— Ваше величество излагает мудрые мысли, — поклонился сэр Уильям. — Позвольте лишь указать на то, что накануне войны производить реформы в государственной системе не совсем удобно.
— Особенно, когда наши враги поднимают голову, — прибавил сэр Френсис.
— Враги? — переспросила Елизавета. — Значит, вы плохо служите мне? Враги — это по вашей части, сэр начальник секретной королевской службы.
— Все свои силы я отдаю службе вашему величеству. Но если вы считаете, что я плохо служу, вы можете заменить меня или отдать под суд, — сэр Френсис насупился и уставился в пол.
— Я пошутила, милорд.
— Я не понимаю таких шуток, — пробормотал сэр Френсис.
— Как будто вы вообще понимаете шутки, — проговорила про себя Елизавета, а вслух сказала: — Я довольна вашей службой, сэр Френсис, и доказала это, награждая и возвышая вас... Объясните же мне, какие враги поднимают голову?
— Испанский король тоже готовится к войне, — сказал сэр Френсис, глядя на носки своих сапог, — в том числе, к войне тайной. Он посылает в Англию своих агентов, которые пытаются сеять смуту среди ваших подданных; в Италии на деньги испанцев и под покровительством римского папы открыты школы, которые специально обучают подобных агентов. Находится достаточное количество англичан, которые идут в эти школы, и большая часть из них — фанатичные католики, желающие смерти вашему величеству.
Должен заметить, что у испанского короля больше возможностей для ведения тайной войны, чем у нас. В Испании, как вам известно, нет приверженцев евангелической веры, среди которых мы могли бы вербовать своих помощников. Кроме того, власть короля Филиппа поддерживается инквизицией, требующей безусловного повиновения ему как верховному покровителю католичества. Исходя из всего этого, мы не можем вызвать брожение в испанском обществе, поднять восстание в этой стране или составить заговор против Филиппа.
Нам удаётся получать надёжные сведения из Испании, наши люди есть и в итальянских школах, — но надеяться на большее не приходится. Поэтому нам чрезвычайно важно истребить испанских агентов в Англии и уничтожить вражеские гнёзда в нашей стране ещё до начала войны с Испанией, — иначе я не ручаюсь за последствия.
— Ну, что же, вы засылаете к Филиппу моих агентов, он засылает ко мне своих, — чему тут удивляться? — беспечно отозвалась Елизавета. — Вы ведь успешно боретесь с его агентами, я это знаю по вашим докладам.
— Да, борюсь. Однако их не становится меньше, — ответил сэр Френсис и замолчал.
— Отчего же?
Сэр Френсис молчал.
— Ваше величество, разрешите мне привести уместную к данному случаю аллегорию, — вмешался сэр Уильям. — Бесполезно бороться с осами, пока вы не разорили осиное гнездо, а если муравьи одолевают вас, то бессмысленно гоняться за каждым из них по отдельности, необходимо сжечь муравейник, дабы убить муравьиных маток. Сэр Френсис хочет сказать, что срубленное дерево может дать новые ростки, но дерево уже никогда не вырастет, если лишить его корней.
— Мне это понятно, милорд, но к чему вы клоните?
— Я нижайше прошу вас принять решение, которого ждёт Англия, — сэр Уильям склонился перед королевой.
По её лицу пробежала тень.
— Вы с этим ко мне пришли? — спросила королева.
— Да, ваше величество. Мы с этим к вам пришли: это наиглавнейший вопрос на сегодня, — ответил сэр Уильям, склоняясь перед Елизаветой ещё ниже.
— Я правильно понимаю: вы требуете от меня принять какие-то меры в отношении королевы Марии? — уточнила она, хотя и без того ей всё было ясно.
— В стране не может быть двух королев, — сэр Френсис поднял голову и посмотрел Елизавете прямо в глаза.
— Совершенно верно, ваше величество, — сказал сэр Уильям, распрямившись и тоже глядя на неё.
— Но королева остаётся королевой даже в темнице, — проговорила Елизавета.
— Королева остаётся королевой до тех пор, пока она жива, — сурово возразил сэр Френсис.
— Зачем вы тревожите меня, господа?! — повысила голос Елизавета. — Вы снова и снова требуете от меня немыслимого! Нарушить святость звания, дарованного Богом, посягнуть на жизнь особы, предки которой много веков получали священное помазание миррой и елеем! Это не просто преступление, — это неслыханное кощунство, святотатство; это нарушение порядка, заведённого Господом!
— Разве раньше все короли умирали своей смертью? — не отступал сэр Френсис.
— Подобные прецеденты были в истории, — поддержал его сэр Уильям.
— Да, были, но не хотите же вы, чтобы я стала убийцей? Не думаете ли вы, что я паду так низко, что прикажу умертвить Марию тайным образом?! — воскликнула Елизавета с неподдельным гневом.
— О, нет, нет, ваше величество, мы и в мыслях этого не держали! — испуганно сказал сэр Уильям. — Мы знаем благородство и величие вашей души. Мы имели в виду другое: мы вспомнили о вашем отце...
— Который казнил мою мать? — Елизавета обожгла его взглядом. — Хороший пример вы привели! Но он неудачен, — леди Болейн не была королевой по рождению, он стала ею по воле короля. Он возвёл её на престол и он лишил её престола; король имел на это полное право, чтобы там ни говорили Папа и католики! Я от всего сердца жалею мою несчастную мать, но Генрих мог по закону отнять у неё корону и жизнь; не забывайте, что леди Болейн предстала перед судом, который вынес ей приговор на законных основаниях.
— Основанием была государственная измена, — сказал сэр Френсис, пряча глаза за полуопущенными веками, — а за это полагается смерть.
— Леди Болейн была осуждена по закону, — повторила Елизавета, и голос её внезапно дрогнул.
— А если возникнут законные основания для предания суду Марии Шотландской? -спросил сэр Уильям.
— Они должны быть очень вескими, чтобы перетянуть на чаше весов правосудия святость её рождения и звания. Думаю, что никогда Мария не совершит столь ужасных проступков, — Елизавета поднялась и расправила платье: — Милорды, наш разговор закончен. Все остальные дела подождут до завтра. Прощайте, господа.
— Ваше величество, — поклонились они.
Когда за королевой закрылись двери, сэр Френсис тихо сказал:
— У меня всё готово. Нужен лишь подходящий случай.
— С Богом, — ответил сэр Уильям. — Пора кончать!
* * *
Джейн, фрейлина королевы, могла бы стать влиятельной персоной при дворе, если бы захотела этого. Придворные дамы и джентльмены добивались её расположения, зная о её близости к Елизавете. Вначале это повышенное внимание смущало Джейн, но потом она выработала защиту, приняв гордый и высокомерный вид, который позволял держать назойливых придворных на расстоянии. Её сразу же невзлюбили, зато перестали докучать; что же касается зависти и злословия, то Джейн сделалась их жертвой немедленно после того, как была приближена к королеве. Три вещи позволяли Джейн держаться независимо и не обращать внимания на недоброжелателей: служение Богу, служение Елизавете и любовь к Энтони. Всё это было таким чистым и возвышенным, что она больше парила в небесах, чем ходила по грешной земле.
— Милая Джейн, — говорил ей Энтони при очередной встрече, — вы ангел. Рядом с вами и я становлюсь чище: вы — моя наставница в душевном благородстве.
— Если бы вы обратились в истинную веру, у вас появились бы более возвышенные наставники. Я удивлена, Энтони, что вы, так любящий Спасителя, до сих пор остаётесь в вере, которая искажает Его учение, — Джейн взяла Энтони за руку и посмотрела ему в глаза.
— Ах, ваш взгляд проникает мне в душу! — вскричал он. — Право же, жизнь не жалко отдать за один такой взгляд!
Энтони принялся целовать её пальцы.
Джейн отдёрнула руку:
— Иногда вы меня пугаете, милорд: я знаю, что вы серьёзно относитесь к вере, но каждый раз вы сводите разговор о ней к шутке.
— Какие шутки, моя дорогая Джейн? Мою любовь к вам вы называете шуткой?
— Поймите, Энтони, для меня очень важно ваше отношение к Господу. Что за семья будет у нас, если каждый из нас станет верить в Него по-своему? Муж и жена должны вместе служить Богу на этой земле, — тогда и в загробной жизни они будут рядом. Мне странно, что вы не хотите этого понять, — грустно сказала Джейн.
— Не печальтесь, моя милая, со временем я приду к вашей вере, — каждый разговор с вами приближает меня к этому, — но пока я не готов, — Энтони взял её под руку. — Пройдёмся по аллее парка, какая дивная погода нынче! Она напоминает итальянскую весну, когда Аполлон ласкает землю тёплыми лучами, а Флора покрывает её пышными цветами; люди веселы и смеются, почти из каждого окна слышны музыка или пение.
— Вы бывали в Италии?
— Да, по делам. Поглядите-ка, эта скульптура Минервы будто вылеплена с нашей королевы: те же черты лица, та же величавость! Как я завидую вам, что вы можете видеть её величество каждый день!
— Королева так одинока: ни мужа, ни детей, — вздохнула Джейн. — Её былой друг, граф Лестер, не был ей опорой в жизни, её величеству всё приходилось решать и делать самой.
— Вы говорите о сэре Дадли? — спросил Энтони. — Да, это милый, но беспомощный человек. Зато его племянник молод и силён; королева может опереться на его плечо.
— К сожалению, сэр Роберт часто огорчает её величество, — ещё раз вздохнула Джейн.
— Да что вы? И в чём причина этого?
— Сэр Роберт слишком высокого мнения о себе. Да, он любит королеву, — но ему кажется, что она мало его ценит. Между ними случаются ссоры по этому поводу.
— Присядем на скамейку? — предложил Энтони. — Как жаль слышать такое, — они лишь недавно вместе, а уже разлад! Но мне кажется, что вы преувеличиваете, Джейн, немножечко сочиняете.
— Сочиняю?! — воскликнула она с обидой. — Сегодня её величество вернулась из театра расстроенная. В театре она была с сэром Робертом, — значит, он огорчил её. Это тем более верно, что сэр Роберт не присутствовал на обеде, и её величество даже не спросила о нём.
— Беру свои слова обратно, похоже вы правы, — согласился Энтони. — Между прочим, я когда-то знавал сэра Роберта. Близки мы не были, но что-то вроде приятельских отношений существовало.
— Вы поражаете меня, милорд, — несмотря на вашу молодость, вы всех знаете, со всеми знакомы.
— Я очень общителен и мне интересны люди, — засмеялся Энтони. — Путешественники открывают новые страны, а я открываю для себя новых людей. Это так увлекательно, находить и открывать новых людей!
— Увы, мне это недоступно! — с сожалением сказала Джейн. — Я выросла затворницей под строгим надзором своего опекуна, которого вы считаете добрым человеком. Я почти ни с кем не зналась.
— Однако теперь у вас огромные возможности для знакомства, — заметил Энтони. — Вы могли бы завести десятки друзей, — не говоря уже о полезных связях.
— Нет, это не по мне. Я не верю в дружбу по расчёту.
— Расчёт — это фундамент, на котором держится мир; всё в мире строится на расчёте, — возразил Энтони. — Так заведено от Бога: Он дал нам десять заповедей, чтобы мы соблюдали их — разве это не расчёт? Будете соблюдать заповеди, можете рассчитывать на Царствие Небесное; не будете — договор расторгается. Блестящий образец расчёта! А учение Спасителя, о котором вы упомянули, — что это, как не расчёт? Тоже случай договорных взаимных обязанностей, — между Господом и человеком. Таким образом, расчёт идет от Бога и наш Бог — расчёт. Взгляните внимательно, милая леди, везде вы найдёте расчёт. По расчёту живут как наши католики, так и ваши протестанты, — в этом у них нет религиозных различий.
— Вы кощунствуете, милорд! — возмутилась Джейн. — Отношения между Богом и человеком есть великое таинство. Глубокие чувства лежат в основе этих отношений: вера, надежда и любовь, — а не ваш плоский расчёт!
— Простите меня, Джейн. Я увлёкся краснобайством и согрешил, — Энтони умоляюще сложил руки на груди. — Ваши слова о расчёте напомнили мне одну сцену, которую я недавно наблюдал. Хозяева дома выгоняли семью, что не могла больше платить им за аренду. Беднягам некуда было податься, — пытаясь успокоить своих испуганных детей, они в растерянности стояли на улице, а хозяева дома жаловались, как трудно нынче жить, какие большие расходы у них, у хозяев, как приходится считать каждый пенни. Затем выгнанное из дому семейство побрело куда глаза глядят, а хозяева всё продолжали жаловаться на свою тяжелую жизнь.
Самое забавное, что я знаю этих хозяев: они весьма обеспеченные люди, имеют собственное дело, с которого получают неплохой доходец, и владеют четырьмя или пятью домами в Лондоне. Один из этих домов сдаётся под жильё для бедняков; аренда приносит моим знакомым небольшую сумму, однако её хватает на покрытие каких-то там пустяшных расходов на ведение основного дела. Это важное обстоятельство заставляет моих добрых друзей аккуратно взыскивать арендную плату, не давая никаких отсрочек и поблажек, и безжалостно выгонять на улицу тех, кто заплатить не может. А что поделаешь, нам нет расчёта держать должников, говорили они мне.
— Вы, конечно, скажете, что эти ваши знакомые принадлежат к евангелической вере? — спросила Джейн.
— В том-то и дело, что к католической! — воскликнул Энтони. — Если бы они были протестантами, я бы мог понять их нравственные основания. Ваш великий пророк Кальвин... Ах, извините, Джейн, я опять кощунствую, — не буду, не буду!.. Кальвин утверждал, что каждый человек от рождения предопределён Господом к спасению или проклятию; знак же предопределения — успех или неудача в жизни. Те, кому удалось добиться успеха, были определены при рождении к спасению; те, кто потерпели неудачу в жизненных делах, были намечены Господом к погибели. Исходя из этого, бедняков нечего жалеть, — ведь сам Бог проклял их души.
Но в нашей вере иные представления: следуя словам апостолов, мы полагаем, что все люди равны перед Господом, — богатые и бедные, знатные и незнатные, наделённые властью и подчиняющиеся ей, хозяева и рабы. Спасение же человека зависит исключительно от того, сможет ли он очистить от грехов душу и сердце, чтобы войти в сонм святых перед ликом Господа.
Вот почему меня задел за живое поступок моих знакомых. Денежный расчёт взял у них верх не только над расчётом небесным, но и над мыслью о спасении души.
— Чему удивляться? — сказала Джейн. — Они берут пример с главы вашей церкви. Поведение Пап бывает просто ужасным...
— Не будем трогать святейших пап, милая Джейн! Пути Господа неисповедимы, — прервал её Энтони. — Я думаю, что циничный расчёт, бессовестная корысть и бесстыдная погоня за чистоганом, поразившие Англию, подобно чуме, заразили нас при короле Генрихе. Своими реформами он погасил божью искру в народе и открыл дорогу самым низменным порывам. Недаром одной из первых жертв этих реформ пал сэр Томас Мор, великий человек, не принявший их и сложивший голову на плахе.
— Но в старые времена тоже творились ужасные вещи, — возразила Джейн.
— Да, было много зла, — но было и добро, сострадание, человеколюбие, бескорыстие и милосердие!
— Вы говорите как... — Джейн не закончила фразу.
— Как государственный преступник? — усмехнулся Энтони и, вздохнув, провёл ладонью по лицу, будто отгоняя наваждение. — Ах, добрая, милая Джейн, ваша душевная чистота поистине опасная штука! Она заставляет забыть об осторожности, а это непозволительная роскошь в нашу эпоху.
