", ему самому не терпелось приступить к делу, привести свои мысли в порядок. А лучшим способом для этого, он считал рассуждения вслух перед аудиторией, даже состоящей из одного человека.
— Итак, господа, подведем предварительные итоги наших научных, а порой и не совсем научных, изысканий. На мой взгляд, тайна отшельника Иорадиона, которую он унес с собой в могилу, нами разгадана.
Раздались жидкие аплодисменты. Хлопали директор краеведческого музея и Настенька Молочкова.
— Продолжаю,— грозно глянул на аплодирующих особист, усмотревший в их действиях насмешку.— На мощах старца Иорадиона, вернее на сохранившейся в склепе его деснице, простой советский человек Ознален Петрович Глянцев, в 1953 -м году обнаружил черный перстень. На одной стороне перстня-печатки был изображен всадник, поражающий копьем льва, на другой трезубец. Почти такой же знак Рюриковичей мы нашли на Небесном страннике, не далеко от Миголощ. У камня мы выкопали горшок, в коем хранился собачий череп. На нем была вырезана надпись: "Были слезы мне хлебом" и рядом что-то вроде копыта. Если один человек что-то придумал, другой, поднапрягшись, непременно сможет проследить ход его мыслей. На мой взгляд, слезы — это роса, которую выделяет трава "копытень", отсюда еще и рисунок на черепе — "копыто".
— Сомнительно,— подал голос профессор, засунувший в стекольное отверстие чуть ни весь нос.— Отчего это роса, а не, скажем, лошадиные слезы?
— Потому что в духовной грамоте Иорадиона, о заряйке говорится, как о траве.
— Сомнительно,— повторил Вакслер.
— Разрешите, я продолжу?
-Будьте любезны.
— Из открытого письма отшельника Иорадиона или точнее бежавшего от гнева Дмитрия Шемяки ближнего боярина Налимова, нам известно, что для приготовления похмельного эликсира нужно взять следующие компоненты: толченые корни папоротника, корни белых лилий, цветы и плоды боярышника, зеленую бруснику, волчьи ягоды, высушенные шляпки молодых мухоморов. Все это заливается кипящим лосиным молоком, наполовину смешанным с огуречным рассолом. Охлажденная смесь бродит две недели. Затем процеживается и соединяется... Далее самое важное. В Иорадионовской грамоте имелась небольшая приписка. Сейчас я вам ее процитирую, и вы, дорогие мои миткэмпферы, поймете, что мы на верном пути. Итак, в переводе на нормальный язык: "... вари то, от чего слезы, в том..."
В дверь усыпальницы тяжело забарабанили, снаружи раздался жалобный голос Сиракуза Кабанчикова:
-Братцы артельщики, археологи ученые, отворяйте, коли не желаете моей погибели!
Пилюгин нехорошо выругался и кивнул Ванечке:
— Открой блаженному, иначе храм Божий развалит.
Усыпальница наполнилась еще одним едким ароматом — свежим перегаром.
В руках Кабанчиков держал две трехлитровые банки. Одна с прозрачной жидкостью, другая, с какой-то серо-зеленой гадостью.
— П-позвольте п-присутствовать на собрании,— попросил Сиракуз заплетающимся языком, и соратники поняли, что он совершенно пьян.— Чистая как слеза. Сам гнал,— продемонстрировал он одну из мутных емкостей.— А это опохмел,— Кабанчиков сунул под нос Ванечке другой сосуд.— Кислое козье молоко с рассолом. Вот.
Силы покинули Сиракуза. Ноги его подогнулись, он шлепнулся задом на бетонный пол. Банку с самогоном он удержал, а вот с похмельем не смог. Под ноги соратникам выплеснулась целая пузырящаяся река с запахом несвежих носовых платков
В помещении вообще нечем стало дышать. Ванечка, не спрашивая разрешения, распахнул настежь дверь усыпальницы и в нее тут же вошел главврач больницы Арнольд Данилович Подлокотников.
— Как успехи?— поинтересовался, он не поздоровавшись.— Впрочем, слышал, слышал. Поздравляю с открытием. Шутка ли, найти вход в подземные галереи! Когда будем спускаться?
Больше доктор — клептоман ничего спросить не успел. В спину его кто-то подтолкнул. Подлокотников часто семеня ножками, почти скатился по ступенькам, приземлился на лавке рядом с госпожой Молочковой, а в усыпальницу ввалился... У Владимира Семеновича аж очки наземь упали— генерал Копытень. Да не один, а со свитой.
-Похмельный эликсир старца Иорадиона обсуждаете?— нагло, не церемонясь, обвел он соратников прищуренным взглядом.— Прошу, не стесняйтесь, нам тоже интересно послушать. Похмелье — жуткое несчастье, порой так скрутит, хоть волком вой. Или за бутылкой беги. А, Валентин Валентинович! Что же это вы, дом бросили, на гостей ручкой махнули, если не употреблять более экспрессивных выражений, нехорошо. Хоть бы предупредили. Я когда череп-то увидел, подумал, вы шаманством занялись, а вы, оказывается, клад ищите. А что, древний похмельный рецепт — лучше любых сокровищ будет.
Копытень погрозил леснику пальцем.
— Ух, копрофил! Ну, давай, майор дальше, чем там Иорадион лечиться по утрам велел? Что, на сухую не идет?
Вероятно, генерал не понимал различия между казармой и храмом. Засунул два волосатых пальца в рот, свистнул. Тут же двое "птенцов" втащили в бывшую усыпальницу ящик водки.
— А стаканы-то! — попытался пнуть одного из солдат генерал.— А закусь!
Тут же появилось и то и другое.
— Пошевелитесь, люди!— захохотал Копытень, наполняя себе стакан водкой.
Задремавший было Сиракуз Кабанчиков, в момент отделился от лавки, доковылял до генерала, выхватил у него граненый стакан, залпом выпил.
А майор Пилюгин все еще стоял с разинутым ртом.
— Веселый парень!— похвалил усатый Сиракуза.— Давай, налетай! Чего застыло, НКВД? Думаешь ты только один на свете такой хитрый? А у меня свои чекисты есть,— он похлопал одного из своих спутников по уху.— Майор Хрычов, прошу любить и жаловать. Можно просто Хрычь. Вовка что хочешь вынюхает и никто не заметишь. Ты ведь не заметил, майор, как он вас выследил? Так-то. Ну, чего насупился? В твое дело генерал Копытень влез? А какое такое твое дело! Похмелье-дело общественное, я бы даже сказал общенациональное. Деньги на Иорадионе хочешь сделать? Флаг тебе в руки, только не жадничай, на всех хватит. Так что дальше? "Вари то, от чего слезы в том..." В чем?
За распахнутой настежь дверью послышался приближающийся смех и чье-то притворное назидание:
— Не лепо винопивством охальничать!
В усыпальницу степенно вошли попы в черных рясах. Один был в одеянии праздничном, светлом, в позолоте и серебре. За ним маячила красная, улыбающаяся физиономия отца Лаврентия, причем без бороды. Над головой он размахивал серебряным кинжалом. Ваше преподобие держал клинок за лезвие. Свободная рукоятка, усыпанная камнями, рассыпала в свете стоваттных ламп разноцветные искры.
Это конец всему делу,— отчетливо понял Владимир Семенович Пилюгин. Сейчас ему не хотелось думать, где и в чем он ошибся, просто осознал, что это конец.
Не успело заспанное после темной ночи солнце продрать глаза, как в психиатрической клинике устроили подъем. Побудкой командовал лично генерал Копытень, не доверив ответственное дело медицинскому персоналу. В результате у многих пациентов случилось недержание. Кое-кто из "легкий" шизофреников окончательно сошел с ума, а один даун, с детства только мычавший и издававший непотребные звуки, схожие с теми, что можно слышать в привокзальных общественных туалетах, сказал слово "мама".
Всех кто не был закутан в смирительные рубашки, выстроили напротив церкви Вознесения. Перед строем, заложив руки за спину, медленно расхаживал усатый полководец. Он пристально вглядывался в лица больных, как бы спрашивая — а ты готов умереть за Родину?
Психи ковыряли в носах, чесали под мышками, в прочих местах. Однако настороженного взгляда с генерала не сводили, видимо чувствовали в нем силу, непредсказуемость.
— Товарищи пациенты!— наконец заговорил Копытень.— Сегодня вас выпустят на свободу.
В нестройных рядах даунов, шизофреников, просто тихо и буйно помешанных, раздался гул одобрения. Один из идиотов спросил:
-А в зоопарк пойдем?
-Нет, товарищи,— рубанул ладонью воздух генерал,— в зоопарк пойдем потом.
— Завтра?— не унимался псих.
— На следующей неделе,— нахмурил брови полководец.
-А крокодилы в зоопарке есть?
— Крокодилов нет, только бегемоты.
Расстроенный дебил горько заплакал. Его настроению поддались остальные пациенты, тоже захлюпали носами.
— Да сделайте же что-нибудь! — повернулся Копытень к главному врачу.
К пациентам в серых одинаковых халатах и коричневых тапочках, устремились медбратья. Отвесив пару подзатыльников, они быстро навели в строе порядок.
-Теперь смотрите сюда,— продолжил генерал. Он высоко поднял руку, в которой был зажат свежесорванный ребристый лист какой-то травы.— Это листок манжетки или по-другому — копытника, — пояснил он.— Ваша задача — собирать такие листья, но так, чтобы с них не упала роса. Будете приносить траву ко мне, и стряхивать росу в банку. За пятьдесят листьев — две карамельки. За сто — шоколадный "Мишка на севере".
Пациенты психиатрической клиники опять радостно заволновались.
После того как медицинский персонал был расставлен по периметру предполагаемых поисков росистой травы, ворота лечебницы открыли. Больные устремились из психушки, словно вода из прорванной плотины.
— По одному нужно было выводить,— укорил Подлокотникова генерал.— Разбегутся копрофаги, как пить дать разбегутся.
Но сумасшедшие пациенты пока разбегаться не собирались, начали сосредоточенно ползать по ближайшему полю. Видя такое дело, Копытень удовлетворенно пожал доктору руку.
— Порядок как в моей дивизии. Пожалуй, психи более покладистый материал, чем солдаты. Они за конфетку змею оближут, а солдат и за тысячу баксов халтурить будет. Потому как всегда чувствует себя рабом. Воина только за страх честно работать заставить можно. Дать ему, например, хорошенько по уху. Или пистолетом припугнуть.
Миткэмпферы в мероприятии не участвовали. Федор и Валька, прополоскав Сиракуза Кабанчикова в реке и заставив выпить пару капель нашатыря, повели его показывать место захоронения Озналена Глянцева. Святые отцы, вместе с иереем Лаврентием, еще дрыхли вповалку в шатре главного археолога. Ленька Кушнарь и Настенька Молочкова уехали на попутке в город за фонарями — обследование подземного некрополя решено было не откладывать. Остальные сидели на берегу и невесело глядели на разбредшихся по всей округе клиентов психбольницы.
Невдалеке от соратников гордо восседал на пластмассовом стуле генерал Копытень. Возле ног усатого полководца стояли несколько пустых банок из-под маринованных огурцов и полулежали, аки охотники на привале, (только ружей не было), офицеры из его свиты.
-Прямо Освенцим какой-то!— не выдержал главный археолог Вакслер.
-Не ругайтесь, профессор,— вяло парировал Копытень.— Никакой эксплуатации и насильственного принуждения к труду. Посмотрите, как эти идиоты довольны. Кстати, майор, а сколько нам нужно росы?
— Чем больше, тем лучше,— сверкнул на генерала очками особист.
Больные действительно выглядели счастливыми. Они усердно ползали на четвереньках между кустов, деревьев, прибрежных зарослей, в надежде быстро заработать обещанные генералом конфеты.
Гром грянул уже скоро, когда первая партия сумасшедших принесла собранный ими урожай. В приготовленные огуречные банки посыпалось все — порванные на мелкие части лопухи, вскрытые речные ракушки, камни, палки, только не вожделенные генералом листья "копытника".
-Стоять, назад!— закричал полководец.
Тут к генералу приблизился один из больных, что-то доверительно зашептал ему на ухо.
Выслушав крохотного, похожего на карлика пациента, Копытень просиял:
-Молодец! Говорит, вон в той рощице полно интересующей нас травки. И вся покрыта росой.
-Да, правильно,— подтвердил сумасшедший карлик.— А в той траве мно-о-о-ого вот этих тварей.
Что-то в руках психа зашевелилось, и на колени генерала упала коричневая, щитомордая гадюка.
