Учитель, кажется, уловил причину волнений бывшего ученика.
— Не волнуйся. Огонь скроет все твои недостатки, — Италл добродушно похлопал по плечу сокамерника. — Все-все недостатки.
Как ни странно, никто из "инквизиторских" не проронил ни единого слова на эту колкость. Разве что больно ткнул "ночника" под ребра рукояткой меча один из стражей.
"А еще товарищами по государственной службе называются!" — обидчиво подумал Филофей. Ноги, с непривычки, начали гудеть. Даже условный простор коридора был обширней их камеры. За очередным поворотом Ириник ощутил дуновение ветерка. Теплое и ласковое, оно коснулось щек и губ лучшим лекарством. Филофей боялся дышать, дабы не отогнать своим дыханием этот благословенный подарок. А главное — воздух не был горячим. Значит, там, сверху, никого еще не начали жечь, даже костров не готовили для дорогих и горячо, очень горячо любимых гостей. Надежда наполнила душу Филофея. Чудилось ему, что еще немного, еще чуть-чуть, и он увидит сстарых друзей, иллюстрий Андроник окрикнет стражников, те в страхе расступятся, и...
Инквизиторы остановились. Рукоятка вновь больно саданула прямо под левый бок. Сердце закололо от волнения. Душа ушла в пятки и принялась прорезать подошвы. Что же будет? Что же будет?
Впереди тьма расступилась, и на Филофея прямо-таки рванул поток свежего воздуха. Он вдыхал его вовсю, спеша наполнить легкие и самую кровь, сохранить про запас, — когда еще он увидит мир божий? Когда еще покинет подземелье?
Лучи света резанули по глазам, отчего их ожгло нестерпимой болью. Но Ириник не смыкал век. Свет! Вдруг это последний раз, когда ему будет суждено его увидеть? Вдруг...
— Топай давай, — в этот раз стражник проявил вежливость, и ребра Филофея остались в целости. Уже за одно это "ночник" готов был горячо благодарить тюремщика. Тем более он понимал: работа такая. Здесь вам не термы, а имперское заведение...Ну, точнее, церковное... А впрочем, все это было слишком сложно.
Солнце было в самом зените, и рука Филофея помимо воли закрыла глаза. Свет жег, жег в буквально смысле! После прохлады коридора казалось, что здесь настоящая жаровня. За столь короткое время "ночник" забыл, как тепло сейчас в Аркадии... Донесся крик чаек, летавших над заливом. Море-океан был так близок. Ринуться бы туда! Найти какую-нибудь щель в стене, оторваться от стражи — и прыгнуть в волны! Уж лучше так, чем на костре...Лучше морская пучина, чем нестерпимый жар пламени.
— Благодарю Вас, отче, за солнечный свет. Искренне, — без единой нотки ехидства произнес Италл.
Произнес так, что превозмогая боль, Филофей широко раскрыл глаза и глянул на учителя. Тот был серьезен, как редко бывало за все время их знакомства. Бывший ипат философов вовсю смотрел на небо. Он наблюдал за тем, как облака путешествовали где-то в заоблачной выси. И — дивное дело — Италл улыбался. Улыбался совершенно по-детски, добродушно и легко. Он радовался свету и небу, крику чаек...
Филофей застал на месте. Его взгляд наконец-то упал на помост, возведенный посреди дворика резиденции Инквизиции. Высокие, обложенные песчаником стены вздымались над брусчаткой. Шагах в тридцати-сорока глухие ворота манили обещанием свободы. А здесь служки завершали укладку хвороста и бревен вокруг столба, к которому...
Это он! Он! Тот самый маг, которого так долго выслеживала "ночная стража"! Похоже, что больше ему некуда бежать. Некуда. На шее его болтался мешочек с особым порошком. Когда язычки пламени подберутся к самому горлу, тот взорвется, и страдания жертвы будут облегчены. К колдуну Инквизиция оказалась добра. Редко кому выпадал шанс на такую радость. Многим суждено было гореть до смерти буквально.
Филофей сглотнул. Служба не смогла выветрить страх перед смертью. К самой глотке подступил тошнотворный комок. Ноздри наполнились ...нет, не дымом, — предчувствием дыма и вони горелой плоти. Выдержки не хватало, и в любой момент его могло вырвать прямо под ноги, на брусчатку. Требовалось срочно отвлечься, но как?..
— Игемон Италл, прошу Вас, никогда не говорите о том, что надо рабюотать с жаром, — бывший ипат философов любил подобные словесные обороты. — Больше никогда...
Филофея мутило. Италл лишь отмахнулся:
— Служба так и не перековала тебя. Как боялся, так и продолжаешь бояться сущих мелочей, — и, помолчав мгновенье, добавил: — Ничего, теплом еще будешь вспоминать молодость в твердыне знаний.
Нет! Ни за что! Филофей справился с собой. А учитель — учителшь был тверже камня. На лице его не пролегло даже тени волнения. Казалось, что он знал, что их ожидает. Или же...и вправду? Ведь когда-то и он сам попал в руки Инквизиции. Чем-то же выбивали его показания! А что "ручники" работали с огоньком...
Вдох. Выдох. Вдох. Легкие будто бы наполнились солью и пеной: подул сильный ветер с моря. Филофей отвел взгляд от привязанного ремнями к столбу колдуна, силящегося выплюнуть кляп из горла, и принялся разглядывать облака. Белые комья первозданного эфира, они мирными овечками бороздили небесную синь. Где-то там был Аркар? Взирал ли он на детей своих? Что-то думал он о мире земном? А может, вовсе позабыл про Аркадию?..Нет, он не должен был! Узнать бы! Филофей так возжелал узнать, видит ли владыка небесный его, такого слабого и потерявшего надежду человечка, придет ли на помощь...
Раздался протяжный вой трубы, и в ворота заколотили десятки рук. Скилица дернулся, вперив взгляд в почерневшие от времени доски. Из сторожки высыпали "ручники", взволнованно переговаривавшиеся друг с другом. А служки все так же подносили бревна и солому. Кто-то подтащил кратер с маслом. Капля-другая пролилась от нерасторопности, оставшись на штанах и брусчатке. Служки не суетились, двигались буднично, даже лениво. Но ни разу не подняли глаз, чтобы взгнлянуть в лицо приговоренному. Даже их привычная к такому делу душа знала границу. Филофею, похоже, было суждено сейчас узнать этот предел...
Да, Инквизиция знала, как побольней ударить гордеца по одной щеке, дабы он безмолвно подставил другую. Даже Италл — и тот молчал. Но — смотрел на колдуна. Филофей не в силах был сделать то же самое, но чувствовал: двое смотрели глаза в глаза. Наконец — после очередного удара в ворота — Италл, раскаявшийся отступник, прилюдно покаявшийся в ереси годы назад, кивнул. Двое — отрекшийся и упорствовавший — поняли друг друга. Безмолвный их разговор, длившийся не более десяти мгновений, принес им больше, чем целый обеденный пир, наполненный застольными беседами о любомудрии и обо всем на свете. Редкая искренность для Аркадии, очень редкая — она стоила жизни одного из (одного ли?) этих двоих. Еще многие и многие легионы мыслей буравили, то разгораясь кометами, то затухая гаснущей свечой, пока из-за ворот не раздался возглас:
— Да открывайте же, именем Иоанна Дуки Ватаца! — голос звучал глухо, — но звучал!
Филофей не удержался и воскликнул:
— Подмога! Подмога! — он улыбался от уха до уха, но взгляд его упал на обреченного на сожжение колдуна, и раджость померкла, как тающий под солнечными лучами иней.
Кровь предков-айсаров закипела в жилах Хрисаофа, и он снова гаркнул. И если Филофею голос его показался громче Трубы Последнего дня, то как же он звучал по ту сторону ворот?..
— Да я сейчас все разнесу здесь! По камушку! Клянусь всеми... всеми наказаниями Аркара! Эй!
Трубный глас наполнил площадь: "ручники" распахнули калитку в воротах и тут же выстроились плотной цепью.
— Кажется, драка начинается... — со знанием дела произнес Италл.
Он следил за происходящим с нескрываемым интересом, даже здесь оставаясь философом. Возможно, ему помогало спокойствие, внезапно (для Ириника, конечно же), обретенное учителем после странного приступа. Насколько смог разглядеть Филофей, глаза Италла блестели. Была ли эта радость отсроченного действа — или предвкушение боя между, скажем так, любимыми до самой что ни на есть глубинной глубины силами?..
— Принесла нелегкая, — сквозь зубы процедил Скилица.
Образ благообразного старца исчезал медленно, морская вода при отливе отступает быстрей. Филофей стоял между воротами и служителем Длани, а потому мог наблюдать за всеми метафоморфозами. Сперва по лбу зазмеилась морщина раздумий. Нахмурились брови. Кожа лица натянулась, отчего стали заметны желтые, как цветочный мед, клыки. Из глаз хорошо, что не сыпались искры. Ириник — словно бы по приказу чужой воли — перевел свой взгляд на колдуна. Голова его не была привязана к стобу, а потому он мог вертеть ею, как... ну, в общем, мог. Это было главное. В его взгляде с легкостью можно мбыло распознать лучик надежды, прорывавшийся во ад сквозь тьму и муть. Надежда эта сверкала ярче...
Филофей отвернулся, дабы не думать ни о чем, что было связано...ну, знаете, с такими вот желто-красными штуками. Да-да, очень горячими и проьтивными, еслит появляются они в недобрый час.
— По какому праву!.. — воскликнул было Скилица, уже подошедший ближе к воротам.
Филофей не мог сдержатиь улыбки. Нет, ухмылки даже. Уж он-то знал, за что Хрисаофа уважала и боялась вся "ночная стража". И отнюдь не за его трубный глас и громадную силу, отнюдь.
— В Титуле пятнадцатом Большого изборника сказано, что тагма виглы по делам, связанным с ее людьми, с людьми их людей, да входит невозбранно в любую дверь, дом, подвал, храм, подворье, и да проводит обыск...
— Но! — Скилица вскинул руку. — Длань веры!..
Если бы не стража, Филофей кинулся бы сейчас к воротам, увлекая за собой Италла. Свобода! Помощь пришла, и они вот-вот окажутся на свободе!
Но что это? Почему учитель бледнел на глазах?
С каждым новым словом Хрисаофа плечи Италла опускались все ниже и ниже, а в глазах потухали искорки надежды. Почему?..
— А вселенским судьею Ирнерием в пояснении сказано, что так как Длань веры — детище нашей любимой церкви Аркара, и появилось позже Большого изборника, то подворье...
И Скилица поник. Хрисаоф возвысил свой голос:
— Мы пришли за своим человеком, — айсар, казалось, вот-вот вырастет до самых зубцов стены. — И за его людьми...Если таковые...
Филофей облегченно выдохнул.
— Он наш, — Скилица, не поворачиваясь, показал рукой в сторону Италла. — Сам дважды благословенный Аркаром император так повелел. Длань веры объявила о том третьего дня, на заутрене в Великом храме.
И тут возносившийся к небу Филофей рухнул на брусчатку. Поэтически говоря, конечно же, поэтически. Он понял, что все было зря. Все эти уроки, потуги доискаться Знания. Беготня по подвалам и коридорам. Он рисковал зря.
В такие моменты кровь хлещет — из спины, чуть пониже того места, откуда срезали крылья. Хлещет прямо из души, хотя это и невозможно.
— Но!..
— Оно всегда так бывает, мой старый добрый ученик, — Италл положил ладонь на плечо Филофею.
Чайки кричали над головой. Волны плескались вдали. Подул ветер с равнины, сгоняя пыль в море. Самая водная гладь отступала, не желая оставаться безмолвным наблюдателем. Всего один титул из сборника старых законов. Всего одна строка — всего одна загубленная жизнь. Всего один титул — всего одна спасенная жизнь... Филофей понимал, что Италла больше никогда не выпустят из подземелья, дабы не бередить жажду свободу. Его будут держать столько, сколько потребуется для поиска Знания. А потом — от него избавятся за ненужностью, сожгут, как и ...
Филофея передернуло. Он поднял лицо кверху. Тучи разбегались в стороны, и над головой "ночника" простерся небесный океан, безбрежный. Где-то там Аркар?.. Слышит ли он?.. Знал ли?. Знал. Мог бы?.. Нет, Филофей ничего не смог поменять. И оттого становилось еще больнее на душе. Кажется, что-то влажное спряталось в краешке левого глаза. Пусть прячется там дальше!
Какое же небо синее... Оно так пресно, ведь там нет людей, которые уродовали бы его... Разве только души, навсегда обретшие покой. Как он желал бы присоединиться к ним! Они не знают боли потерь!
Потери учителя — и потери шанса постичь Знание.
— Мы заберем нашего человека — и уйдем, — успокаивающе произнес Хрисаоф, когда "ручники" расступились, пропуская во двор отряд бойцов "ночной стражи".
Сюда, кажется, явилась вся вигла, все восемь с небольшим десятков человек. Кроме разве что...а, он, должно быть, за воротами. С тем человеком Филофею хотелось поговорить — но потом, когда Ириник окажется как можно дальше от этого места. Пусть тут жгут колдуна, ладно, хоть "следик" этого не увидит. Многим было бы интересно поглазеть, да не ему.
Мысли Ириника прыгали горными козлами, резко и порывисто, скача меж уступами разных тем. Он всемии силами разума пытался отвлечься от того, что...
Хрисаоф улыбнулся, когда поравнялся с Филофеем. Пожал руку, вполсилы, — так, что только костяшки бедняги Ириника захрустели. Врагам кисти Хрисаоф просто ломал.
— Убираемся отсюда, — только и произнес айсар.
Филофей кивнул.
— Не оборачивайся. Мы уже попрощались, — с напором произнес Италл. — Мы встретимся. Мы обязательно встретимся. Не в этой жизни, так в другой. Я знаю.
То, как напряглись желваки Скилицы, нее просто видно — слышно было на добрый локоть окрест.
Филофей не смотрел назад. Но знал, чувствовал: Италл улыбается. Добродушно, с хитрецой, словно бы зная наперед, что будет, но интриги ради скрывает. Так он всегда прощался с учениками в конце занятия. Так, наверное, он будет прощаться и с миром.
— Пусть Аркаром помысленное исполнится, — сухо и буднично произнес Скилица, когда Филофей уже был в проеме ворот.
Затопотали люди, послышался треск хвороста. Ветер утих, а потому запах разгорающегося костра догнал бойцов виглы у поворота на Улицу Надежды.
Ириник обернулся, когда дым уже вовсю подымался над стенами архиепископова подворья. Был он темным, как самая душа колдуна. "Ручники" были добры, а потому крики сгорающего заживо еретика слышал только кляп...
А хлопка от взрыва Ириник так и не услышал: они были очень далеко. Но того человека он все никак не мог увидеть. Где же?..
Королевство. Тронгард
Как выглядит земля, тысячу лет не родившая ни единую травинку? Серой пустыней, замерзшим морем. Шаги оставляли за собой следы в этой земле (пепле?), но малейший звук тонул в непроницаемой тишине. Таким был мир моих снов. А может, то были и не сны? Может, я ступал по Долине умерших, и где-то там, за очередным поворотом...
Нет. И за сотым, и за тысячным поворотом ничего не было. Низенькие холмы — большие кочки — не могли скрыть ничего повыше кролика. А уж грандиозные Врата мертвых, о которых редкая легенда не говорила, нельзя было бы спрятать даже за высочайшей горой. Говорят, самое небо было пронзено теми вратами, да что небо, — боги не могли подняться на их вершину! Я подозревал, что одно исключение было, но...
Даркос больше не появлялся. Любитель загробных (а кто ждал иного?) шуток перестал радовать своими появлениями, и я был предоставлен сам себе в этом безжизненном мире. Порой казалось, что некто следит за мною, стоит позади, но стоило обернуться, — и все та же умершая много-много веков назад земля расстилалась передо мной. И позади. И справа. И слева. Признаться, я боялся лишний раз взглянуть на небо (или то, что пребывало на его месте), чтобы — не дай Онта! — не разглядеть в его темноте все ту же серую твердь.
