— Тогда, почему же, почему ты не хочешь помочь мне? Что мне необходимо было сделать, чтобы добиться твоего расположения? Убить ещё тысячи и тысячи слабовольных и слабосильных, предать и обмануть всех своих соратников? Ради власти и мощи я уже пожертвовал самым дорогим, что у меня было, — сыном, кровью своею. Я не знаю уже, чем ещё доказать тебе, что ты единственный, кому я поклоняюсь, кого люблю, кому предан душой и телом.
Я, слушая его монолог, ужасался и жалел этого старого человека, который сознательно лишил себя всех радостей жизни, лишил себя всего человеческого, окаменел сердцем, ожесточился душой, разуверился в друзьях и соратниках, ради призрачной, иллюзорной власти над теми же самыми людьми, которых презирал и ненавидел. Парадоксальность услышанного, выбила меня из колеи и чуть не привела к роковой ошибке. На миг мне показалось, что воевода сломлен, раздавлен тем, что мощь Одина, как он называл данный артефакт, не даётся ему в руки, считает его недостойным, и расслабился. Однако следует это признать, Сфенальда я недооценил. Как оказалось, это была его очередная уловка, хитрость, коварный план усыпить бдительность мощи, которую он тоже ненавидел, потому что она не принадлежала ему. И он достиг желаемого результата, почти.
Прямо с колен, этот старый злодей, выпрыгнул и успел схватить ларец, но, уже ощущая его в своих руках, он вдруг почувствовал и увидел, что 'мощь Одина' тает на его глазах. Ещё, не веря в случившееся, Сфенальд обернулся и увидел, что его сокровище зависло в воздухе в каких-нибудь пяти метрах от него.
И вот тогда, старый мерзавец пришёл в настоящее бешенство. Он стал преследовать ларец, не давая ему передышки. Воевода прыгал, подпрыгивал, бегал, кидался и швырялся, чем попало, что-то выкрикивал, брызгал от злобы слюной. Он не знал усталости, как берсерк в бою, но всё было напрасно, а время шло, утекало, а вместе с ним исчезала вера и надежда овладеть артефактом.
С потерей веры и надежды, и силы стали покидать воеводу. Незадолго до истечения срока слияния, воевода последним, отчаянным броском попытался в очередной раз схватить вожделенный предмет, но в который раз промахнулся и упал на пол гридницы ничком. Больше Сфенальд не поднимался, даже не сделал попытки шевельнуться, но он был жив. Потому что губы его еле слышно повторяли одни и те же слова:
— Проклятый ведун, я мало пытал тебя! Ты не досказал самого главного! Ты всё-таки обманул меня!
Он признал своё страшное поражение, но был ли сломлен, я сомневался. Ларец с артефактом, сами собой исчезли, испарились. В этом я не принимал никакого участия, исчезновение прошло помимо меня. Проследить путь ларца не удалось, но мне показалось, что артефакт, в своём футляре, благополучно вернулся назад, в то самое место, откуда его изъяли четыре брата, чтобы через определенное время вновь привлечь к себе внимание алчущих власти над миром.
Обещание своё, не дать Сфенальду в руки антикварной вещицы, я исполнил, но радости не испытывал, скорее наоборот, чувствовал себя разбитым и опустошенным. Было ощущение, что искупался в дерьме, хотелось вымыться и долго, долго оттирать себя намыленной мочалкой. Я оставил старого властолюбца в его комнате, полной его злобой и ненавистью. Мой бой со Сфенальдом на данном этапе закончился, я победил, но вкуса победы не ощущал. Оставалась уверенность в одном, то, что сделано, правильно, иначе нельзя. Это немного успокаивало.
Уже не в силах продолжать смотреть на воеводу, я медленно залез на Ворона, и мысленно попросил его:
— Поехали домой, на заставу.
____________________________х________________________
Всю дорогу я раздумывал над своей судьбой, забросившей меня в тридесятую даль. До сих пор, признавался я себе, не могу понять, повезло мне или нет? С одной стороны, вроде бы да, путешествие в другой мир, иное время, обретение сверхвозможностей, встречи с новыми неординарными людьми, магия, чудовища, нечисть и нелюди, Боги, в конце-то концов. Но с другой стороны, одиночество, обреченность, тоска по домашнему уюту того мира, в котором я родился и жил и, наконец, постоянное напряжение при минимуме информации. Я, проживший сорок лет с лишним, в обстановке, где человек был переполнен нужной и ненужной информацией, сейчас страдал от её отсутствия.
Как, например, в данный момент, когда я еду на Вороне, а вокруг тишина, потому что вся природа впадает в спячку, и мне приходится впадать вместе с ней. Это не мой мир, где сейчас, может быть, я ехал бы в своем авто, а в салон машины, по радио, с различных станций FM, лилась музыка. Или звучали сообщения о 'пробках' на дорогах Москвы, или последние известия о заседаниях 'думцев', или заявления всевозможных президентов; а, может быть, тихо и скромно слышались бы предупреждения медиков о грядущей эпидемии гриппа. Отдельными строками шла бы на высоком оптимизме и с верой в будущее криминальная, спортивная хроника, неуверенно звучал бы прогноз погоды, анонсы концертов и, конечно, заглушая, всё и вся, кричала бы реклама, умная и глупая, пошлая и с юмором, но самое главное, одних и тех же фирм.
Зато, тихо покачиваясь в седле, я мог сейчас думать о чём угодно, и никто и ничто не отвлекало меня от мыслей, наоборот, сама природа помогала человеку размышлять, навевая, либо грусть и печаль, либо, рождая Надежду, Веру и Любовь. И все человеческие размышления и чувства здесь стекались в единой храм матери человечества, Софии, то есть Мудрости.
В моем же мире большинство стран уже служили Цивилизации, а, в так называемых, странах третьего мира люди сотнями тысяч умирали от голода, холода, эпидемий, даже не понимая значения этого слова.
Здесь тоже умирали, погибали, но, кого ни спроси, всяк тебе мог ответить и прояснить, что такое Мудрость и с чем её едят.
Глава VI
Сборы в дальнюю дорогу.
После изложенных событий, прошло четыре месяца. Наступила весна, хотя зима нет-нет, да и давала о себе знать. Неожиданно при сияющем солнце начинал падать снег, или очень теплый день сменяла не менее холодная ночь. Иногда вьюжило, однако день за днём весна всё увереннее вступала в свои права.
Ноябрь и зимние месяцы ни для меня, ни для моих парней, ни для заставы в целом, да и окрестных деревень, не прошли даром. На соседних заставах жизнь протекала не в пример с предыдущими годами активно и действенно
Что касается меня, то я смог добиться почти мгновенного исполнения своих желаний. Например, если у меня на морфологические изменения раньше уходила секунда, то к марту я затрачивал на этот процесс тысячные доли секунды. Если раньше я мог сдвинуть взглядом лишь предмет не больше, чем весил сам, то к концу зимы косо брошенным взглядом мог проделать в лесу целую просеку на расстояние не менее двухсот метров. Если прежде я затрачивал на удар мечом снизу вверх сотые доли секунды, то к весне за эти же сотые доли секунды мог зарубить дюжину самых опытных и умелых бойцов. Стрелы с моей тетивы срывались, как пули из автомата, и не было бойца, который смог увернуться от них. Лук, созданный мастером Ракитой, выдерживал такие нагрузки, но тетиву пришлось мастерить из особо прочных жил двойного плетения, про запас. Если стрелы были с бронебойным наконечником, то не существовало кольчуги или даже лат, которые защитили бы моего врага. Чисто теоретически можно было защититься цельнометаллическим щитом, но только в том случае, если стрела попадала прямо в него. Но такие щиты были редкостью, да и обойти его защиту для меня не составляло труда.
В то же самое время мне удалось развить в себе такую реакцию, быстроту перемещения своего тела и скорость принятия решений, что и сотни стрелков из самострелов не удавалось подстрелить меня с пятидесяти метров, потому что я слышал и видел полёт самострельных болтов, которые по скорости полёта мало чем уступали полёту пули из гладкоствольного ружья. То есть к концу зимы, я стал практически неуязвим даже для профессионального воина. Причиной тому было ещё то, что меня нельзя было застать врасплох, так как я стал за километры ощущать засады и видеть ловушки, а возможные беды и неприятности чувствовать за два дня. Даже во сне у меня не отключался сторож, который предупреждал о грозящих неприятностях.
У четырёх братьев, которые сдержали слово и вернулись на заставу, я перенял умение убивать человека практически любым предметом.
Кстати, чтобы не показалось, что я занимался только собой и забыл о своих учениках и службе на заставе. Не только я преуспел в изучении ниндзюцю, но и весь мой десяток, вместе с Ридгаром, Аспарухом, Ратмиром, Любомиром, очень детально изучили и переняли умение убивать тайно, неожиданно и почти мгновенно. В свою очередь я поделился знаниями 'отсроченной смерти' и умением работать не только по нервным узлам, но и по огромному количеству жизненно важных точек человеческого тела. А ребят я гонял каждый день, всю первую половину дня, оттачивая их мастерство владения оружием, закрепляя навыки. Приходилось, как и другим десяткам, постоянно ходить в дозоры, заниматься хозяйственной работой, уделять большое внимание лошадям. Но третья, самая поздняя часть дня, принадлежала полностью мне, для самосовершенствования.
И, наконец, благодаря накопленному опыту и хорошим учителям, мне удалось постичь процесс гармонии и дисгармонии человеческого организма. Оказалось, что тем легче победить своего противника, чем больше ты о нем знаешь, и не только, как о бойце, но и о его характере, повседневных привычках, семейном положении, образованности, друзьях и врагах, желаниях и пороках.
Затем, уже перенёс этот опыт и знания на животных, которые могли стать невольными моими противниками, под воздействием магических сил. И в этом мне помогли лешие, которых я отыскал в здешних лесах.
Знакомство удалось завязать без проблем, потому что здешние хозяева лесных угодий уже были наслышаны обо мне, при чем характеристики, видимо, были даны моими древлянскими друзьями достаточно положительные. Знакомство с местными лешаками, ещё более упростило моё обучение сверхвозможностям. С их помощью я породнился с лесом и его обитателями. Например, я стал чувствовать настроение каждого деревца или куста, понимал и мог общаться с лесным зверьём, любым, начиная от муравья или комара, до медведя и филина. Мало того, я стал понимать самих лешаков, которые оказались удивительно радушными существами, напичканными такими древними знаниями, что я не переставал удивляться, как это люди смогли пренебречь таким сокровищем и отказаться от такого экологически чистого пути развития.
И в этом нет никакого преувеличения или иронии. Если бы человечество не разучилось понимать своих практически постоянных союзников, то сейчас не было бы бедных и голодных, продолжительность жизни человека увеличилась бы втрое, а то и вчетверо, отпала бы нужды выкорчевывать деревья под пашни и питаться мясом животных. Люди смогли бы без вреда для себя и других регулировать численность своего вида, умели бы создавать такие лекарства, которые до сих пор неизвестны медицине. Причем, для этого необязательно было бы отказываться от человеческого образа жизни и становиться зверем или лешим.
А сколько магии, ведовства было потеряно и забыто!!! Эх, да что тут говорить! Поэтому, когда мои новые друзья стали делиться со мной своими секретами, я как губка стал впитывать их знания и умение, которые позволяли жить в гармонии с природой.
Конечно, каждый леший был индивидуальностью, как и каждый человек, но среди них не было таких, которых мы, люди, называем подлецами. Да, среди них находились жадные и бестолковые, властолюбивые и скрытные, шутники и ворчуны, характеры у многих были не подарок, но у всех у них начисто отсутствовало чувство зависти, способность подставить своего сородича, опорочить его или предать, и уж, тем более, убить. Впрочем, способность опорочить или предать, кого бы то ни было, у леших отсутствовала вообще. Следует сказать, что среди них были непримиримые лешие, которые считали, что люди, — это враги всему лашачему роду.
И, конечно, у них на то были все основания так считать.
Люди вели себя глупо и бездарно, алчно и жестоко по отношению к лесам и его обитателям. И это была горькая правда, с которой я не мог не соглашаться. Однако с чем я не мог согласиться, это с тем, что людей за это надо жестоко наказывать. Люди и так себя наказали! Я ратовал за терпимость и заключения союза с нами, людьми, за возможность воспитания нас, людей, с малых лет в любви и уважении к природе, за возможность передачи нам, людям, хотя бы частички знаний, которыми располагают лешие, для взаимопонимания и взаимоуважения.
Кое-кого мне удалось убедить, но остались и 'непримиримые', которые никак не соглашались считать людей достойными себя. Их довод был один, если эти никчёмные существа не научились владеть хотя бы малой толикой знаний, которыми перволюди ещё как-то умели пользоваться, а наоборот, только растеряли все знания за тысячелетия, то чего же ждать от их потомков! Упорствовал больше всех самый старый из лешачьего рода.
— Ентот сброд, — упорствовали 'непримиримые', — тольки надсмешки над нами строить будуть. Не-е, обходилися мы стольки годков без етаких ученичков, и впредь обойдёмси.
— Ну, а как же я?
— Э, милай! Ты особь статья, да ты уже и не человек вовся. Потому ты себя в придмер не возводи.
— Ну, а мои воспитанники?
— А что твои воспитанники? Тольки и умеють, что оборачиваться, а понятия не обрели. Есть, конечно, у тебя там два паренька, которые кое на что способны, но одного гордыня обуяла, как же ето, он, такой красный молодец, да в гада ползучего или там, в насякомое обернётся! Ето рази ученик, горе одно!
— Ну, а второй-то, значит, стоящий? — понимая, о ком идёт речь, вопрошал я.
— Так ить, как посмотреть! Ежели б опять жа он сполна нашей ведой хотел владеть, то оно, конечно, смог бы поднатореть со временем, но, ить мотаеть его из стороны в сторону! Да и век человека короток. Вот и сам посуди, даже лучшие из людёв, а и то не могуть дотянуться до плохонького из наших.
— А не скрывается ли за вашим нежеланием делиться с людьми своими ведами, страх, что они сумеют лучше вас ими пользоваться?
— Есть такое, быват и страшно станет, как подумаш, что человек пользоваться ведами сумееть, а безо всякого понятия. Тута ить, что главное? Главное, всем существом принять каждую веду, а не тольки уразуметь, как, да что глаголить.
— Хорошо, но существуют же волхвы, маги, знахари, которые разбираются в травах, понимают звериный говор, общаются с вами и даже создают новые веды.
— Так ить, енто Долгоживущие. Таких же раз-два и обчёлси. А знахари, ета и не ведуны вовсе, а так, самоучки. Они же, прежде чем, хоть что-нибудь постигнут, стольки скота, да и людёв перетравють, стольки добра лесного переведуть! А нет, чтобы, значит, к нам обернуться, да вежливо попросить: 'Научите, хозяева лесные, нас, дурней, уму разуму. Подсобите, лешаки, в ведовстве, век вам благодарны будем!'
Не-е, пыхтять, тужатся сами, а толку, пшик один, умора!
— Можно подумать, что любой к вам вот так, запросто, может обратиться.
