Безопасник поморщился.
— Ну что же вы настолько нас не уважаете? Вы тут, у нас, уже почти две недели, многое увидели, о многом узнали, с людьми пытаетесь общаться. Наверняка вы ждали этого разговора и успели хорошенько все продумать и как следует подготовиться. Вы же не могли всерьез рассчитывать, что мы поверим в эту сказку, значит это был спланированный заранее ход с целью прозондировать нашу реакцию. Иными словами, вы настолько уверены в своем превосходстве, что считаете допустимым игнорировать наши возможности. Но вы неправы. Мы не банановая республика, попытки манипулировать нами успеха иметь не будут, золото за стеклянные бусы мы продавать не станем. Перспективы военной агрессии я тоже не вижу. Возникает вопрос: какие цели преследует ваш анклав? А, может, вы и вовсе действуете лишь в собственных интересах? В любом случае, вы явно переоценили свои силы. А теперь скажите мне вот что...
Бородулин сидел, время от времени машинально отпивая глоточек успевшего остыть чая, и с восхищением наблюдал за работой профессионала. Михайленко, задавая вроде бы невинные вопросы, исподволь, понемногу, загонял своего визави в логические тупики, вынуждая импровизировать, сочинять на ходу. Даган, вначале сидевший спокойно, и даже несколько расслабленно, явно напрягся, и ему все хуже удавалось удерживать на лице невозмутимое выражение, пресловутый покер-фейс. Впрочем, дожимать его не стали. Часа через полтора Михайленко отпустил свою жертву. Моссадовец взгромоздился на костыли и, стараясь выглядеть бодрым, загромыхал на выход.
— Ну что скажете, Станислав Наумович? — спросил Бородулин, как только за "пациентом" закрылась дверь.
— А что тут сказать? Ушлый и хитрожопый кадр. Не люблю таких. Умен, этого не отнимешь, но против нашей школы слабоват. Да и специализация у него не та.
— Как думаете, расскажет он нам то, что мы хотим знать?
— Расскажет, куда денется. Он, видать, из тугодумов. Сейчас к себе вернется, все нюансы нашей беседы припомнит, выводы сделает и сам прискачет пооткровенничать. Да нам от него не так много и нужно — главным образом, реальные данные по турецкому анклаву. Их кибуц нам никуда не уперся. А знаете, почему он таки придет?
Бородулин помотал головой.
— Потому что своя шкура ему дороже. Могу сказать, что он почти наверняка крупно накосячил там, у себя. Что он там натворил, нас не касается. Но его либо выгнали, либо сам сбежал, от греха подальше. Шел на запад, тут он, скорее всего, сказал правду. А это означает, что к западу от нас находится еще один анклав. Турки встретились случайно. И он решил использовать их в своих целях. Вы ведь уже видели, что самая большая проблема здесь, это люди. А теперь представьте: возвращается этакий герой и приносит на блюдечке довольно крупную территорию со значительным по здешним меркам населением. Да ему тут же все грехи простят. Но что-то он там с турками не поделил. То ли действительно девку испортил, то ли еще что, но только настолько всех там разозлил, что они его в конце концов грохнули. Ну, попытались. А попав к нам, он наверняка попытался бы наш анклав евреям сдать.
— Я думаю, он человек амбициозный, мог попытаться и возглавить.
— Мог.
— И что с ним дальше делать будем? Можно, конечно, по-тихому прикопать, леса тут дремучие. Но как-то неправильно выходит: сперва спасли, потом — прибили.
— Отпускать просто так тоже не очень хочется. Он тут слишком много вынюхал.
— А почему бы и не отпустить? В одиночку может и не дойти, а дойдет — так не вечно же нам тут таиться. Раз есть другие поселения, нужно с ними связь устанавливать, общаться, торговать. Не прямо сейчас, само собой, но в перспективе — обязательно. И зачем тогда вся эта секретность? Завтра придет сюда какой-нибудь американский шпион, поболтает с греком или поляком и через полчаса будет все про нас знать. Ну, может, не все, но основные вещи — наверняка. Так что давай с этим евреем так: он нам по максимуму информацию, а мы ему, как нога заживет, выдадим продуктов на две недели, дробовик, дюжину патронов и пущай валит на все четыре стороны. А мы со своей стороны... Да мы можем просто пойти и спросить у турок — что, мол, за кадр, что натворил, за что его порешить хотели. И его слова проверим, и, если что, будем иметь возможность надавить: начнет выкаблучиваться — отдадим туркам.
Михайленко хмыкнул, подумал, и кивнул.
— Действительно, это будет хорошо. Растете, Андрей Владимирович, глядишь — завзятым интриганом станете.
— Скажете тоже, — махнул рукой Бородулин.
— Нет, серьезно. Я вот как-то сразу не сообразил, соскучился, понимаете, по настоящей работе, вот и увлекся.
— У вас хорошо получилось, я был впечатлен. Наш гость выходил отсюда на подгибающихся ногах и с мокрой спиной, а ведь он тоже из спецслужб.
— Вы не равняйте, он — аналитик, его задача — по отрывочным кусочкам информации воссоздать целостную картину и спрогнозировать ее развитие. А я, скорее, оперативник. Ну и методику допросов нам хорошо преподавали весьма грамотные люди.
— Ясно. Так когда, считаете, стоит ждать исповеди?
— Думаю, сегодня к вечеру. Во всяком случае, не позднее завтрашнего дня.
— Что ж, будем ждать.
В предновогоднюю ночь Бородулин спал плохо. И, вроде, утомился достаточно — и физически, и умственно — но вот сон никак не шел. И дело было даже не в этом гадском еврее. Даже если он и не стоил того, чтобы его спасать, дело уже сделано. Теперь главное — не проговориться Старому Юре. Дело было в той информации, которую привез Корнев. Вся эта суматоха, которую поднял Гариджанян, сбила начавшуюся беседу, и лишь под вечер, когда все более-менее утряслось, Ильяс, наконец выдал главное, что не доверил радиосвязи: армяне нашли еще одну башню. На другом берегу реки, в глубине леса, километрах в пятнадцати от берега, почти напротив турецкого поселка. С виду башня была абсолютно целой. А это означало, что в ней вполне мог найтись рабочий терминал поставки. И, может, еще несколько шариков цвета слоновой кости. Судя по всему, турки об этой башне не знали. А вот этот Даган... вполне возможно, что знал. И знал, что там и для чего нужно. И очень может быть, что за то и пострадал, что неудачно пытался разыграть эту карту с турками. Что же теперь делать? Срочно срывать людей и срываться самому?
Если честно, он был совсем не рад этому внезапному новогоднему подарку. Понятно, Корнев сейчас не может послать на разведку сколько-нибудь значимый отряд. А один-два человека... чересчур рискованно. Все-таки до Старого Юры им далеко. Опять же, кто знает — может, действительно башенку караулит какой-нибудь монстр. Нет, благодарность другу была, и выраженная словами, и материальная. Но вот что ему делать с новой проблемой, Бородулин не представлял. Для надежного и полноценного снабжения анклава ему вполне хватало имевшихся каналов поставки. А содержать и охранять третий было нечем. Да и, по большому счету, незачем. Единственная надежда на то, что терминал и плиту будет возможно перевезти в одну из крепостей. Даже если он не сможет пока что их использовать, но не сможет использовать и никто из потенциальных конкурентов или врагов. И не надо думать, что врагов тут нет. Найдется какой-нибудь недобитый албанец, или те же турки набредут на башню. И как потом с ними говорить? Только класть людей, отвоевывая хорошо укрепленное место. Есть, конечно, надежда, что за грядущее лето Смотрящие зашлют сюда, на Платформу, достаточное количество людей, чтобы можно было обжить эту башню. Но пока что это невозможно. И без того боевой отряд сократился вполовину. А к живущим в поселках цивилизованным европейцам доверия нет. Взыграет в них ретивое, решат жить самостийно, и ничего с этим нельзя будет сделать.
Надо, надо слать людей для осмотра башни и эвакуации оборудования. И, по возможности, быстро. Но и сильно торопиться нельзя. Экспедицию надо готовить тщательно, вдумчиво, предусмотрев все возможные варианты. А вот так, с бухты-барахты, срывать людей черт-те знает куда нельзя. Так что отправимся в путь, скажем, с утра второго января. И народ очухается после праздника, и приготовить необходимое успеем. И не просто так пойдем, а к туркам на переговоры. Пора установить какие-то рамки совместного существования, раз уж угораздило быть соседями. Ну а пока одни будут переговариваться, другие проверят крепость.
А что если турки о ней тоже знают? Это, конечно, плохо. Плохо потому, что они становятся независимыми от нас в плане товара. А с другой стороны... Да пусть валят! Договориться с ними, даже помочь перевезти народ и барахло, пусть сидят там, на левом берегу. Граница, конечно, условная, но зато вполне материальная. Пусть, скажем, на десять километров от болгарского поселка и ниже левый берег их будет. Меньше станем пересекаться, меньше будет поводов для конфликтов. Вот, наверное, так и сделаем. С Михайленко, конечно, надо посоветоваться, но, скорее всего, он это решение поддержит.
Определившись с ближайшими перспективами, Бородулин внезапно успокоился и уснул. Да так, что проснулся не от будильника, а от громкого настойчивого стука в дверь.
— Андрей Владимирович! Андрей Владимирович! — слышался знакомый голос той самой дежурной девочки Светы.
Еще не до конца очухавшись, Андрей помотал головой, разгоняя остатки сонной одури, глянул мельком на часы: ни фига себе, уже половина одиннадцатого! И никто не пришел, не разбудил. Хоть заводи себе секретаря-ординарца.
— Сейчас, минуту! — отозвался он, быстро натягивая штаны, рубаху, свитер.
Наконец, более-менее приведя себя в порядок, отодвинул щеколду, открыл дверь.
— Что случилось, Света?
— Доброе утро, Андрей Владимирович, — выпалила посыльная скороговоркой. — Там Озерный на связи. Что-то, говорят, случилось. Идемте, Борис Тимофеич сказал, у рации ждать будет.
И Света поскакала вниз по лесенке. Не медленно, но и не быстро, чтобы Бородулин успевал.
"А девочка-то симпатичная", — подумалось мельком. Ну да, молодая, едва ли старше двадцати лет. Фигурка хорошая, аппетитная, и личико вполне привлекательное. Да и одета чистенько и со вкусом, что требует в местных условиях немалых усилий.
Андрей с трудом отвел взгляд от крепкой и, чего греха таить, весьма привлекательной девичьей попки, переключаясь на мысли о деле. Да уж, если сам Уржумов пришел на поговорить, значит, произошло что-то действительно важное. Что же случилось? Да еще ни раньше, ни позже, а под самый Новый год. Ладно, сейчас узнаем.
Он вошел в радиорубку, сел к рации, нацепил наушники гарнитуры, поправил микрофон. Глянул на Свету, та понятливо выскользнула за дверь, но маленькую щелочку оставила. Вот и думай, что это: небрежность, женское любопытство или что посерьезнее. Пришлось подниматься, прикрывать дверь и усаживаться обратно. Кто знает, какие новости сейчас вывалятся на его голову. Совсем ни к чему, чтобы о них сразу узнал весь анклав.
— Озерный, ответь Форт-россу.
В наушниках зашипело, затрещало и, наконец, выдало уржумовским басом:
— Озерный на проводе!
Вот же дед, как вбилась у него в привычку телефонная фразочка, так и не уходит. Ну да это грех малый, разве что неправильностью слегка царапает.
— Здравствуй, Борис Тимофеич, это Бородулин. Что там у тебя стряслось?
— Да вот, Андрей Владимирович, люди к нам пришли.
— Какие люди?
— Да кто ж их знает? По виду — северный народ. Не то чукчи, не то ненцы — кто ж их разберет. Шесть человек, на олешках приехали, торговать хотят.
Ага: раз приехали торговать, значит, о поселке давно уже все знают. И ходят мимо, и кто живет посмотрели, и кто приезжает-уезжает видели. Поглядели, подумали, и решили прийти. Что ж, неплохо.
— А что на продажу привезли?
— Да как обычно — меха. Песца, норку, соболя. Оленьих шкур сколько-то есть. Взамен хотят соль, чай, порох, патроны, ружья. Врача хотят, кто-то у них болеет, сам приехать не может.
— Ясно.
Андрей тут же прикинул: особо им меха-то не нужны, разве что девчонкам шубы шить, или дальше менять на что-нибудь. А вот унты из оленьих шкур, это было бы здорово. С зимней обувью не то, чтобы плохо, но напряжно. Хотя валенками народ обеспечен, но они же пронашиваются, к следующей зиме придется новые заказывать, да на весь анклав. А тут считай под боком своя обувная фабрика будет.
— Слушай, Тимофеич, у тебя товара хватит скупить у них все на корню?
— Да где там! Соли еще сколько-то есть, а остальное... Самим мало.
— Тогда давай-ка вот что сделаем: ты их прими их у себя в поселке, посели на пару дней, сегодня же поговори, поторгуйся, выясни, что им нужно, и мне сразу передай. А я завтра к вечеру сам приеду, товар на обмен привезу, и сам с ними еще поговорю. Нам бы их к себе присоединить. Чтобы они не как иностранцы к нам наезживали, а в анклав вошли. Нам всем от того плюсик будет.
— Понятно.
— Ты только в лоб им не предлагай, издалека зайди, провентилируй, что им нужно, что мы с них получить можем.
— Ну-ну, поучи еще дела делать.
— Ладно тебе, не обижайся, Борис Тимофеич. И — спасибо за хорошую весть.
— Не обижайся... Учить он меня вздумал... Ладно уж, прощевай, начальник. Как что нового узнаю — передам. Все, конец связи.
— Конец связи.
Бородулин стянул с головы наушники. Да, кучно пошло под конец года. И тебе чукчи, и тебе евреи, и армяне с крепостью... Ведь, вроде, все уже устоялось, устаканилось, стало более-менее ритмично и предсказуемо, и вот опять. Правда, известия все хорошие, даже про ту крепость. Даже если ее турки оккупировали, лучше об этом заранее знать, чем обнаружить в самый неподходящий момент. А вообще, если подумать, интересные схемы тут вырисовываются...
Новый год праздновали шумно, весело. Ну да, соскучились люди по празднику. Вечерние танцульки — это все ж не то, не тот размах. Да и камерные они, как правило. А тут уж душа у каждого развернулась. И с горки катались аж до середины реки, и вокруг елки хороводы водили, и даже кукольный театр устроили — пошитые из тряпок куклы-перчатки над ширмой. В полночь Бородулин двинул короткую речь, которую транслировали по радио сразу во все поселки. Поздравил всех с праздником, пожелал, как водится, счастья-здоровья-успехов. В общем, всего, кроме денег за отсутствием таковых. Потом по радиотрансляции запустили бой курантов, и все дружно бросились наполнять шампанским посуду — у кого что было. С двенадцатым ударом зазвенели бокалы, закричали "с Новым годом", жахнули фейерверки, которые были предусмотрительно запасены, вышел к елке Хорин в костюме Деда Мороза с мешком подарков и внучкой-Снегурочкой... Как его уговаривали на это дело — особая история, но сейчас он, кажется, и сам вошел в роль, с удовольствием дедморозил, сыпал шуточками, порою весьма рискованными, заводил конкурсы, выдавал призы. Да и вообще все обитатели крепости — ну, кроме дежурной смены — отрывались на полную катушку. Бородулин и сам, хотя особого участия в празднестве не принимал, был в приподнятом настроении и от души радовался за своих людей.
Люди непрестанно двигались из столовой, где накрыли фуршетные столы, во двор крепости на танцы и обратно. Не было видно ни одного не то, что хмурого, но даже просто равнодушного лица. В радиорубке, несмотря на запреты и прочее, слышались громкие голоса, девичьи взвизги и, кажется, даже звуки поцелуев. Пускай, — решил Андрей. Пусть молодежь развлекается. Сейчас вряд ли что важное случится. По всей реке нынче народ празднует, вряд ли что особо важного случится. Разве кто на грудь примет лишнего, ну да тут уже ничего не сделать, каждому дураку свою голову не приставишь.
