Ренар ответил не сразу. Над этим вопросом он и сам задумывался с тех пор, как произошел налет инквизиции на Кантелё. Почему все руанское отделение подвела выработанная годами допросов и расследований наблюдательность? Почему Ансель не вызывал у них подозрений, а если и вызывал, то они упорно не хотели обращать на них внимание? Почему, в конце концов, у самого Ренара осталась не имеющая отношения к службе болезненная обида, которую он, несмотря на свою невозмутимость, не смог заглушить за много лет?
— Он не казался плохим человеком, — нехотя сказал Ренар после затянувшейся паузы. — Скорее, наоборот. Он был дружелюбен, вежлив, скромен. Всегда готов помочь. Он проявлял участие в наших делах, но при этом не любопытствовал излишне и никогда не навязывался. Он говорил интересные и мудрые вещи, и его хотелось слушать. Жаль, что такой талант рассказчика он растрачивает на то, чтобы запутывать разум людей своей ересью. — Ренар с неприязнью поджал губы. — Но, надо сказать, о ереси он с нами не говорил. Даже намеков не делал! Ну… со мной он об этом не говорил. Хотя, думаю, что и Вивьена он не пытался обратить в свое учение, что бы тот ни доказывал на допросе. Эти разговоры он, судя по всему, оставил для графа де'Кантелё. Мы ведь все-таки инквизиторы. Даже Ансель не мог быть настолько самонадеян, чтобы попытаться обратить нас.
Ренар пожевал губу, помедлил, и выпалил:
— Черт побери, меня бы могли снова отправить в допросную за такие слова, но в обществе лесной ведьмы не побоюсь сказать: я действительно уважал Анселя! Хотел заслужить его наставническое одобрение, хотел услышать, что он думает по одному или другому поводу...
— Он был хорошим учителем? — тихо спросила Элиза.
— Не знаю, сможет ли это понять женщина, но есть особенная важность в том, кто учит тебя обращаться с оружием. Ансель умел разглядеть в нас нашу собственную, личную силу, показывал нам ее, учил применять. Он умел быть строгим и одновременно так выражал одобрение, что его хотелось заслуживать снова и снова. И при этом он общался с нами, как с равными. Не как с нерадивыми мальчишками, которые еще ни на что не способны. Не как с жестокими и опасными людьми, от которых стоит держаться подальше или вести себя подобострастно, если не хочешь проблем. А как с обычными людьми. Это было непривычно. Это подкупало. Возможно, он также вел себя и с твоим графом — представителя знати тоже может удивить общение на равных, которого Ансель умудрялся придерживаться со всеми.
— Если бы я не знала, о ком ты говоришь, и что он сделал, то сейчас прониклась бы симпатией, — горько усмехнулась Элиза.
— Вот и мы прониклись, не зная, кто он и на что способен, — в тон ей ответил Ренар.
— Не скажу, что теперь поняла все, но, по крайней мере, ваше отношение к Анселю меня уже не так удивляет.
— Меня и самого чуть меньше удивляет после того, как я все это проговорил вслух, — признался Ренар.
— Рада, что смогла хоть чем-то облегчить ситуацию, — вздохнула Элиза, поднялась с кровати, подошла и сняла припарку с глаз молодого инквизитора.Ренар сел на лавке и потер глаза. После влажной темноты под пропитанной настоем тряпицей даже скудный свет от печи и пары свечей казался слишком ярким. Поморгав, он широко открыл глаза и попробовал разглядеть что-нибудь на противоположной стене. Он втайне надеялся, что зрение улучшится, хотя и понимал, что вряд ли этого можно достичь за один вечер — какие бы колдовские ритуалы ни приписывали травнице суеверные соседи, Ренар за ней магической силы не замечал, а значит, ее зелье не могло творить чудеса.
Зрение осталось таким же. Разве что напряжение стало чуть слабее, и мутноватые очертания всего, что располагалось дальше нескольких шагов от Ренара, раздражали меньше, чем обычно.
— Ну как? — без особого воодушевления спросила Элиза.
Ренар кратко описал свои ощущения.
— Ну, хоть что-то, — вздохнула травница. — Завтра отправлюсь в город. Похожу по рыночной площади, быть может, найду что-то, что наведет на мысль, или найду рукописи целителей. Денег у меня немного, но… что ж, заодно поищу покупателей и пациентов.
— Спасибо, — кивнул Ренар. Он и сам не мог похвастаться богатством, жалованье инквизиторов оставляло желать лучшего, но он все же решил уточнить: — Если будет что-то дорогое, то скажи, я это оплачу. — Он встал, собираясь уходить.
— Куда ты сейчас пойдешь? — проворчала Элиза, угадав его намеренья. — Ты же в темноте не разглядишь дорогу в лесу. Или разглядишь? А вдруг нападет кто в городе?
Ренар отмахнулся, но Элиза продолжила упорствовать.
— Оставайся, — кивнула она. — Уйдешь на службу с утра.
— Я не собирался тебя стеснять.
— Да ты не стесняешь. И так уже мой плащ на скамье расстелил — вот на нем и переночуй, я устала и не хочу убираться. А еще дров мало, а когда два человека в доме, то тепло медленнее уходит.
— Дожили! Женщина уговаривает меня остаться в ее доме на ночь, а я отнекиваюсь, — нервно усмехнулся Ренар, но понял, что Элизу его шутка смутила, и снова махнул рукой. — Шучу. Чтобы спутаться с ведьмой — это надо быть Вивьеном. Я не настолько безумен.
Элиза невольно вспомнила его симпатию к Рени, но предпочла промолчать, не желая бередить болезненные воспоминания.
— И, быть может, поэтому и жив, — ничего не выражающим голосом сказала она и развернулась к столу, чтобы разобрать посуду.
Ренар тоже мгновенно затих, вновь погрузившись в то усталое печальное состояние, от которого ненадолго отвлекся.
Спорить он больше не стал. Умывшись водой от остатков травного настоя, которую молчаливо протянула в глиняном ковше Элиза, Ренар лег на скамью и вновь закрыл глаза.
* * *
Ансель стоял перед закрытой дверью на постоялом дворе. Большинство его соседей уже разошлись по своим комнатам, разве что пара едва прибывших путников все еще ели в трапезной внизу.
Экономная хозяйка уже погасила все свечи в коридорах, и Ансель стоял перед опустевшей комнатой Вивьена в темноте. С момента ареста жившего здесь инквизитора в комнату никто не вселялся. Сколь бы тщательно ни старались замять эту историю, слухи, как это обычно и бывает, все же расползлись по городу, исказившись и дополнившись подробностями, которые негласно делали эту комнату неприкосновенной.
Для некоторых Вивьен Колер так и оставался извечным узником застенок руанской инквизиции. Другие утверждали, что его замучили до смерти на одном из допросов. Третьи — что сослали в изгнание в монастырь. Четвертые — что перевезли тайком в Авиньон на суд папы.
Ансель тяжело вздохнул, вспоминая услышанные им варианты этой истории. Никто из тех, кто распространял по городу эти слухи, не был на территории тюрьмы, когда Вивьена казнили. Никто из них не видел этого, а значит, не знал всей правды — что в том костре погиб не только Вивьен Колер, вместе с ним сгорела часть души Анселя Асье. Та часть, что была соединена черным кожаным переплетом.
Ансель странным, внимательным взглядом смотрел на дверь, словно та могла объяснить ему что-то еще, чего он не знал.
«Ты хранил у себя нашу книгу. Прямо здесь? Прямо за этой стеной? Так смело и так неосторожно».
Он сделал один шаг, припав на больную ногу, прислонился к противоположной стене коридора и устало вздохнул, словно эти вопросы — пусть ответы на них и были очевидными — еще сильнее утяжелили его ношу.
Не припомню, чтобы ты одобрял опрометчивость, — зазвучал у него в сознании голос Гийома, в котором промелькнуло ревнивое недовольство.
— Я и не одобряю, — едва слышно проговорил Ансель вслух. Его внутренний собеседник молчал несколько дней, с момента казни Вивьена, но теперь, стоило хоть немного оправиться от потрясения, как он вновь назойливым демоном ворвался в сознание. И Ансель, к своему удивлению, даже не испытал неприязни. Он столько раз молился освобожденной душе Гийома, что — как знать! — не вправду ли погибший ученик стал посещать его, как бестелесный дух, которого нельзя увидеть? Да и услышать, в привычном смысле, нельзя. Не в такой ли форме должны являться людям ангелы?
Так что же еще ты здесь ищешь? — прошипел голос. — Вивьена не вернуть и не спасти. Ты можешь только помешать им дальше уничтожать твою веру. Ты можешь отомстить. Сделать то, что должно. Найди Ренара, не дай ему и дальше совершать ошибки и множить зло, которое творит инквизиция.
Ансель оттолкнулся от стены и заставил себя оторвать взгляд от двери. Прихрамывая, он добрался до своей комнаты, закрылся в ней, опустился на кровать и устало потер руками лицо.
Он искал встречи с Ренаром, незаметно следил за ним, но молодой инквизитор с момента казни Вивьена не покидал черту города и редко оставался в одиночестве, а вступить с ним в диалог на виду у посторонних людей по понятным причинам было невозможно. Это не выпивоха-стражник, которого можно подкараулить в трактире, не опасаясь лишнего внимания.
При мысли о Жильбере Анселя в который раз пробрала дрожь. Ему казалось, что мертвеца должны были уже давно обнаружить. Из лавки мясника, конечно, воняет, и это частично может маскировать преступление Анселя. С другой стороны, кто лучше, чем мясник, быстро сумеет распознать вонь гниющего мяса и забить тревогу? Наверняка, стражники уже должны рыскать по городу и искать виноватого.
И как, ты думаешь, они тебя найдут? — усмехнулся голос Гийома, раздавшись так громко, что Ансель невольно почесал ухо. — Как они поймут, что это сделал именно ты? Все было ночью.
— Не знаю. Меня мог кто-то видеть. Я не стал выглядеть иначе, не изменил внешность. Меня может выдать стражник, с которым я стоял на казни. Он заметил, что я веду себя странно. Наверняка, он и насчет Жильбера спросит…
Не теряй голову, Ансель. Мы оба знаем, что это плохо заканчивается — как правило, не только для тебя.
Ансель нахмурился.
— Хватит злорадствовать! Лучше бы взял да помог мне! — воскликнул он и тут же зажал рот руками, понимая, что повышает голос. Он выждал несколько мгновений, переводя дух. Затем тихо обратился: — Гийом?
Некоторое время дух убитого ученика молчал, но потом все же соблаговолил ответить:
Послушай, ты должен взять себя в руки. Никто тебя пока явно не ищет, но внешность снова стоит переделать. К тому же, если ты захочешь разобраться с Иудой, необходимо, чтобы он тебя узнал, разве нет?
— С Иудой?
С Ренаром.
Больше ничего Гийом не сказал. Ансель прерывисто вздохнул и прилег на кровать. Сердце его снова бешено колотилось.
Некоторое время он, не мигая, вглядывался в темноту своей комнаты, а затем — сам не понимая, как — забылся сном.
* * *
Уходя утром, Ренар застал Элизу выметающей пол от сора.
— Как твои глаза? — тут же деловито спросила она, обойдясь без приветствий. Похоже, она проснулась уже давно, и Ренар удивился, что ей удалось не разбудить его.
— Без изменений, — честно ответил он, потягиваясь и разминая мышцы после сна на жесткой скамье. Элиза попыталась не показать своей досады, но тихий грустный вздох выдал ее. Ренар поспешил приободрить: — Но ведь так сразу ничего и не могло поменяться, верно?
— Да, так редко бывает, — вновь вздохнула Элиза, прервавшись и приставив метелку к стене дома. — Ты не опаздываешь на службу?
— Еще даже Prima[16] не звонили, — отмахнулся Ренар, вспоминая, что Утреня и Лауды за эту ночь успели вырвать его из объятий чуткого сна. Элиза непонимающе покачала головой, ожидая объяснений.
— Prima — Первый час, — пояснил Ренар. Поняв, что этого недостаточно, он лишний раз подивился незнанию Элизы, но пояснил: — Звон колоколов. Ты ведь слышишь его отсюда, должна была замечать, что они звонят примерно в одно и то же время.
Теперь Элиза понимающе кивнула.
— Я просто не знала, что это как-то называется, — честно призналась она.
— Вив не рассказывал? — Он печально улыбнулся. — Впрочем, вы, наверное, были другим заняты.
— Он много рассказывал, — с грустью вздохнула Элиза. — Но о колоколах речи не заходило. Получается, горожане по колоколам отмечают время?
— Это самый удобный способ его узнать.
Элиза пожала плечами.
— Мне блики солнечного света в лесу его не хуже сообщают.
Ренар натянуто улыбнулся и предпочел не развивать этот разговор.
— В общем, я не опаздываю. К тому же теперь, что-то мне подсказывает, Лоран на мои вольные появления в отделении будет смотреть снисходительно. Может, даже отпустит до заката. — Он чуть помедлил. — Ты сегодня будешь проводить свои лекарские расследования? — Дождавшись ответного кивка, Ренар вновь попытался улыбнуться. — Хочешь, чтобы я пришел после Вечерни?
— Когда отзвонят колокола? — хмыкнула Элиза. — Это примерно на закате?
— А ты действительно быстро учишься, — отметил Ренар, тут же посерьезнев. — Да. Примерно тогда. Раньше вряд ли вырвусь. Так… мне прийти?
— Да! — с жаром ответила Элиза. Она не стала добавлять, что теперь ей, как никогда, боязно оставаться в одиночестве. Она понимала, что тоска и горе нагонят ее, как только она останется одна, без собеседника, с которым можно было бы разделить эти чувства. Оставалось лишь надеяться, что поиски лекарства для зрения хоть немного отвлекут ее от мрачных мыслей.
Ренар кивнул, развернулся и вышел из дома, предпочтя не произносить слов прощания. Элиза осталась на пороге, прислонившись к дверному косяку и обхватив себя руками.
«А ведь Ренару, должно быть, и того хуже», — с сочувствием подумала она. — «Он был с Вивьеном все это время, он все видел своими глазами и теперь вновь вынужден каждый день возвращаться туда, где все случилось, и делать то, что делал. Добрые духи, что обитают в христианских храмах, помогите ему, если он обратится к вам с молитвой! И если не обратится — все равно, прошу, поддержите его!»
Элизу вдруг осенила одна мысль, которой она не смогла не поделиться.
— Ренар! — окликнула она.
Тот вопросительно обернулся и тут же сощурился — разглядеть Элизу с опушки леса, до которой он дошел, для него уже было затруднительно.
Элиза торопливо подошла ближе и выпалила:
— Ты не говорил об этом, но я хочу, чтобы ты знал, что я думаю. Вивьен никогда не попадет в Ад. Я уверена.
Ренар сначала нахмурился, явно не сразу уловив столь неожиданно высказанную мысль. Затем:
— Его отлучили от Церкви перед смертью. Если ты не понимаешь, что это значит...
