— Если все покупатели будут такими, как вы, госпожа, я разорюсь к вечеру, — галантно поклонившись, веяр вручил рыжей девушке завёрнутую в зелёную ткань книгу.
— Если все торговцы будут такими, как вы, господин книжник, я охрипну через полдня, — мило улыбнулась эмпатка.
Хозяин лавки расплылся в ответной улыбке и даже придержал для нас дверь.
— Возвращаемся в таверну, — скомандовала Леари. Но тут нас подхватила невесть откуда нахлынувшая, возбуждённо орущая толпа и понесла по улице.
— Куда они все? — тщетно пытаясь уберечься от чужих локтей, поинтересовалась я.
Эмпатка ответила почти моментально:
— На казнь. Местный прокуратор приговорил к отрубанию кистей и ста плетям молодую ведьму за заговор против главы города. Девочка, естественно, ни в чём не виновата, просто её опекуну не хочется делить имущество. Идём, нас это не касается.
— И ты так спокойно говоришь об этом? — вознегодовала я. — Она же ни в чём не виновата!
— А что ты предлагаешь мне сделать? — эмпатка ловко выдернула меня из толпы и прижала к стене какого-то дома. — Перерезать полгорода ради спасения невинно осуждённой?
— Но это же несправедливо! — не могла смириться я. В глазах Леари мелькнуло уже знакомое мне странное выражение.
— Хочешь справедливости? Хорошо. Но на площадь мы не пойдём. Не люблю казни и пытки. Чему ты удивляешься? Ах да, ты же не знаешь о некоторых моих принципах... Не буду рассказывать про все. Есть у меня одно правило, которое я не нарушаю: в некоторых решениях Совета я не участвую. Я не судья и не прокуратор. Если пред Советом предстаёт обвиняемый... неважно, в чём, у него есть выбор: оправдываться перед Советом или сразиться со мной. Отличие в том, что Совет может пощадить. А я — нет. Быстрая и не слишком мучительная смерть или приговор от 11 магов. Они бывают изобретательны. Порой приговаривают к изгнанию, порой — к пыткам. Я не имею к этому отношения. Всегда за смерть, но никогда — за истязания. Даже во имя благих намерений.
Я не успела ответить. Толпа вокруг заревела и с утроенной силой ринулась вперёд, потащив нас за собой. Эмпатка успела схватить меня за руку, притянуть к себе.
— Сейчас выберемся, — крикнула она.
И тут я увидела повозку с осуждённой. Девочка лет шестнадцати, с застывшим взглядом и разбитыми в кровь губами стояла, поддерживаемая с двух сторон краххантами в серых плащах.
— Стража, — тихо пояснила Леари. — Идём, Рина, пока толпа опять не обезумела, почуяв кровь.
— Ты обещала её спасти! — напомнила я, проталкиваясь вслед за эмпаткой.
— Я обещала справедливость, это разница, — не оборачиваясь ответила та. — Ей не будет больно. Это всё, что я могу для неё сделать. Умрёт от потери крови. И умрёт счастливой, с цветными снами.
Мы выбрались на знакомую мне улочку и до таверны дошли молча. Поднялись наверх. Комната была большой, светлой, с двумя кроватями. Рыжая бросила книгу на одну из них и подошла к окну.
— Но почему ты не спасла её? Ты же могла внушить всем, что она ... — я не договорила. Леари резко повернулась ко мне.
— Могла. Но иногда милосердие заключается в том, чтобы дать умереть, Рина. Хочешь знать всё? Изволь. Вчера она опрометчиво заявила опекуну, что не выйдет за него замуж, а через три года, когда ей исполнится 19 — возраст совершеннолетия в княжестве Драмитт, где мы сейчас находимся, — вступит в наследство и уедет отсюда. Он не захотел терять богатство, которое привык считать своим. Ударил её, потом изнасиловал. Прокуратор — его знакомый. За некоторую сумму согласился убрать несговорчивую девицу. Звериная жестокость опекуна, несколько часов у прокуратора и ночь перед казнью. У неё слишком слабая психика. Девочка просто не выдержала и сломалась. Плюс у неё уже большая кровопотеря и много травм. А сто плетей — это верная смерть.
— Её били? — холодея, я вспомнила пустой, отстранённый взгляд осуждённой.
— Почти что нет, — эмпатка криво усмехнулась. — Только в камере она была не одна. Десять стражников хорошо развлеклись этой ночью. Вначале по одному, а потом по двое и трое. Хочешь подробностей? Могу даже показать, не только рассказать, я прочитала её сознание. Хотя не советовала бы, с твоей-то впечатлительностью. Кстати, десятый стражник — восточный углусс-арх. Чтобы она дожила до казни, они накачали её эликсирами. Девочку уже ничто не спасёт, Рина. Даже наши целители смогли бы излечить лишь тело. Психика восстановлению не подлежит.
Я почувствовала, как завтрак подкатывает к горлу.
— А что касается справедливости, — продолжала Леари, — так она восторжествует. Каждый удар плети чувствуют на своей спине опекун, прокуратор и каждый из десяти стражников. Кстати, тот самый углусс неожиданно для себя минут сорок назад поменял ориентацию и сейчас, вскрикивая от точного ощущения превращающих спину в кровавую кашу ударов, страстно любит уже четвёртого из оставшихся девяти напарников. Трое истекают кровью, совсем как эта малютка ночью. А оставшиеся стоят и ждут своей очереди. И ни один не может уйти. А когда сердце девочки перестанет биться, остановятся и их сердца.
Я, внезапно ощутив слабость, присела на кровать. Господи, какое же она чудовище! И даже цвет глаз не поменялся, они остались непроницаемо-тёмными.
— Лучше не просить меня о справедливости, Рина, — Леари наклонилась к мне. — У меня своё понятие о ней. А отыскать виновных, всех до единого, мне несложно, в каком бы уголке этого мира они не находились. Ты уже убедилась в этом сегодня. До других миров дотянуться не могу, увы. А сейчас советую отдохнуть. Нам предстоит очень интересный вечер.
Она прилегла на свою кровать и закрыла глаза. Я сидела, сгорбившись, пытаясь осознать услышанное. Наверное, все эти...перечисленные эмпаткой, заслуживали наказания, но вот так, за секунду вынести им смертный приговор — это слишком жестоко.
— Тебе их жаль? — рыжая резко поднялась. Сейчас её глаза были светло-зелёными. — Рина, повторяю: я не выношу приговоров. Они делают это сами. Опекун девочки подстроил смерть её семьи, чтобы завладеть деньгами, а сейчас расправился и с ней. Стражники не упускали возможности поразвлечься ни с одной из обвиняемых, особенно с осуждёнными на смерть. Прокуратор с радостью выносил смертные приговоры за мзду и отправлял на пытки особо несговорчивых. А душу можно насиловать лишь до определённого предела, Рина. Потом она ломается, как сухая травинка. Рассказать, как это происходит?
У меня закружилась голова. Леари, не дожидаясь моего ответа, спокойно и бесстрастно рассказывала о пытках, которым по приказу прокуратора подвергали несчастных, чтобы заставить их признаться и в заговорах, и в применении магии, и в преступлениях, которых они не совершали. Рассказывала, не опуская самых страшных подробностей. Об инструментах, об их воздействии, о том, что происходит с истязаемым.
— Прекрати, — взмолилась я и едва успела подбежать к стоящему в углу тазу. Обессилено прислонилась к стене рядом с ним.
— Тошнота это нормальная реакция, — откликнулась Леари. — Ничего страшного, просто, если я не вмешаюсь в твоё пси-поле, ты какое-то время не сможешь есть мясо и, возможно, пару-тройку ночей тебе будут сниться особо кровавые сны. А ведь ты только слушала, ты не видела это своими глазами. И не чувствовала их эмоций.
Меня снова вырвало.
— Как ты можешь говорить об этом так спокойно? Как тебе вообще удаётся жить с этим? — хрипло спросила я, умывая лицо водой из кувшина.
— Я уже говорила, Рина. Я практически не испытываю собственных эмоций. Ни жалости. Ни ненависти. Ни сочувствия. Абсолютно не стремлюсь кого-то покарать, но если мерзавец попался на моём пути, так почему бы нет? Если бы ты со своим обострённым чувством справедливости не вмешалась сегодня — я бы даже не обратила внимания на эту казнь. Одной смертью больше, одной меньше — какая разница.
— Понятно... — меня передёрнуло. — Но зачем? Зачем пытать тех, кто ничего не знает?
— Причины могут быть разные. Как минимум, та, что надо лишь правильно спросить, — Леари смотрела на меня, и в её глазах вновь было то странное выражение. — Хотя для того, чтобы убить, причины не нужны, достаточно желания. Все что-то знают, Рина, даже ты. Случайно услышанный разговор, случайно увиденное событие. Находишь ниточку и разматываешь клубок. У всех разный болевой порог. И многие готовы признаться в том, чего не совершали, не дожидаясь даже первой затрещины. Только это ничего не меняет.
— Почему? — у меня уже не было сил удивляться, поэтому вопрос прозвучал почти бесстрастно.
— Потому что те, кто пытает, стремятся сломать свою жертву, — охотно пояснила Леари. — Для этого в ход идёт вначале страх, затем насилие, шок, и наконец — боль. Невыносимая боль. Шаг за шагом тело превращается в безвольный кусок мяса, мечтающий о смерти. Когда жертва начинает признаваться даже в давно забытых детских грехах, в сказанных со зла словах, вспоминать каждую мелочь — это знак для палачей. Они у цели. Они вламываются в душу, Рина, вытряхивая её до дна и выворачивая наизнанку. Это примерно как поиск кусочков мяса в каше: ты не будешь рыться в кастрюле, проще выплеснуть всё наружу. Но первым сдаётся тело, а не душа. Нарушение слюноотделения, работы почек и кишечника, нервных реакций — это не самое страшное. Каждое прикосновение палача усиливает муки. Достаточно просто показать пыточный инструмент — и жертва уже начинает корчиться от боли. В какой-то момент подвергающийся пытке начинает нести какой угодно бред, признаваться в самых страшных грехах, отвечать на ещё не заданные вопросы, лишь бы угодить мучителям, в тщетной надежде, что они прекратят. Но все мольбы напрасны, боль лишь усиливается. Мастера пыток знают своё дело. Чувствуют, когда ещё можно надавить, а когда лучше немножко отпустить, чтоб жертва не умерла слишком рано. Ну что, тебе всё ещё жаль их?
— Это бесчеловечно, — пробормотала я, пытаясь подавить очередной приступ тошноты.
— А разве я говорила о людях? — эмпатка потянулась. — Кстати, прокуратор сам любил становиться у пыточного стола. Однажды он продержал жертву восемнадцать дней, прежде чем она умерла. Гордился этим. А дома был заботливым отцом, не сумевшим сдержать слёзы умиления при виде новорождённого сынишки.
— Не надо больше! — я заткнула уши.
— Теперь ты понимаешь, почему я никогда и никого не стану приговаривать к пыткам? — светло-зелёные глаза, казалось, просвечивали меня не хуже рентгеновских лучей.
— П-понимаю, — кивнула я, с удивлением чувствуя, как ощущение ужаса покидает меня, заменяясь спокойной холодной отстранённостью. Защитная реакция, что ли?
— Обдумаешь эту информацию в другой раз, — Леари зевнула. — Я немного поиграла с твоим настроением. Ты идеальный объект для внушения, даже явную подмену эмоционального фона воспринимаешь как должное. И впрямь надо с этим что-то делать. Кстати, если тебе интересно: сейчас ты чувствуешь моё настроение. А сейчас советую поспать, ночью у нас на это может не быть времени.
Она вновь вытянулась на кровати и закрыла глаза. Я тоже улеглась, пытаясь обдумать услышанное. В комнате царил полумрак, хотя на улице было ещё светло. Мысли никак не желали выстраиваться в стройную линию, путались, ускользали. А затем и вовсе исчезли.
Проснувшись, я не сразу поняла, что меня разбудило. Какой-то звук, похожий на стон. Через несколько секунд он повторился. Тихий, болезненный, приглушённый. Леари лежала, уткнувшись лицом в подушку. Я встала, стараясь не шуметь, подошла к ней.
— Sjennai...anavek murrjea... — тихо прошептала она и вновь застонала.
Так, похоже, кошмары мучают не только меня. Я осторожно дотронулась до плеча девушки, и в тот же миг она развернулась, как пружина, одним движением перебросила меня через себя, к стене и схватила за горло. У меня потемнело в глазах. Правда, нажим тут же ослаб.
— Вот дьявольщина! — сквозь зубы выругалась Леари, с беспокойством глядя на меня. — Рина, ты в порядке?
— Почти, — я закашлялась.
— Извини, — она села на кровати, обхватив колени руками. — Автоматическая реакция на чужое прикосновение. Я не хотела навредить тебе.
— Ничего страшного, — я наконец-то восстановила сбитый ритм дыхания и села рядом. — Ты стонала во сне, я решила тебя разбудить. Не ожидала, что ты так отреагируешь.
Эмпатка рассмеялась:
— Рина, порой такая реакция может спасти жизнь.
— Тебе тоже снятся страшные сны? — тихо спросила я.
— Не такие, как тебе, — посерьёзнев, ответила она. — Мои кошмары — это привет из прошлого, которого не случилось. Возможные варианты развития событий в тот или иной момент. Насилие, избиение, иногда смерть. Ничего интересного.
Я колебалась недолго. Осторожно обняла её за плечи. Почувствовала, как она напряглась, точно натянутая струна.
— Не надо меня жалеть, Рина, — негромко произнесла она. — Ты не понимаешь, к чему это может привести.
— У меня и так целый ворох проблем, — невесело улыбнулась я. — Одной больше, одной меньше, какая разница?
— Большая разница, — Леари дёрнула плечом, высвобождаясь. — Расскажу в другой раз, когда буду в хорошем настроении. А сейчас иди на свою кровать и постарайся уснуть.
Я вздохнула про себя и послушно отправилась в свой угол комнаты. Ну почему у неё так быстро меняется настроение? То колючая, как дикобраз, то мягкая и почти ласковая. А сейчас она была похожа на испуганного ребёнка. Но ровно до того момента, как я её обняла, чтобы поддержать. И вот как прикажете общаться с такой личностью? И несмотря на то, что сейчас она практически прямым текстом дала мне понять, что не собирается выходить за рамки отношений ученик-наставник, меня всё равно непреодолимо тянуло к этой странной девушке.
— Прекрати обо мне думать, — несмотря на строгий тон, в голосе эмпатки проскальзывали весёлые нотки.
— А ты не лезь в мои мысли! — обиженно огрызнулась я.
— Не могу: ты слишком громко думаешь, — девушка откровенно веселилась. — Так значит, тебя беспокоит частая смена моего настроения? Хочешь об этом поговорить?
— Не хочу, — обиженно буркнула я.
— Напрасно, напрасно, — Леари смотрела на меня со странным вызовом в глазах. — Я могу рассказать много интересного. Знаешь ли, после кошмаров у меня возникает потребность быть откровенной. Точно ничего не хочешь узнать? Но сразу ставлю ограничение: два вопроса — два подробных ответа.
— А почему не три? — выпалила я.
— Это первый вопрос? — рассмеялась рыжая.
— Нет, — я покраснела, мысленно ругая себя за несдержанность, и задала вопрос, мучивший меня с нашей первой встречи. — Что за знаки у тебя на браслете?
— Дерево — символ стабильности и верности принципам, птица — символ свободы и непокорности, — слегка задумчиво ответила эмпатка. — А вот эта подвеска, похожая на трезубец, — знак Пси. Думаю, его значение пояснять не стоит.
— Ага, — я кивнула. — А что будет сегодня вечером? Ты называла эту тренировку особенной.
— Что будет вечером? — повторила эмпатка и улыбнулась мне. — Мы окажем небольшую помощь городской страже. Прогуляемся по местному неблагополучному кварталу, поищем приключений. А потом ты кого-нибудь убьёшь.
