Второму кочевнику, а, судя по одежде, это были именно они, то ли надоело, то ли не понравилось, куда зашёл разговор, но он подъехал поближе и что-то резко сказал. За это незамедлительно получил плёткой по лицу от старшего товарища. После гневного окрика он снова отъехал в сторону.
Ещё через несколько фраз кочевник бросил кривой нож к ногам де Графа. Мужчина медленно, нехотя, встал на колени, подобрал нож и отрезал волосы почти под корень. Склонившись, он, не поднимая головы, протянул отрезанный хвост и нож кочевнику. Тот с ухмылкой, не слезая с верблюда, свесившись с седла, забрал подношения. Не торопясь вернул нож на место, привязал хвост к поясу и небрежно бросил кожаный мешок на землю перед всё ещё стоящим на коленях де Графу. Затем кочевник что-то крикнул своему спутнику и, хлестнув верблюда, ускакал прочь. Второй кочевник ничего не ответил и остался на месте.
Де Граф некоторое время как-то потерянно и обречённо стоял на коленях, опустив голову и сжимая кулаки. Затем поднял мешок, оказавшийся бурдюком с прохладной, но вонючей от кожаного сосуда водой, и подошёл ко мне.
Следующий момент — я уже лежу в странной хижине, небрежно сложенной из кривых веток, обмазанных глиной. Ветер свободно проходил через огромные щели в стенах. Низкая крыша тоже сложена из веток, но слой соломы должен защищать от дождя. Пахло овчиной и животными выделениями. Позже рассмотрела, что это был огороженный угол в загоне для скота.
Мыслей не было. Желаний тоже. Овладела сильная апатия, что даже не реагировала на окружение. Повернули на бок? И пусть. Влили в рот воду? Так и быть, проглочу. Открыть глаза? Зачем, мне и так хорошо.
Вечером, не знаю, на первый день или на пятый, в тело влилась волна энергии. Будто ливень после долгой засухи, она почти сразу же впиталась, но оставила после себя желание жить, смыв апатию.
С того момента началась увлекательная и разнообразная жизнь овоща. Целыми днями я лежала на подстилке в загоне, иногда переворачиваясь на другой бок или живот. Единственное отличие от овоща — себя я не удобряла, почти сама добираясь до уборной, представленной овражком неподалёку от загона. Сил едва хватало пару раз в день дойти и вернуться, поддерживаемой де Графом. Хоть в этом не совсем стала обузой. И без того ему пришлось со мной возиться, кормить, поить, лечить. Завтрак состоял из куска пресной лепёшки и воды. Ужин из нескольких ложек каши или иногда просто размоченной крупы и всё той же лепёшки. Вечером лорд-защитник пытался подлечивать меня, но кандалы сводили на нет его усилия, пропуская к ранам лишь жалкие крохи.
Каждое утро де Граф уходил и возвращался только к ужину. Он заметно похудел, осунулся. Когда-то ухоженные руки покрылись грубыми мозолями и обзавелись чёрной каймой под обломанными ногтями. Несмотря на то, что он каждый вечер мылся в холодной речке, на которой расположилось стойбище кочевников, грязь только накапливалась.
По ночам он плотно прижимал меня к себе, закрывая от ветра и согревая теплом своего тела. И всё молча. Мы и раньше разговаривали в основном только по деловым вопросам, а сейчас совсем не общались. Де Граф молчал, не знаю, почему, а я от того, что не могла говорить. Сорванный голос почти пропал, едва получался только тихий неразборчивый шёпот.
К тому же, несмотря на все усилия, ясность ума не вернулась. Мыслить получалось лишь простыми, односложными категориями, и то, с задержкой на понимание. Например, вложит мне в руки лепёшку, я на неё буду смотреть некоторое время, потом пойму "о, еда" и начну есть.
В голове, предоставленной самой себе, завёлся мерзкий голос, твердящий, что вся забота исключительно из-за клятвы долга перед императором. Без ней столь щепетильный в вопросах чести и приличий человек, не стал бы делать и пятой части. И, вообще, я им всем как кость в горле и лишнее звено в управлении страной.
Так прошёл, наверно, месяц. Может, полтора. Когда дни похожи один на другой, и ничем не отличаются, сложно вести учёт времени.
В тот день де Граф, как обычно делал раз в три-четыре дня, с утра отнёс меня к речке. Раны на спине никак не заживали и чем-то сочились, и он куском ткани, когда-то бывшим рукавом рубахи, смывал всю накопившуюся гадость. Именно в такие дни я и узнала, что находимся в стойбище кочевников. С десяток юрт на неискушённый взгляд не отличались от монгольских, казахских, алтайских и прочих, что я видела дома на фотографиях и в передачах про путешественников. Разве что костёр перед ближайшей к речке выбивался из моего представления о классическом стойбище. Мне казалось, что огонь разводили всегда внутри юрт.
Обычно там же, на границе с загоном, собирались чумазые дети с галдежом наблюдавшие мытьё. Не принято у них мыться, вот и удивляются. Подозреваю, ежевечерние омовение де Графа также вызывает у местных интерес.
Сегодня детей не было. Вместо них у костра стояло четверо мужчин и что-то эмоционально выясняли. Двоих я узнала. Хозяина, так окрестила того, с кем торговался де Граф, и его воина, что привёз нас в стойбище. Их собеседники походили на вождя — одетый в явно более добротную одежду с яркой вышивкой, и шамана. Его можно не описывать, с первого взгляда понятно, кто он. Хозяин что-то доказывал этим двоим, активно жестикулируя. Воин с отрешённым видом стоял рядом.
Вождь что-то сказал. Хозяин с видом "не верите мне, спросите сами", выкрикнул несколько слов и махнул в нашу сторону. Де Граф со вздохом положил на землю тряпку, и, особо не торопясь, с достоинством, подошёл к костру и склонился в вежливом приветствии. Вождь стал спрашивать уже его, и хмурился, получая ответы. Хозяин при этом стал заметно нервничать.
Посреди разговора шаман танцующей походкой двинулся в мою сторону. Де Граф дёрнулся было за ним, но был остановлен гневным окриком. Шаман пристально разглядел мою спину и переключился на кандалы. Косточки и деревянные плашки на посохе и одежде шелестели и перестукивались при каждом движении, отвлекая и без того рассеянное внимание. Браслеты он изучал долго. По мере осмотра он стал тихо гудеть себе под нос. Постепенно гудение становилось громче и ритмичнее, превращаясь в настоящее горловое пение. Шаман поддерживал ритм покачиванием и постукиванием посоха. В какой-то момент ритм начал ускоряться и, когда он достиг пика, шаман резким движение на выдохе рывком разомкнул один браслет и бросил на землю. Пение не прекратилось, только снова стало размеренным и неторопливым. Меня же свела судорога. Всё тело защемило, будто я отлежала руку, и теперь болезненные мурашки маршировали по всей коже, кусаясь на любое прикосновение.
Мерзкое ощущение прошло как раз к снятию второго браслета. Перед снятием ошейника прошло больше времени. Шаман собирался с силами, что дало мне возможность хоть немного прийти в себя. Мурашки ушли, но мышцы отказывались повиноваться, замерев в той позиции, в которую их поставил шаман. Сидя в неудобной позе с задранной головой, я вслушивалась в ритм пения со смесью радости, надежды и страха. Даже в те несколько минут без браслетов ко мне вернулась, пусть и не полностью, ясность мозгам. Я испугалась, что впаду в кому, как в своё время Крис. А ведь он провёл в таких кандалах считанные дни.
Последняя, третья волна мурашей длилась дольше предыдущих. К тому же, как только она закончилось, тело снова свело судорогой. К счастью, новой боли не прибавилось, а горящая и нарывающая спина давно стала привычным фоном.
Концом посоха шаман брезгливо собрал все три разомкнутые металлические кольца в кучку, и ушёл обратно к костру, оставив меня бессильно лежать на боку. Повезло ещё, что упала лицом в сторону стойбища, и могла видеть происходящее.
Несколько сказанных шаманом слов произвели неожиданный эффект. Хозяин побледнел, и с воем бросился в ноги налившегося яростью вождю. Воин, молча и невозмутимо стоявший рядом, злорадно улыбнулся. Де Граф недоумённо переводил взгляд с одного кочевника на другого.
Через минуту вождь пинком отбросил кочевника от себя и требовательно протянул руку. Не вставая и не прерывая причитаний, тот на коленях подполз обратно и вложил ему в руку чёрный хвост, что отрезал де Граф при первой встрече. Вождь зажал хвост в руке, злобно произнёс несколько слов и снова пнул кочевника прочь. Волосы же бросил в костёр, сразу на мгновение вспыхнувший. Несколько фраз-команд, и воин сорвался с места в сторону пастбища верблюдов. Сам вождь, прижав обе руки к плечам, обозначил поклон де Графу, ответившему симметрично.
Воин привёл двух верблюдов. На одного сел сам, на другом расположились мы вдвоём с лордом-защитником. И уже к вечеру стояли на расстоянии пяти полётов стрелы от небольшого посёлка, обнесённого высоким забором. Воин попрощался также с поклоном прижав скрещённые руки к груди и уехал обратно в степь, забрав с собой второго верблюда.
В посёлок нас не пустили. Находящийся при воротах мужчина, поигрывая дубинкой, в грубой форме сообщил, куда нам идти. На попытки объясниться, пригрозил спустить собак, недвусмысленно указав на пару животных на привязи. Размером и видом они походили на среднеазиатских овчарок и как-то нехорошо посматривали в нашу сторону.
Пришлось уйти дальше по дороге, ведущей прочь от границы со степью. Вернее, шёл де Граф, а я дремала у него на руках. Со снятием кандалов ушла апатия и безразличие к происходящему. Но взамен появилась сильная слабость и сонливость.
Переночевали в рощице акаций близ небольшого ручья. Его холодной водой поужинали и ею же позавтракали. В этих местах с неплодородной землёй люди жили скотоводством и между поселением была намного большее расстояние, чем в других провинциях. До вечера прошли ещё два посёлка. В один точно также не пустили, а в другом все встречные, словно сговорившись, советовали идти, куда шли, даже не выслушав. Дети, играющие в пыли, начали забрасывать комьями земли и кусками сухих коровьих лепёшек. Пожилая женщина спешно загнала детей в дом, как бы про себя, но достаточно громко причитая "развелось всяких висельников, куда только власть смотрит?"
Де Граф сидел на обочине дороги, устало привалившись к кривому стволу низкого дерева. Я пристроилась сбоку от него, кутаясь в грязную тряпку, что когда-то была дорогим камзолом. Некоторое время мужчина молча отдыхал.
— Знаете, тено, — неожиданно заговорил он, глядя в пыль перед собой. — Я ведь вам не верил тогда. Вы говорили, что отовсюду гнали, а я думал, что вы на людей наговариваете. Или были недостаточно убедительны, что ли. Благородного всегда узнают хотя бы по родовому перстню, — он некоторое время помолчал, снова собираясь с мыслями. — Я никак не мог понять, зачем вам врать. Разве чтобы вас лишний раз пожалели, но вы никогда не жаловались. Теперь я понял, что это я слишком идеализировал, или же просто не знал простой народ. Да и сейчас не знаю, — добавил он через небольшую паузу.
Мимо не торопясь проехала телега. Мужик на козлах презрительно и с неодобрением взглянул на нас и подстегнул тощую лошадёнку. Женщина, сидевшая на мешках позади, воровато оглянулась на него и, убедившись, что мужик смотрит только на дорогу впереди, бросила к нашим ногам большую краюху хлеба. Де Граф не вставая, лёгким поклоном поблагодарил женщину и поднял подачку. Хлеб уже успел слегка зачерстветь, но на голодный желудок прекрасно пошёл.
На следующий день всё повторилось, только миновали всего одно селение. Либо расстояние между ними увеличилось, либо сказались третьи сутки почти без еды. А ведь и до этого сколько времени жили впроголодь. До заката оставалось ещё часа четыре. Дорога завела в редкий лесок, выросший на излучине речки. И в этом леске привалом стоял явно военный отряд.
Де Граф некоторое время всматривался в солдат, затем решительно свернул к ним.
— Чего надо? Подаянием не занимаемся! — дорогу перегородил молодой человек с брезгливым выражением на лице.
— Пятый курс первого Императорского кадетского училища? — утвердительно спросил де Граф с холодными интонациями имеющего право приказывать и поставил меня на землю. Пришлось вцепиться в его правую руку, чтобы не упасть. Ноги не держали от общей слабости и голода. — Позови командира.
Парень было дёрнулся выполнять приказ, но быстро взял себя в руки.
— Да ты кто такой, чтобы приказывать? Командира ему подавай! Пошли прочь, бродяги!
С этим определением можно согласиться. Вид у нас обоих весьма своеобразный. На де Графе грязные штаны и когда-то белая рубаха без одного рукава. Сапоги, сшитые из мягкой кожи, не вынесли активной эксплуатации по каменистой степи, и протёрлись до дыр. Один из них начинал просить каши. У меня обуви не было совсем. И из одежды только пижамные штаны, выглядывающие из-под грязного камзола, теперь смотревшемся тряпкой. Если его владельцу он доходил до середины бедра, то на мне спускался значительно ниже колена. И под ним — драная пижамная курточка, от которой остался только перед. Одним словом — бомжи. И запах, наверняка, соответствующий.
— Тихо ты, Валдар, — к парню подошёл другой, смутно знакомый. Я обвела взглядом остальных солдат. Многие из них выглядели знакомыми и навевали какие-то ассоциации.
— Пусть дождутся командира, если им надо, — продолжил парень. Какое-то время они сверлили друг друга глазами. Первым отвёл взгляд Валдар.
— Под твою ответственность!
Он демонстративно развернулся и ушёл, показывая всем своим видом, что дальнейшее его не касается.
— Можете подождать командира там, — второй парень махнул в сторону деревьев между дорогой и стоянкой.
— Мамонты, — я, наконец, вспомнила, где видела этих парней. Неудивительно, что не узнала сразу, почти год прошёл, а общались от силы пару суток.
— Что? — переспросил парень и уставился на меня.
— Мамонты, — повторила с широкой улыбкой. Голос слушался плохо, сипел и хрипел, и больше походил на каркающий шёпот, но понять слова позволял. Парень с недоверием вгляделся в моё лицо. В глазах появилось узнавание.
— Владо? — недоверчиво уточнил он и перевёл взгляд на де Графа, более пристально его осматривая и только сейчас заметил родовое кольцо на его руке. — Тогда получается... Ох ты ж... — он с чувством выругался. — Проходите к костру и примите извинения за такой приём.
Когда подошли к костру, стало понятно, что Перил остался лидером той части отряда, что встретили на берегу разлившейся Ледянки. "Мамонты" без вопросов освободили место, хоть с весьма сильным не скрываемым любопытством рассматривали нас. Де Граф тяжело опустился на землю. Внешне было почти незаметно, но я чувствовала, что он смертельно устал и еле держался на ногах. Наверно потому и не стал сразу ставить на место Валдара.
— Командир сейчас в деревне, вернётся через час-полтора, — Перил сразу предложил миску, полную кашей с мясом и отошёл в сторону, объяснить товарищам странность своих действий.
Сытная горячая еда после долгого воздержания сделала своё дело и я, устроившись поудобней, заснула.
Капитан де Бутоль возвращался в отряд с чувством удовлетворения от выполненного дела. Это была последняя деревня, пострадавшая от разросшихся стай степных волков. Когда месяц назад он получил приказ о распределении курсантов на практику, то сначала решил, что это чья-то шутка. Кто в здравом уме всерьёз пошлёт военный отряд на уничтожение волков? Скорее уж ловить беглых каторжников с близ расположенной каменоломни. Но уже через неделю, после первой же встречи со стаей, изменил своё мнение. Обычно эти волки ходили по две-три особи и были по зубам крестьянским волкодавам. Но в этом году они сбились в стаи, и отряд воинов с трудом с ними справлялся. Де Бутоль даже порадовался, что отряд не послали патрулировать южные границы. Там почти никогда ничего не происходило, и курсанты быстро забыли бы про дисциплину за три месяца практики. А тут ещё и сроки ограничены только выполнением задания.
