— Тауо-Рийя.
— М-м? — я нехотя вернулся к яви.
Напротив сидела моя поставщица краденого.
— Вы похудели, — она поставила напротив миску харчей, но еда в последнее время меня тоже мало волновала.
— Что на этот раз? — поинтересовалась Этын.
— Так, для души.
— А, ну конечно, вы же увлекаетесь историей.
Мысли читает, зараза. Ладно. Тетка, с каким бы удовольствием я сейчас об тебя погрелся! Не надумала, а?
Она выронила какую-то дрянь, которую вечно вертела в руках. Отвернулась. Потом расхохоталась.
— Прекратите.
— Запретная тема? — осклабился я.
— Считайте, что так.
— А могу я получить честный ответ на прямой вопрос?
— О чем? — насторожилась магичка.
— Что со мной будет, если меня загрузить под завязку? Все перетащить?
— Если не очень быстро, то ничего, — сказала она не очень уверенно.
Небось скрючит, как этого змея ихнего.
— Учитель болеет не из-за этого, — поторопилась ответить она. — У него — другое. А... вы действительно хотите принять в себя весь фонд?
Дык мы ж тщеславные жадные варвары! Нам бы захапать побольше, чтобы потом похваляться!
— Ах, ну что вы городите! — возмутилась магичка. — Я же понимаю, что вы это делаете не ради себя. Это большая жертва, можно сказать, подвиг.
Забавно говорить с человеком, который понимает тебя без слов.
— Давайте лучше работать. Как вы, в состоянии?
— Баиньки пора, — я послушно улегся обратно, зная впрочем, что пробуждение будет не слишком приятным. — Не желаете ли под бочок? Так я и усну быстрее, э?
— Не отвлекайтесь, пожалуйста.
Йар Проклятый
А колдунов-то оказалась целая куча. И Школа — большущая. Наади (мы с ним уж по-простому) сказал: "Ничему не удивляйся. Мы перенесемся на мою родину. Там ты и будешь проходить ученичество". И перенеслись. Перелетели, то есть. Да так быстро! Раз — и там уже.
Тут все чужое, и все сплошь — черные. Говорю джараду: не возьмут, поди, меня. Я ж гер! Он только рукой махнул. И ниче — приняли. Думал, язык ихний не смогу понимать. Так нет, понимаю все. Наади говорит: магия. Вона как.
Вот и учусь. Своих-то теперь редко вижу, другому джараду меня отдали. Спервоначалу тяжеленько приходилось. Вещи всякие срамные делать. Ну, не срамные — странные. Поглядел на тутошних учеников: все, как есть, полоумные. То задом наперед ходят, то застынут, как примороженные, то почнут каркать все хором, то еще как-нито голосить. Чокнутые. Все ученье — юродивого из себя строить. И меня то ж делать заставляют. И делаю. А че? Да теперь-то уж пообвыкся.
Дома тут узенькие, да все вверх лезут. Где по три этажа, а где и по полдюжь. Народу много. Теснотища. Но чисто. Помои из окошек не выплескивают. Не смердит. Сады оченно красивые. Деревья все больше чужие, незнакомые. Но пахнут славно. Речка тоже есть. Холоднючая. Да чистая, как слеза Господня. Иной раз удираю, чтоб на нее поглядеть. Благодать. Лето уж, все цветет, бабочки летают.
Приезжает тут Наади и говорит: "Я бы порадовался за тебя, что ты так здорово освоился, но... Йар, зачем ты здесь? Для чего ты начал ученичество?" И то правда: разнежился дурень, про дело-то и забыл! А Наади сказал да и уехал сразу. Улетел, то есть, своим колдунским манером. Видно, для того только и заглянул, чтоб кой-кого в розум-то ввести.
Сижу вот, тоскую. Жизня-то как хороша! Жил бы да жил. Да только, через радость мою другим — горе. Так что неча на подольше пожить пристраиваться.
день дюжь-первый
джарад Ние Меари
Разум мнемониста запечатлевает все, с чем соприкасается, в мельчайших подробностях. И сохраняет это даже по прошествии десятков лет. В целях продолжения очередной стадии эксперимента мне теперь все чаще приходится возвращаться мыслями к годам своего ученичества. Это было так давно, точно в другой жизни. Школа. Мои учителя. Друзья. Коллеги. Ничего этого нет. И разливается щемящее чувство тоски...
Неприятно. Но ни Этын, ни Наади не могут похвастаться достаточной яркостью и живостью образов памяти. У них все как-то обрывочно, зыбко. А меня хватит на имитацию не одной чужой жизни...
Я сижу у очага, закутавшись во все, что только можно, но все равно кажется, что холодно. Гадостная старость! Наади подносит мне дымящуюся чашку и тихо произносит:
— Это успокоительный сбор. Я вас погружу в неглубокий гипнотический сон. Только давайте сразу оговорим, какие фрагменты брать?
— Да все подряд. — Я прихлебываю варево и ощущаю только тепло: обоняния совершенно не осталось. — Только подкорректируй, потому что я там ребенок, а он, по легенде, поступает в ученики уже почти взрослым.
Чашка уплывает из рук, и под монотонные слова формулы внушения я погружаюсь в пучины давно исчезнувшего мира.
Детства до школы я почти не помню. Помню, как отец сердито тычет меня сзади в спину и говорит над моей головой, какой я смышленый и какие длинные каноны помню наизусть. Снова тычок, но я молчу, как заговоренный. Я смотрю во двор, где несколько уже почти взрослых учеников, совершенно голые, валяются в пыли возле забора...
Я был таким тщедушным, что выглядел младше своих лет. Джарад не захотел брать такого заморыша и велел приводить меня через год. Мы с отцом вернулись домой ни с чем. Наверное, он здорово разозлился, что я не показал, чего стою. Убедиться в этом я не стремился. Я удрал, вернулся к дому джарада, забрался на стену и стал смотреть, как ученики философа теряют человеческий облик. Впоследствии я применял тот же немудреный прием сшибки сознания. Систематически предаваясь нелепому и абсурдному поведению, человек становится свободен от социальных стереотипов и предрассудков, утрачивает свою прежнюю роль и тогда он готов занять позицию вне общества. Как и подобает Предвещающему.
Воспитанному в строгости мальчику все эти фокусы сперва показались дикими. Но потом идея того, что можно безнаказанно делать гадкие вещи, так меня увлекла, что я, ни о чем не думая, спрыгнул во двор, подбежал к старшим ученикам, сбросил одежду и тоже стал кататься по земле. К вечеру все оделись и стали расхаживать по двору, но при этом каждое их движение замедлилось. Мне трудно было удержать равновесие, плавно перемещаясь с одной ноги на другую. Я несколько раз падал. Я стал спрашивать у них, зачем так делать и почему они не падают, но на меня никто не обращал внимания. Я помню, как возникло состояние странной одури и отрешенности. Мне казалось, оно делает меня особенным. Так я провел несколько дней. Отец меня не искал, джарад тоже не появлялся. Люди вокруг не произносили ни слова, и каждый был сам по себе. Но они все знали, что и когда делать, а я повторял за ними. Я брал пищу в рот только для того, чтобы выплюнуть ее на соседа, ел, держа ложку пальцами ноги, ходил задом наперед, выбегал со всеми на улицу, завернувшись в листья, и приставал к прохожим, точно слабоумный. Я даже справлял нужду посреди двора у всех на виду, хотя подобный поступок считается в Соттриадан верхом неприличия.
Однажды я сидел во дворе, набрав в рот воды и пуская ее тонкой струйкой течь по груди. Ручеек медленно прочерчивал темные бороздки в покрывавшей меня пыли. Я следил за их изгибами. Подошел человек и спросил меня что-то. Я рассеянно ответил, что не знаю. Тогда он встряхнул меня за плечи и спросил, о чем я сейчас думаю. Я сказал, что я не думаю, а плыву по ручейку. Когда меня после этого окатили холодной водой и надавали пощечин, у меня возникло такое ощущение, будто я только что вынырнул на поверхность и начал дышать. Проморгавшись, я увидел перед собой джарада. Он улыбнулся и сказал, что я не лишен способностей, раз за несколько дней самостоятельных занятий дошел до того, что не могу назвать собственное имя. Я сказал: "Почему же, меня зовут Меари". "Больше нет, — возразил джарад. — Теперь ты будешь Рыбкой. Я возьму тебя, и ты поплывешь далеко, Меари-Маленькая-Рыбка. Будем надеяться, ты крепче, чем выглядишь". Джарад Ние Атаи не ошибся. С виду я был болезненным и хрупким: часто падал в обморок, во сне расхаживал по крышам, а потом засыпал на уроках. Но я оказался более живучим, чем многие мои соученики-крепыши. К концу обучения осталось меньше трети: большинство уходили, не выдержав, но некоторые заболели нервным расстройством.
Я всегда был не чужд честолюбия. Мечтал и о битком набитой аудитории на своих лекциях, о месте в Совете. Эти мечтанья придавали мне сил, заставляли трудиться больше других. Школа философии не давала всестороннего образования, и я учился параллельно в обычной школе (а позже — в Математической академии). Там таких, как я, "сироток" не жаловали. Признаться, мне здорово доставалось от соучеников, и из Маленькой-Рыбки меня быстро переименовали в Акхасаури — пугливую придонную рыбешку. Но во мне рано открылись природные дарования, и учителя меня ценили. Я учился легко, перескакивая классы экстерном. Еще подростком я так развил свою память, что учителя нередко давали мне поручения, используя мой разум как фильтр и как емкость для переноски сведений. Меня стали допускать в библиотеки, лаборатории... Однажды я, почти случайно, попал на лекцию джарада Няо. Это была закрытая сессия, о которой не оповещали широкую публику. Я сидел в углу, усердно запоминая каждое слово и... обмирал. Передо мною был бог Мнемоники, ценнейший из людей, но я, конечно, не посмел бы и приблизиться к нему. Лекция закончилась, я стоял в коридоре и пытался провести в уме упражнение на закрепление, но все сбивался — так был взволнован. Тут передо мной возникла величественная фигура. "Ну-ка, малыш, воспроизведи", — сказал мне джарад Няо, сверкая глазами. Помню, от смущения я чуть не упал в обморок...
Вблизи джарад Няо уже не казался таким небожителем. Напротив, он был толстый весельчак и своим жизнелюбием раздражал многих аскетичных коллег. Тогда, вечность назад, он обнял меня за плечи и спросил: "А ты будешь пить вино со своим учителем и развлекать его праздной беседой?" Я ответил, что ради нового знания буду делать что угодно. Няо был прекрасный педагог, хотя и чревоугодник, пошляк и пьяница. Он значительно способствовал моему развитию, он открыл мне дорогу в Предвестничество, и я благодарен ему. Старый добрый Няо успел так подточить свое здоровье, что умер от инфаркта прежде, чем "официалы" принялись драть из него жилы. И я рад этому.
Теперь он, как и все прочие, давно в Наэрд. Остался лишь хитрый трус, маленькая рыбка, что зарылась в камни и переждала бурю.
день дюжь-третий
Йар Проклятый
— Если только удастся это доказать, — говорит она, — выйдет отличный проект. А ты мне с расчетами поможешь.
— Я? Да ты че!
— Да ладно прибедняться! — она щиплет меня за бок, смеется. — У тебя голова, как счетная машина. Такие формулы в уме прокручиваешь!
— Ну, эт' память.
Правда: память у меня жуть какая цепкая. Налету схватываю. Джарад говорит: дар.
— Значит, так. Я этой весной заканчиваю первую ступень. Если присоединишься, тоже сможешь перескочить сразу на вторую ступень. Решайся!
Кроме нее со мной тут никто и не дружит. Звать ее Малышка. Эт' прозвище, имя-то ученику ни к чему. Она и впрямь махонькая, и не растет дальше. Тарда, да еще и карлица. Впрочем, все мы тут... уродцы, "сиротки". Зато она умная. И упрямая — не собьешь.
— А почему ты уверена, что развитие таких разных культур должно быть как-то взаимосвязано? — (Вона, как выражаться-то стал! На пользу, видно, ученье.) — К примеру: мы и дикари с восточного побережья. Мы практически никак не пересекаемся. Связь может быть только очень слабенькой, косвенной.
— Там просвечивает некий общий фактор, который влияет на все страны. Что-то точно есть, — она морщит короткий нос. — Только мне нужно, чтобы ты вычислил поточнее.
— М-м... не знаю, — тяну я.
— О, Наэрд! Ну почему ты всегда такой нерешительный?
Малышка вскакивает. Звякают медные украшения. Вообще-то ученикам не положено, но ей джарад разрешил. Он у нас добрый.
— Давай так: ты мне сперва принесешь все выкладки, — (эк складно болтаю-то!) — Я поковыряюсь с расчетами, а там уж решу, стоит ли браться.
— Ры-ыбка-а! — она смеется, хватает меня за хитон и скачет кругом. — Ну, нельзя же быть таким занудой! Тебе тридцать два года. Какой же ты будешь в старости?
Тридцать два. А сколько ж я всего тут? Шут разберет...
день дюжь-пятый
Тау Бесогон
Обленился я вконец. Даже вставать лишний раз неохота, не то что зарядку делать. Зато читаю запоем. Наткнулся тут на одну занятную статейку в научном журнале. (Жалко, на соттрианском, замудохался переводить.) Исследование посвящено неожиданному созданию Свободного Союза Держав и не менее внезапному скачку в развитии науки в некоторых странах. В Рие, например, исходно совершенно диком. Там за последние пару веков столько всего навыдумывали! И железо, которое не ржавеет. И лекарств чудодейственных уйму. И корабли стали строить какие-то особо быстроходные. Батя рассказывал: рийцы и топят не дровами, а каким-то горючим камнем. Видали вы, чтобы камень горел, да еще со страшенным жаром?
А чего стоят их мастерские чуть ли не на дюжицу человек? (И главное: всем дело находится!) А паровое колесо? Мастер Лаао сам видал: здоровенный такой бочонок, а от него — трубы толстые и колесики зубчатые, друг на друга зацепленные, побольше, помельче. И все это паром пыхает, гремит, крутится! Копье знает, как, но — крутится. И подымает тяжеленный пресс. У нас бы такой целой упряжкой лошадей тягали... Вот уж кто умеет деньги делать! Рийцы скоро всех соседей кругом с потрохами скупят.
Так вот, автор статьи пытался обнаружить ту поворотную точку, с которой началась вся эта небывальщина. Однако точки такой не нашел, терялся в догадках. Но все же что-то ведь подтолкнуло...
— Добрый день, — надо мной нависло темное овальное пятно, перечеркнутое белой полоской оскала.
— А, привет Ритит, — вяло ответствовал я.
Полоска исчезла. Рожа поколебалась и осторожно спросила:
— Как вы меня назвали?
— Ритит, а что не та... ой! А как же вас... — я лихорадочно перебирал в уме, но нужное имя не всплывало. — Простите, совсем с головой хреново. Раньше наоборот — все помнил, хоть цитируй, а тут...
— Этын, — напомнила она, касаясь моего мохнатого лба. — А прежде у вас таких трудностей не возникало?
— Да нет же! — возопил я. — Говорю ж: все сходу отпечатывалось. Я ж мнемонист!
— Конечно. Вы успокойтесь, это пройдет, — ворковала она. — Просто побочный эффект. Идет... переструктурирование материала.
А со мной творился кошмар. При попытке восстановить события той, прошлой жизни, всплывали только невнятные обрывки. Большой город, порт, верфи. Как он назывался? На какой улице я жил? Каша полная...
— Это временно, — настаивала Этын. — Не нервничайте, все у вас будет хорошо.
Ну конечно, ты ж у нас провидица!
— Нет, — мотнула головой она. — Я не ясновидящая. Прогнозирование — это расчет вероятностей, я же вам объясняла. Проводится в Трансе, с использованием некоего информационного поля... Не знаю, как это объяснить...
