Сверху над головой Миреле был раскинут огромный ярко-алый зонт с золотистой бахромой, который должен был защищать его с Ихиссе от палящего солнца — на дворе было начало лета, и они двигались с севера на юго-запад, туда, где должно было быть ещё жарче.
Кукла, подарок Ихиссе, также сопровождала их в этом путешествии: брошенные в шутку слова о "талисмане квартала", похоже, претворялись в жизнь, и по настоятельной просьбе, выраженной всеми актёрами сообща, фарфоровый двойник Миреле теперь ехал в самой первой коляске, раскинув трепещущие крылья впереди вереницы повозок, как носовая фигура корабля.
Миреле то и дело поглядывал в этот первый экипаж, но не на куклу, а на пустовавшее до сих пор место рядом с ней.
"Неужели он и в самом деле появится перед всеми?" — напряжённо думал он, и ему по-прежнему до конца не верилось, что это произойдёт.
Вскоре его сомнениям предстояло разрешиться.
Тогда, когда последние приготовления были завершены, все актёры, а также сопровождавшие их телохранители заняли свои места, когда запряжённые лошади начали пофыркивать от нетерпения сдвинуться с места — тогда ворота квартала снова распахнулись, чтобы пропустить последнего участника поездки.
Миреле увидел его в самом конце аллеи и не отводил взгляда всё то время, пока он неторопливо приближался, опираясь, как на трость, на огромный сложенный ярко-лиловый зонт.
Господин Маньюсарья был разряжен так же пышно, как и остальные актёры, отправлявшиеся в путь. На этот раз это было делом не только личных вкусов: целью гастролей являлся набор новых учеников в труппу, и мальчикам по всей стране надлежало во всей красе продемонстрировать, какие преимущества и привилегии их ожидают в качестве актёров императорской труппы.
Умолчав обо всех страданиях и перипетиях.
— Что же, в добрый путь! — громко провозгласил господин Маньюсарья, усаживаясь в первый экипаж и раскрывая над собой свой зонт. Обмахнувшись веером, он отложил его в сторону и усадил к себе на колени куклу Миреле.
Колеса повозок заскрипели, и вся процессия медленно тронулась.
Среди мужчин-неактёров, сопровождавших манрёсю в качестве охраны — они выделялись своими тёмными волосами и одеждой и, в целом, неприметным обликом — Миреле внезапно увидел знакомое лицо.
— Ксае! — воскликнул он, высунувшись из коляски.
Тот подошёл ближе.
— Это тоже работа, — заметил он, нехотя усмехнувшись. — За неё платят. Чем мне только не приходилось перебиваться все эти годы. Ну и потом... Недовольные настроения всё ещё не до конца утихли. Сам помнишь, чем всё чуть было не завершилось в прошлый раз. Эта поездка не так уж небезопасна. Надеюсь... сделаю всё, что в моих силах, чтобы никаких неприятностей по дороге не произошло.
— Спасибо! — улыбнувшись, Миреле протянул ему руку.
Пожав её, Ксае снова отдалился, исчезнув из виду где-то в хвосте процессии.
Провожая его взглядом, Миреле внезапно заметил один из крытых экипажей, отличавшийся по виду от остальных — было ясно, что это карета придворной дамы, почему-то взявшейся сопровождать актёров.
— А, это Мерея, — сказал Ихиссе, проследивший направление его взгляда. — Рисовать будет. Рисовать жизнь в других провинциях! Ну и нас всех тоже. Она периодически совершает такие поездки. Здесь, во дворце не очень-то порисуешь актёров, сам понимаешь. Она идёт против всеобщего мнения и вкусов, но, что ни говори, а смотрят на неё за это косо. Другое дело Канси. Там... там свобода, Миреле.
Он мечтательно улыбнулся и обнял его одной рукой за пояс.
Положив голову ему на плечо, Миреле смотрел на дома, проплывающие мимо.
Процессия медленно двигалась по улицам столицы, и люди сбегались, чтобы поглазеть на разряженных актёров, похожих на прекрасные экзотические растения или же бабочек, порхающих над ними. От цветов всех оттенков радуги — ярко-синего, небесно-голубого, изумрудно-зелёного, медово-золотого, малиново-красного — в которые были выкрашены заколотые, распущенные или убранные в сложные причёски волосы, рябило в глазах; полы шёлковых и парчовых одеяний и длинные, расшитые узорами ленты развевались на ветру.
Путь пролегал через Нижний Город. Когда повозки проезжали мимо одного из храмов, группа людей устроила скандал, требуя, чтобы "презренные" не смели приближаться к обители Великой Богини, оскорбляя её взгляд своим распутным видом.
По другую сторону какая-то женщина прижимала к себе худенького мальчика, закрывая ему глаза ладонью.
— Не смотри! Не смотри! — истошно вопила она. — Изверги проклятые, вам ещё воздастся на том свете за то, что делаете... Великая Богиня, спаси наших детей! Бедные деточки, деточкам-то невинным за что такое видеть!
— Демоны! Демоны! — вторила ей подруга, показывая пальцем на Ихиссе, приобнявшего Миреле. — Вы посмотрите, что творят на глазах у всех, бесстыжие! Гореть вам в Подземном Мире за грязный грех, противный природе человека...
Миреле смотрел куда-то вдаль, безмятежно улыбаясь и сжимая в руках веточку цветущей яблони.
Внезапно из первого экипажа донёсся знакомый крикливый смех, на этот раз такой громкий, что это произвело воистину устрашающее впечатление.
Люди, призывавшие кару Богини на головы всех актёров, вероятно, уверились, что среди них и в самом деле находится настоящий демон, и в ужасе бросились врассыпную.
Дорога была свободна, и процессия двинулась после небольшой задержки дальше, к западным воротам столицы.
— Вперёд, только вперёд! — закричал господин Маньюсарья, видимо, желая подбодрить своих подопечных после произошедшего. — Что бы ни случилось, какими бы взглядами на вас ни смотрели, какими бы словами ни называли, какие бы наказания в загробной жизни ни сулили. Даже если вас вознамерятся закидать камнями, даже если вас поволокут в огонь. Никогда не останавливайтесь, не позволяйте ничему, включая смерть, сбить вас с вашего пути! Верьте, что вам воздастся за это, даже если не верите больше ни в богов, ни в людей!
Он поднялся в своей коляске и продолжил путь стоя, усадив куклу Миреле к себе на плечо. Светло-голубые крылья её трепетали на ветру и таинственно мерцали, искрясь под солнцем.
Процессия миновала ворота и двинулась на юго-запад, в сторону океана.
* * *
Весна в южных провинциях наступала раньше, осень — позже; когда они добрались до Астрактанских гор, перевал через которые открывал выход к Кансийскому побережью, было уже начало второго месяца Ветра — время, когда в столице деревья повсеместно одеваются золотыми листьями.
Здесь же, в предгорьях, среди зелени крон лишь кое-где мелькали яркие оранжевые или алые пятна. Море Миреле почувствовал ещё задолго до того, как впервые увидел его — что-то изменилось в воздухе, быть может, неуловимо для остальных, но не для него.
Слишком свежим и прохладным стал ветер, слишком острым и терпким — запах хвои, слишком яркими — цвета вокруг: изумрудно-лазоревая дымка, в которой утопали остроконечные вершины гор, чистейшая небесная голубизна, рыжевато-красный, странный оттенок почвы, устилавшей эти земли. Про звуки и говорить было нечего: далёкий рокот слышался Миреле во сне и наяву...
По ночам он видел корабли, покачивающиеся на волнах: распускающиеся паруса, падающие сверху, как тяжёлый занавес, скрипящие под ногами доски пола, мачты, устремлённые ввысь, канат, натянувшийся до предела и с трудом удерживающий судно вблизи от берега — как цепочка, обхватывающая лапку птицы и не позволяющая улететь.
Ему снились лодки, сделанные в форме гигантского дракона — деревянная чешуя была выкрашена в золотой, алый, синий и изумрудный императорские цвета, глаза полыхали пламенем, ноздри раздувались от морского бриза. Миреле стоял в одной из них.
Иногда он видел знакомую фигуру на носу одной из лодок, в самом начале длинной флотилии, приготовившейся к отплытию. Ветер развевал длинные полы одежды и пряди распущенных волос; Хаалиа говорил ему что-то, но Миреле ничего не мог услышать из-за шума, творившегося вокруг — волны с грохотом разбивались о борта лодок, пронзительно кричали чайки, люди на берегу и на кораблях отдавали друг другу команды.
Миреле хотел бы перескочить к нему, но между ними было несколько лодок, и пол опасно скрежетал под ним — он не привык к морской качке и едва мог удержаться на ногах, не то что перескочить с носа одной лодки на корму другой. Хотя на берегу давно уже научился держать равновесие в самых опасных ситуациях...
Он замирал, чуть склонив голову: "Не могу".
Тогда Хаалиа поднимал руку и показывал куда-то вдаль, туда, где на горизонте волны сливались с небом. Смутные, почти неразличимые черты его лица, утопающего в солнечном сиянии, трогала лёгкая улыбка: "Не торопись, ещё будет время".
Проснувшись, Миреле долго вглядывался в усыпанное звёздами небо — он любил спать на открытом воздухе, против чего ужасно протестовал Ихиссе, предпочитавший удобства. Однако иногда и он не выдерживал и, выбравшись под утро из шатра, забирался под одеяло к Миреле, переворачивая его на бок и устраивая подле себя, как ребёнок — любимую игрушку. Тот не возражал — после долгих лет одинокого существования ему нравилось спать с кем-то вместе.
В один из дней, когда Миреле ехал, подложив под голову подушку и прикорнув от усталости — сказалась очередная из бессонных ночей, когда он лежал и смотрел на звёзды, приходя в себя после нового сна, в сравнении с которым реальность казалась зыбкой — Ихиссе разбудил его, бесцеремонно схватив за локоть и потянув к себе, так что Миреле чуть не вывалился из коляски.
— Смотри! — воскликнул он.
Они ненадолго остановились на привал, и в просвете между деревьями сияло и сверкало, разбрызгивая голубые искры, золотисто-лазоревое полотно.
Вялый со сна Миреле послушно двигался за Ихиссе, тащившим его за руку по камням и, казалось, напрочь позабывшим об опасности — они всё ещё находились в горах, и любой неосторожный шаг мог обернуться падением в пропасть, которыми эти места изобиловали.
С выступа открывался головокружительный вид на Кансийское побережье, казалось, расстилавшееся под ногами: крохотные домики, линии стен, обносивших дворцы и сады, золотистая полоса песчаного берега и — море, необъятное, бесконечное, непостижимое, занимавшее половину горизонта.
Миреле смотрел на него несколько мгновений, щуря глаза от яркого солнца, а потом отвернулся.
— Ты разве не о том, чтобы посмотреть на море, мечтал все эти месяцы? — спросил Ихиссе с лёгкой обидой, глядя на то, как друг с гораздо большим интересом разглядывает какой-то неприметный цветок с тонкими белоснежными лепестками, выросший поодаль от леса, среди камней и щебня.
— Да, — просто ответил тот, сорвав травинку и сунув её в рот.
И не добавил больше ничего.
Через несколько дней они, наконец, миновали перевал и, спустившись в долину, прибыли в Канси Энур — крупнейший портовый город и столицу провинции Канси.
Их встречали с шумным восторгом — жили на побережье весело, всевозможные развлечения очень ценили, вестям из далёкой столицы радовались.
В целом же, всё путешествие выдалось удачным, если не считать нескольких неизбежных стычек и оскорблений, то и дело лившихся на актёров там, где среди публики не преобладали утончённые и вежливые аристократы, позволяющие себе убийство, спланированное при помощи интриг, однако не грубую площадную брань. Но это довольно быстро стало привычном делом — во всяком случае для Миреле. Канэ поначалу приходил в дикую ярость, однако, глядя на безмятежное лицо учителя, терял свой пыл.
— Мы же решили с тобой, что нам нет дела до того, что нас могут убить за то, что мы делаем, — напоминал ему Миреле. — Так есть ли смысл обращать внимание на пустые слова, наполненные злобой?
— Делаем? — с тоской переспрашивал Канэ. — Но разве у нас что-то получается? Я ожидал... иного.
Его первые выступления оказались не слишком-то успешными. Для самого Канэ это было серьёзным ударом, однако Миреле смотрел дальше и глубже, и видел очень благоприятный признак в том, с каким недоумением отнеслись к игре его подопечного зрители. Обычно актёров или яростно ругали, или столь же ревностно хвалили, недоумённое же молчание свидетельствовало о том, что Канэ и впрямь показывает нечто, для чего привычные реакции совершенно не подходят.
— Всё ещё будет, — успокаивал Миреле юношу. — Не всё сразу. Это путешествие нужно тебе для того, чтобы посмотреть на жизнь и набраться опыта, а не сразу же собрать все лавры и вознестись на недосягаемый пьедестал. Быть может, лет через десять ты снова отправишься по этому маршруту, и вот тогда громкая слава будет сопровождать тебя по пятам.
— Десять лет? — разочарованно повторял Канэ, позабыв о возрасте того, с кем разговаривал. — Пфэ... мне будет уже двадцать восемь. Это старость! Вообще представить не могу, чтобы мне в старости ещё чего-то хотелось.
Миреле только молча усмехался.
Впрочем, несмотря на все свои слова, наполненные юношеской горячностью и нетерпением, Канэ послушно исполнял все указания Миреле: тот велел ему смотреть вокруг себя очень внимательно, не избегать общения с людьми, наблюдать за отношениями между ними, подмечать их чувства и то, как по-разному они говорят.
По вечерам они часто гуляли втроём по городу — иногда к ним присоединялся и Ксае, привычно молчавший большую часть времени.
После столицы, в которой роскошные усадьбы аристократов и Нижний Город представляли такой разительный контраст, Канси Энур казался странным городом: здесь не было столь ярко выраженного деления между богачами и бедняками. Торговцы зачастую селились неподалёку от знатных людей, влияя на вкусы и предпочтения последних.
Дома здесь строили деревянные и многоэтажные, лишённые столичных изысков, однако улицы своеобразно украшали: повсюду висели гирлянды из разноцветных бумажных флажков, фонарей было очень много.
Мода также отличалась разнообразием — сказывалась близость других государств и иностранное влияние, хотя запрет для заморских торговцев и путешественников селиться в астанисийских городах, введённый ещё пару сотен лет тому назад, продолжал действовать и по сей день. Во всяком случае, крашеными волосами здесь было не удивить, и не всегда актёра можно было узнать в толпе других людей, как происходило в столице.
Миреле, всегда выглядевший неприметно, не слишком ощутил разницу, а вот Ихиссе, судя по всему, ей очень наслаждался.
— Как странно идти и не чувствовать на себе косых взглядов, — бросил он однажды, прогуливаясь по набережной под руку с Миреле. — Не слышать оскорблений. Не знать, что меня презирают за то, что я тебя люблю.
Вдвоём они бродили по лавочкам торговцев, разглядывая фигурки из цветного стекла, причудливые поделки из ракушек, бусы из мелкого жемчуга странного зеленоватого оттенка, который встречался только здесь. Ихиссе любил подобные безделицы, и Миреле часто покупал ему их, пользуясь тем, что за годы, которые он прожил, почти ничего на себя на тратя, у него скопилась некоторая сумма из денег, выдаваемых Алайей на карманные расходы.
Когда к ним присоединялся Канэ, то о подобных развлечениях, конечно, приходилось забыть. Такие вечера они чаще всего проводили, устроившись в какой-нибудь таверне или чайной под открытым воздухом и пробуя кансийские деликатесы — здешняя кухня отличалась большим разнообразием, и этого занятия должно было хватить ещё надолго.
