— Что, тебе баб мало? — ехидно уточнил дедушка у Попова. Они сидели в уютном кабинете в нашем доме и раскуривали кубинские сигары, которые привезли деду в подарок. Эта территория была чисто мужской, и мама никогда не заходила в эту часть дома. А мне вечно не сиделось, и я взяла моду устраиваться под дверью и подслушивать. Как и в тот день. — Хочешь с этой своей жить — да ради бога, кто тебе запрещает? Зачем тебе развод?
— Я устал, Василий Игнатович, — вздохнул тогда еще мой папа. — Я устал жить на две семьи. Я хочу свою семью, единственную. Своих детей, свою жену, свой дом, в конце концов.
— У тебя все это есть. И будет еще больше. Твоя карьера процветает, бизнес процветает. А эту...Машу свою ты ведь содержишь на мои деньги.
В голосе отца прорезались гневные нотки.
— Я и без ваших чертовых денег и поддержки обходился. И начинал без них! И уж как-нибудь смогу содержать свою семью.
— Когда это было? — холодно возразил дед. — И кем ты был тогда? А сейчас ты зять Сколова! Ты сам из себя ничего не представляешь, сопляк! Если бы не мои деньги, ты бы давно валялся под забором с простреленной башкой! Тварь неблагодарная!
— Вы мне угрожаете?
— Предупреждаю.
— Что вы от меня хотите? — устало выдохнул отец. Хотя маленькая я уже не знала, как называть этого человека, и только испуганно затаив дыхание, продолжала прислушиваться к странному разговору. — Вы все равно ничего не потеряете, если я выйду из дела. Все договоренности останутся в силе. Оля...Василий Игнатович, вы лучше меня знаете, что ей все равно, останусь я или нет. Мы давно не живем вместе, и я все свободное время провожу с Марией.
— Она что, залетела?
— Нет, но мы хотим детей. Потом.
— А о Наташке ты не подумал? — лукаво спросил дед, и казалось, что он произнес этот вопрос со скрытой издевкой и иронией. Но никак не с заботой или нежными чувствами. — Девка же мелкая еще. Что ты с ней делать будешь?
Последовала тишина, и мой отец молчал. Долго. Я только слышала, как звякнули бокалы пару раз, и все.
— Я... — папа нерешительно замялся. — Я привязался к девочке за все эти годы. Она очень хорошая, умненькая, и я надеюсь, что со временем, когда все уляжется...С девочкой, если она захочет, я и дальше буду общаться. Но поймите меня, Василий Игнатович, я хочу своих детей.
Вот так, в один момент мой папа оказался для меня чужим человеком. Но просто так они с матерью не разошлись — было много криков, скандалов, битой посуды, слез. Била посуду и плакала мама, Попов же молчал и начинал орать только тогда, когда мама начинала нелестно отзываться о его будущей жене. Я была маленькой девочкой и многого не понимала, и, наверное, хорошо, что не понимала. Но я видела, как виновато отворачивается "папа", стоит ему поймать мой взгляд, как мама начинает отворачиваться, чтобы я не видела ее заплаканных глаз, наполненных виной за то, что она так и не смогла построить и дать мне настоящую семью.
Так продолжалось полгода, и мама уже рада бы дать развод, но упирался дед, а дедушка умел быть убедительным, когда это нужно. Я случайно подслушала разговор Попова по телефону с какой-то женщиной. Беременной. Я ясно поняла, что у них будет маленький. Голос теперь уже не отца был уставшим, вымотанным, но все равно счастливым. Но когда он положил трубку и вышел к нам с мамой, его настроение резко изменилось.
Возможно, я и была маленькой, но далеко не глупой. Я решила пойти к одному-единственному человеку, который мог мне помочь.
— Дед, ты занят?
Я попросила водителя привезти меня в дом бабушки и дедушки. Они жили неподалеку, но меня постоянно к ним сопровождала толпа огромных молчаливых дядей. Как говорила мама, время такое, а они очень волнуются. Но скоро все наладится.
Дед оторвался от компьютера и кинул на меня скользящий взгляд поверх монитора.
— Привет, ленточка. Не занят. Чего ты хотела?
Я всегда улыбалась, когда дедушка меня так называл. И неслучайно — в три года меня отдали на художественную гимнастику, и моим любимым упражнением было упражнение с лентой. И деду оно очень нравилось.
— Поговорить. Можно?
Дед кивнул, и я ласточкой залетела в кабинет, запрыгивая к нему на колени.
— Деда, а правда, что мама и папа больше не хотят жить в одном доме?
Дедушка пристально посмотрел мне в лицо.
— Да.
— Совсем?
— Совсем.
— У него скоро будет свой ребенок.
Дед нехорошо, по-темному усмехнулся.
— Даже не сомневался.
Я подняла голову, заглядывая в светло-серые глаза.
— Почему он тогда не уйдет?
— Эх, Наташ, — дед печально вздохнул и обнял меня покрепче, прижимая к груди, — ты не поймешь. Взрослым иногда приходится делать то, что они не хотят. Так бывает, потому что мы выросли и у нас есть множество обязанностей. Перед всеми. У твоего...папы они тоже есть. Перед тобой, перед твоей мамой...
— Я хочу, чтобы он ушел.
Наверное, тогда моя фраза показалась жутковатой, потому что дед немного побледнел и жестко обхватил мой подборок двумя пальцами, заставив неудобно откинуть голову. Маленькая девочка без каких-либо эмоций, совершенно отстраненно просит убрать из ее жизни человека, которого считала отцом. Ни единой эмоции ни в голосе, ни на лице.
— Ты правда хочешь, чтобы он с вами больше не жил?
Я еле заметно кивнула.
— Да.
Не знаю почему, но дед расслабился и заулыбался.
— Ну что ж...если ленточка хочет, значит, уйдет.
Тогда я мысленно почти поклонялась дедушке, прекратившему окружающий меня кошмар и лицемерие. Не было больше ни скандалов, ни заплаканной мамы, а Попов ушел ночью, когда я спала, так что и прощаться не пришлось. Да, я была благодарна деду, думала, что он сделал это ради меня, ради любимой внучки. Кто же знал, что у него к моменту нашего разговора появились другие планы, в которых Попов уже роли не играл. А я? Я всего лишь подвернулась под руку.
Буквально через год дедушка привел в наш дом нового мужчину. Нового маминого мужа. Все прошло с огромным официозом и так...картинно, что ли. Он пришел с букетом цветом и огромным белым медведем. Сказал пару дежурных комплиментов маме, а после повез ее в ресторан. Я в ту ночь ночевала у бабушки с дедушкой, а домой вообще вернулась только через неделю.
Второго маминого мужа, вернее, третьего, если считать моего родного отца, я не любила. Даже не так — мы были с ним настолько безразличны друг другу, что никогда не сталкивались. Как незнакомые люди говорили друг другу "доброе утро", потом ехали по своим делам...и все. В то время я сильно увлеклась спортом, проводя все свободное время или на тренировках, или с Аленой, поэтому момента ухода его из семьи даже не заметила. И ничего не почувствовала. Хотя нет, почувствовала — ярость и ненависть. К деду. Который раз за разом разрывал и сшивал заново мою мать, превращая ее душу в лоскуты. Он превратил ее в бессловесную, безвольную куклу...Я ненавидела его. А потом возненавидела еще больше.
Хотя и с дедом у меня сложились странные отношения. Я его боялась, презирала и восхищалась им, чего греха таить. Он всегда был сложным, расчетливым человеком, ставившим интересы семьи выше интересов одного человека. Слишком властный, слишком самоуверенный, но эта самоуверенность всегда окупалась и выигрывала, он одним лишь своим присутствием мог заставить человека чувствовать себя слабым и беспомощным.
Я втайне восторгалась его способности ставить весь мир на колени. Я не умела так — хладнокровно манипулировать людьми и переставлять их, словно пешки на доске. И я завидовала. Тому, что не могу заставить ЕГО играть по СВОИМ правилам. У меня не хватало ни знаний, ни сил, ни силы воли. Где я, а где дед...И я его ненавидела. За каждую мамину морщинку и слезинку, за каждый скандал в моей семье, за потухший огонек в глазах матери. Но я скрывала это, и, как я думала, очень успешно.
Бред. Скрыть что-то от человека, обведшего вокруг пальца все госслужбы при СССР? Конечно, он знал о разрывающих меня чувствах, и они его...забавляли. Смешили. И дед восхищался.
Нет, он меня любил. В детстве читал сказки, покупал конфеты и даже ездил со мной по врачам, когда на одной из тренировок я сильно потянула связки. Волновался, нервничал, орал на всех, чтобы пошевеливались. Но он любил меня...снисходительно, как бы свысока. Как любимую собаку. Самую любимую в своей жизни, но собаку.
Ты сделаешь для нее все — лучшая еда, внимание. Лучшая жизнь. Ты будешь уделять ей время, ездить рыбачить и купать ее. Выгуливать. Но она все равно останется собакой. И даже если с ней что-то случится, например, она попадет под машину и не сможет ходить или же просто умрет, ты будешь горевать. Долго. Сильно. Ностальгически вспоминая ее спустя много лет. И возможно, ты никогда больше не заведешь себе собаку, потому что будешь помнить о той, единственной и любимой. Но собаке. Не равной тебе. Бессловесной, почти неразумной твари.
Чем старше я становилась, тем чаще и неотступнее меня преследовало это сравнение. Мне противно становилось, но картина вырезалась в памяти. Дед любил и меня, и свою дочь, я ничего не хочу сказать. Разница? Дедушка понимал, что мама обычная болонка, которая дальше лая не пойдет, а я...мне же доставалась роль ротвейлера, наверное. Я, определенно, была интересней.
Первый самый крупный конфликт у меня с ним состоялся, когда на горизонте нарисовался Манченко. Мы с ним невзлюбили друг друга с первого взгляда. Не знаю, есть любовь с первого взгляда, а вот неприязнь — точно есть. Меня тошнило, стоило мне взглянуть на этого разжиревшего волосатого урода. Мутило. И стоило представить, что он будет лапать мою мать, мне хотелось задушить деда голыми руками.
— Зачем он тебе?
Я без приглашения ворвалась в дедушкин кабинет и нагло плюхнулась на стул, закидывая ноги на стол. Я знала, что дедушке это не понравится, но не позлить его не могла. Жилка на морщинистом седом виске дрогнула, и я увидела, как дед часто задышал.
— Что это такое? — яростно кивнул он на мои закинутые ноги. — Я тебя спрашиваю.
Я с преувеличенным интересом осмотрела серебристые босоножки с тонкими высокими шпильками. Да уж, такие босоножки девушки моего возраста не носят, но мне было плевать, вот честно. И плевать даже на то, что люди, видя обутую подобным образом меня, думают, что я, мягко выражаясь, девушка легкого поведения.
— Это? Босоножки от Вайтцмана. Нравится?
— Убери ноги со стола.
— А то что? — я изогнула бровь, бросая вызов.
— Выкину отсюда, — дед же, напротив, выглядел невозмутимым и собранным. Не то что я.
— Сам?
— Скажу охране.
Я поубавила гонор и опустила ноги на пол. Если я хотела чего-то от него добиться, то мне нужно вести себя менее вызывающе и нагло. Но куда деть желание орать от беспомощности?
— Я поговорить хотела.
Дед хмыкнул.
— Ленточка, я уже понял. Дальше что? Давай скорее, а то у меня дел невпроворот.
Меня раздражало такое обращение. Я сжала челюсти и пару раз выдохнула, гася всю ярость.
— Зачем тебе этот Манченко?
— Хм, — дед лениво раскладывал бумаги, не отводя от меня глаз, — а раньше бы ты по-другому спросила. Забавно, даже твоя мать спросила по-другому.
— Мне без разницы, как спросила мать. Я спросила, зачем он тебе нужен?
— Скажем так, мне выгодно, чтобы его возможно и капиталы влились в мой бизнес, — каждое слово подобрано практически с хирургической точностью. — Он умный и предприимчивый человек.
Я презрительно скривилась, от волнения сжимая ручки сумочки.
— У него всего лишь сеть продуктовых магазинов. Зачем тебе это? Слишком мелко.
У деда от изумления и удивления приподнялись обе седые брови. И он окинул меня взглядом с головы до ног. По-другому.
— А ты откуда знаешь?
— Откуда надо.
— Ну что ж...какой вопрос, такой ответ, ленточка. Это выгодно. Это хорошее вложение денег. А Манченко — умный хваткий мужик. Я удовлетворил твое любопытство?
Я скрипнула зубами и нечаянно прикусила язык. Больно. Но куда больнее смотреть на пустое, какое-то мертвое лицо деда, как бы мимоходом меняющего нам с матерью жизнь.
— Почему нельзя найти кого-то другого? — с отвращением к самой себе выплюнула я. — Не Манченко. Есть много других...
— А какая разница? — спокойно спросил дед. Я не ответила, опустив глаза. А в мозгу билась только одна мысль — ненавижу. — Вот и я ее не вижу. Это все?
— Что "все"? — не поняла я.
— Это все, что ты хотела узнать?
Я поднялась со всем достоинством, которое могло быть у девочки четырнадцати лет, и направилась к выходу, небрежно бросив через плечо короткое "да".
Второй раз мы поругались с дедом, когда я отказалась брать его фамилию. Я уперлась как баран, не слушая ни мать, ни деда, ни Геворга. Никого.
— Я не хочу носить твою фамилию.
Дедушка действительно бушевал. Брызгал слюной, источая злость. Как же, я посмела оскорбить его фамилию, а значит, и его самого. Не была бы родной единственной внучкой — убил бы.
— Ты мне надоела! Что тебе опять не хватает?! Чем на сей раз тебе не угодила фамилия?! А?!
— Всем угодила, — спокойно ответила я, с трудом заставляя себя не двигаться, пока дед бегал вокруг меня разъяренным быком. — Но мне нравится моя. Я к ней привыкла. И менять не хочу.
— Да почему? — вырывая последние седые волосы, вскричал дед. — Ты специально меня злишь? Или это из-за матери? — нахмурившись, он посмотрел на меня с подозрением. — Из-за нее ты не хочешь менять фамилию своего отца?
— Я его ни разу не видела, — безразлично пожала плечами и заправила мешающую темную прядь за ухо. — И мать его никогда не упоминает. Причем здесь он?
— А почему тогда? — взревел дед. — Ты моя внучка! Ты что, стыдишься?!
Он орал долго. Ругался, злился. Пока однажды я не сказала одну фразу, заставившую его от меня отстать.
— Даже без твоей фамилии я навсегда останусь твоей внучкой. В чем проблема?
Тогда он долго смотрел на меня в абсолютной тишине. В его взгляде виднелась...нежность, любовь. В моем не было ничего. Но с тех пор дед меня больше не трогал.
Спустя два с небольшим года после того разговора он умер в израильской престижной больнице от рака гортани. Врачи говорили, что организм сильно подкосила его бывшая работа. Ну, еще с тех времен, как он работал обычным батраком на заводе. Меня в тот момент рядом не было — я не выезжала из России, а дедушка уже как полгода не уезжал из Израиля.
И когда пришло известие о его смерти...я не плакала. Я не проронила ни единой слезинки и ни разу не одела траур. Ни разу. Даже нижнее белье специально носила ярких расцветок. О, меня обсуждали, за глаза, конечно. Говорили, что я избалованная бесчувственная тварь. Ни о чем не спрашивали только три человека — Алена, мама и Попов, с которым я, несмотря ни на что, продолжила общаться. В конце концов, я когда-то считала его своим отцом.
Мама, в отличие от меня, плакала. И искренне убивалась. Я этого не понимала.
— Он мой отец, Наталь, — всхлипывая, выдавила из себя мама, когда я спросила ее об этом. — И несмотря ни на что, я его любила.
