Я проверил повязки на руке. Но порезы не кровились. Обмотка с ладони слетела сама, еще пока я спал, но и тут крови не было. Все стянуло надежными корочками.

Приступ злости был резкий, как укол.

— Эйк!

Я рывком сел на скамье и схватил с пола свой сапог. Перевернул его подошвой вверх.

Кровь была тут. В выемке между носком и каблуком, где подошва не касается пола. Чтобы не стерлась.

— Эйк!

И такая же ровная полоска крови перед каблуком и на подошве второго. Кровь была почти черной. И уверен, я знаю, чья это кровь.

— Эйк!!!

Его шаги на лестнице были неспешны.

— Это должно помочь, мастер.

Я уставился на темный проем, пытаясь превратить рычание в спокойный вдох и выдох.

— Эйк, я тебе тысячу раз говорил! Все эти твои...

— Тогда просто не обращайте внимания, мастер, — холодно отрезал он.

Только в глазах блеснула обида. Если он мазал крысиной кровью мои сапоги, значит, эту крысу он оторвал от себя. Не за себя молил своего Кро-Берота.

— Все-таки я тебя выпорю, Эйк...

— Как пожелаете, мастер! — щеки у Эйка стали красными, желваки играли. — Только это единственное, что нам теперь поможет!

Ну и как прикажете отучить его от этой дури?

Если вообще успею...

— Указание-то ваше, — Эйк презрительно сморщился, — только воду испоганило... Будто свинья плескалась... Показать виконту вам нечего.

Меня больше волновал не виконт.

Сон, это проклятый сон...

Он был так ярок... А мелочи — так реальны...

Я кивнул на пустой кувшин.

— Иди вниз, принеси свежей воды.

Когда шаги Эйка на лестнице затихли, я подошел к верстаку, у которого он свалил наши сумки.

Проверил, что футлярчик с кристаллами при мне. Сунул в карман шесть хлопковых коконов с пулями. Взвел арбалет. И, запалив факел, тоже двинулся вниз — но свернул не в жилую часть замка.

Сначала через коридоры доносились отголоски замковой жизни, потом лабиринты толстых каменных стен отрезали все.

Я шел, невольно стараясь ставить ноги бесшумно.

Здесь было тихо и пустынно — точно так, как это было в моем сне.

Во сне...

Если бы я проснулся прежде, чем меня перенесло в тот зал с тварями, рвавшими всех, — был бы я так уверен, что это был лишь сон? Все эти детали — они...

Все они цепко сидели в памяти, не стираясь, как это обычно бывает со снами, — огромными как море, когда только проснулся, и вдруг высохшая лужица, не прошло и минуты, ничего не вспомнить толком.

Но от этого сна осталось слишком много.

И ощущение огромной темной пустоты — безбрежной, нависающей со всех сторон. И запах крови, с чем-то тухловатым, как болотная вонь... Расколотая в щебень плита под ногами — посреди совершенно целых остальных...

Я встал.

Вот и полуспущенная решетка перед входом. Приоткрытая толстенная дверь донжона — как зев.

Я медлил, не решаясь войти.

Прислушивался.

Полная, звенящая тишина.

Точно так, как во сне.

Одна рука у меня была занята факелом, поэтому я присел и положил арбалетик на пол. Вылупил из кокона пулю и уложил ее на ложе. Взял арбалетик, чуть задирая концом вверх — чтобы пуля точно не укатилась по ложу и не слетела.

И скользнул внутрь.

Невольно продолжая красться — хотя это было смешно, свет моего факела вторгался в темноту сильнее любого звука.

Тишина.

Огромная пустота зала — чернота по краям, которую не разогнать даже свету факела...

Проход вниз начинался в стене точно там, где я видел это во сне.

Но сунувшись внутрь, я замер.

Там, внизу, кто-то был.

Я слышал его!

Тихий шажок... Потом еще шажок... И еще один...

Они повторялись через равные интервалы, очень размеренно.

Я попытался представить, как должно выглядеть движение человека, чтобы он мог так шагать — даже если никуда не спешит...

Так могло шагать только что-то огромное. Вздымающее и опускающее ноги огромные, как у боевого мамонта...

Как одна из тех тварей в зале?

Я стоял, боясь вдохнуть, с яростью на себя, что не погасил факел — но теперь уже поздно. Если он там, внизу, заметил отсветы — то уже поздно, слишком поздно...

Стоял не шевелясь, вслушиваясь, — и все больше не понимая, как же это так может быть, что если он шагает, шажок, шажок, шажок, — а звук все один и тот же? Ни громче, ни тише...

И оскалился от злости. Шаги?! Это же капли! Там просто где-то сочится вода. Так падают капли!

Только до конца в этом я не был уверен.

Я сжал конец факела в зубах. Огонь оказался слишком близко к лицу, щеку жгло, глаза слепило — но зато освободившейся рукой я мог надежно прижать пулю к ложу. И теперь направлять арбалет прямо перед собой.

Осторожно шагнул вниз, прислушался.

Звук не изменился.

Я двинулся дальше. Палец на курке взмок.

Но когда я вышел в подвал, я уже точно знал, что это не шаги, а капли.

Кап... Кап... Кап...

Своды искажали звук, на слух его найти был бы сложно — но я сразу заметил колодец у стены.

Свет вырвал из темноты несколько локтей узкого жерла, дальше была тьма — но где-то далеко-далеко внизу блеснул свет. Отражение моего факела. Есть там на донышке вода.

Да, звук был отсюда. Где-то там, пониже, из щербатых стен сочилась вода. Собиралась каплями, и срывалась вниз. До далекого дна.

Я рискнул задрать арбалетик, взял факел в руку.

Теперь, когда огонь не слепил, я смог осмотреться лучше.

И сразу понял, что сон — был всего лишь сон.

Здесь не могло быть такой тьмы, в которой свет свечи тает, не находя границ. Просто не могло. По всему подвалу через равные промежутки шли колонны, сверху расширявшиеся как арки, подпиравшие каменный свод.

На всякий случай я обошел подвал весь.

Ни одной разбитой плиты на полу не было.

И конечно, никаким болотным духом тут не тянуло. Нигде. Здесь вообще ничем не пахло. И воздух был совершенно неподвижен.

— У!!! — гаркнул я со злостью.

У! у! у! у! у! — заукало со всех сторон, не желая умирать.

Злясь на себя все больше, я плюнул в колодец и полез по лестнице обратно.

Выйдя из донжона, я уже не крался, как мышка. Наваждение отступало.

Сон — это всего лишь сон. Никаких вещих снов не бывает. Как не бывает и пророчеств и проклятий. Никто из магов в такое не верит — ни белые братья, ни шаманы, — но...

Вот только — никогда прежде настолько ярких снов у меня не было.

И у меня в жизни не было ничего, что походило бы на то, что я видел во сне.

У той единственной женщины, на теле которой я делал руну, волосы были не светлые, а темные. Да и тело у нее было не легкое и не маленькое — это была старая толстая нянька, зарубленная лихими людишками, пока грабили небольшой обоз, да так и брошенная в кустах.

Когда я нашел ее, никакого гохла подсаживать уже не требовалась. И тащить ее тоже никуда не пришлось. Она сама потащилась за мной. Я только отступал, выбирая место, где ее удобнее повалить и держать, пока нанесу надрезы и залеплю их жидким серебром...

Почему эта, во сне, вдруг стала худенькой, светловолосой и юной? Из-за Синди, что ли?

Ну, ладно. Допустим. Это что-то сильно искаженное, но выплывшее из глубин моей памяти... А вот то, что было потом? Это было что?

Такого я точно никогда не переживал...

Или это не про прошлое? Это — так странно, искаженно, как в стеклянном сосуде с водой, — отразилось то, что ждет меня здесь, в самом недалеком будущем?

Ждет прямо сейчас, сразу после этого заката...

Какая-то испуганная часть меня — не желает здесь оставаться? Чуя неизбежную гибель?

Когда я сделал на той толстой няньке мою первую руну — а потом, первый раз, столкнулся нос к носу с вылезшим на этот зов выползнем...

Я поежился. Да, тот первый раз с выползнем чуть не стал для меня и последним. Я совсем не ждал его там, где он явился. И спасло меня только то, что был он уже сильно потрепанный. И всего один. Где-то его свора нарвалась на того, кто пообрывал им и уши, и хвосты и все лапы... А тот чудом вырвался. Но был уже на издыхании.

То есть это я сейчас понимаю, что он был полудохлый. А тогда я уже распрощался с жизнью, прежде чем смог изгнать его. И потом, дрожа, мокрый как мышь, трясущимися руками заглушал руну, чтобы не явился кто-то еще...

Страх? В этом все дело?

Может быть, это так пытается докричаться моя трусливая часть? Во сне ведь не держишь узду своего разума...

Если так, то что это часть меня самая трусливая — это несомненно. Такого могильного ужаса во сне я еще не испытывал.

Но может быть, это и самая разумная моя часть? Голосок мудрости, пробивающийся с самого донышка моей души? Предугадывающий то, к чему все идет?

Чтобы дать время подумать, что делать — заранее. До того, как оно случилось на самом деле, когда думать уже поздно и изменить ничего нельзя.

Чтобы нашел выход.

К этому была первая половина сна?

Намек?

Там, где от ветра нет покоя — надо не жаться за деревьями, а строить мельницу?

Двор уже накрыло тенью от стены, только алели зубцы и парапет с восточной стороны.

С западной, на возвышении, где торчал в небо, как мачта, рычаг метательной машины, доносился деревянный стук, крики, в огромных беличьих колесах карабкались по два солдата...

Я опустил голову в бочку с водой — провалившись в ледяную тишину, где остались только странные гулкие звуки, совсем не похожие на людской гомон.

Но страх, засевший глубоко внутри, я не мог ни смыть, ни заглушить.

Тот выползень, вылезший ко мне, когда я сам впервые делал руну... Тогда я чудом спасся.

А сейчас? Если сравнить того недобитка-выползня — с этим сизым рохурлуром? С которым его свора в несколько выводков. С диким желанием не просто вылезти здесь в наш мир — а поквитаться со мной, отомстить за два раза, когда я изгнал его, и за своего выгоревшего от жидкого серебра ублюдка... И уже вчера он привел кого-то еще. Другого рохурлура. И ыбрук была вчера...

Я вынырнул в шумный мир людей, чтобы глотнуть воздуха — и снова нырнул.

Кожа немела.

В голове становилось звонко и пусто.

Только страх не уходил.

Еще можно уйти. Пока еще не совсем стемнело — можно взять и уйти.

Их тут много. Лучников, солдат, метательная машина... Может быть, они даже совершенно уверены, что из замка нельзя уйти незаметно.

Уйти можно.

Так что другой вариант у меня еще есть. Пока еще есть...

Вот только уйти — для чего?..

Можно сбежать от людей виконта здесь, и от его мести потом... но какой ценой?

Готов я заплатить такую цену?

Когда без воздуха стало невозможно, я вырвал голову, снова оказавшись средь людской суеты — но теперь и здесь я был сам по себе.

Теперь знаю, что буду делать.

Я сделал свой выбор...

Из-под обвисших на лицо мокрых прядей я оглядывал двор.

Все скрипела машина, бежали в колесах люди. Вершина рычага клонилась к земле, огромный противовес медленно поднимался. На ложе под рычагом, в длинной сети лежал обточенный валун пудов под двадцать. На стене над машиной торчал тощий парень, знаками показывал что-то смуглому человеку, который командовал машиной.

Несколько солдат стояли, задрав головы, под подъемом к машине, глазея на работу мастера.

Еще пара темных силуэтов на надвратной башне.

А ворота-то открыты, и мост опущен...

Кто-то хмыкнул. Я оглянулся.

В нескольких шагах за моей спиной стоял, подбоченясь, Тибальд. Тонкая косичка, как змейка, свисала вдоль щеки. Лук, полунатянутый, со стрелой на тетиве, почти смотрел мне в ноги.

— Кныш говорит, ты вчера у ручья трюк выкинул. С арбалетом. А без него что-то можешь?

Он отвернулся в сторону и, почти не целясь, выпустил стрелу. В двух дюжинах шагов стояла широкая доска, на вершине которой намалевали рыцарский шлем с узкой смотровой щелью — не толще двух пальцев. Стрела воткнулась точно посредине. Рыцарю бы стрела пробила переносицу.

Пара лучников за его плечом одобрительно заухмылялись — рябой Гляныш и еще один, постарше, с внимательными умными глазами.

Тибальд, смерив меня с ног до головы холодным взглядом, в котором больше не было веселья, одно лишь холодное предупреждение, пошел выдирать стрелу.

Я откинул с лица мокрые пряди.

— Так, конечно, не могу. — Я положил руку на рукоять малого кинжала. — Разве что вот так...

— Тибальд! — успел крикнуть Гляныш.

Тибальд обернулся как раз вовремя, чтобы кинжал прошел прямо перед его носом. Он вздрогнул, отшатнувшись и вжав голову в плечи — одновременно с деревянным стуком.

На миг застыл, глядя мне глаза в глаза. Затем оглянулся на доску.

Мой кинжал вошел чуть левее его стрелы. Там, где у рыцаря был бы правый глаз.

Гляныш присвистнул. Тот, что постарше, подмигнул приятелю. Кажется, Тибальд побледнел.

Но он уже отвернулся к доске. Осторожно вытащил стрелу, потом выдрал кинжал и пошел ко мне, на ходу выковыривая кончиком моего кинжала грязь из-под ногтей.

— В забрале бы застрял, — лениво сказал он. — Глаз, может, и повредил бы, а убить не убил. Вот если бы ты его боком так же кидал... Но для мастерового люда неплохо.

Ухмыляясь, он протянул мне кинжал.

— Где Зик? — спросил я.

Из нашей башни было хорошо видно, как кладбище заполняют огни.

Как я и сказал Зику, солдаты втыкали факелы между плитами через каждую пару шагов.

— Ловко вы их, — сказал Эйк. — Пусть, конечно, лучше тут ползают, чем на стенах шляются, пока мы... — Он невольно глянул на лестницу, и заговорил тише. — Я тут, пока вы спали, обошел все. Ну, будто искал, не обгорел ли мох еще где... Как там, на стене храма. Что демоны могут заползти на крышу...

— Все осмотрел, значит... — пробормотал я. — И как? Нашел?

Через другое окно была видна надвратная башня.

Теперь там было три силуэта. Двое опирались на тяжелые арбалеты, один был с луком.

Он отсалютовал в нашу сторону — будто мог различить, куда я смотрю. Ветер трепал косичку на виске.

— Лучше всего через северную стену уходить, мастер. И вдоль края топи. Главное, успеть до леса раньше, чем они заметят. А то на лошадях догонят.

Я покосился на Эйка. Он баюкал расписной арбалетик. Кажется, уже считает его своим?

Эйк вздохнул.

— Сумки и Пенька придется, конечно, бросить. Но у нас почти тридцать золотых. Это на пару лет можно растянуть. Даже если ничего не делать.

Я хмыкнул.

— Хочешь, чтобы деньги вернулись к виконту?

Эйк удивленно задрал брови и уставился на меня.

— Все, что мы не успеем проесть за первые недели, — сказал я. — Пока они до нас доберутся...

Эйк заиграл желваками.

— Даже если он не выдумал, про все эти головы, то все равно нас не найдет! Ночные короли... — Эйк презрительно сморщился и фыркнул. — Ну вот у нас в Себреге? Вообще никакого ночного короля нету! К кому он будет посылать свои описания и сулить золото?

— У вас в Себреге и алхимиков нет...