Митька с качелей прыг. Мимо столба. Мимо кучи песка. Мимо сирени. Мимо крапивы жгучей к забору. Четыре штакетины сломаны, почернели на полвысоты, ромашки подвяли, а под ними секрет. Упал Митька на колени, щекой к траве прильнул. Смотрит.
Сверху гриб грибом, а снизу от травы огоньки мелькают. Как сквозь туман, но разглядеть можно. Сначала в одну сторону бегут, потом в другую. А в середине искорками заливаются. Полосками цветными, вспышками. Как раз в том месте, где гриб надломлен. Там и трава почернела и гарью пахнет. И шарики цветные как муравьи. Копошатся над трещиной, паутину цветную плетут, только рвется она раз за разом. Вот один подскочил, откатился, пелену мутную рассек и вдруг засверкал, замельтешил отблесками. Митька палец вперед протянул, коснуться хотел, да только иголочка желтая вспыхнула, кольнула и тут же голос деда Коли на весь двор:
— Митька! Митька-паршивец! Ты где? А ну-ка сюда спеши!
Митька палец в рот, вскочил на ноги и бегом. А там уже папка! Большой, загорелый, с запахом машинного масла, весь покрытый блестящими капельками воды. Отдал папка полотенце деду, подхватил сына под руки, подбросил легкого над головой, так что дух захватило, поставил, руку в карман сунул и конфету на палочке вручил. Забыл Митька тут же про секрет, поехал, поплыл на папкином плече на кухню. Под притолокой наклонился, прижался к папкиному уху, чтобы лбом не удариться, руки под гремящим рукомойником вымыл, за стол сел, за куском хлеба потянулся. Конфету пока на стол выложил.
— Давай, наследник, наяривай первое! — прогудел отец.
Тарелку подвинул. Себе побольше, Митьке поменьше, со слоном. Только слона не видно. Его дед в щах утопил. Теперь, чтобы хобот рассмотреть, да уши, что на крылья похожи, надо всю тарелку вычерпать. Отец подмигивает, хлеб режет, а дед Коля кляксу сметаны в Митькины щи роняет. Митька ложку в кулак зажимает, но тут же видит руку отца и старательно копирует отцовский хват. Кладет ручку ложки на средний палец, указательным придерживает, большим прижимает.
— Это что у тебя? — вдруг обращает внимание отец. — Вот, на пальце. Укусил что ль кто? Комар или пчела?
— Погодь! — беспокоится дед, охая, встает со стула, наклоняется, теребит в жестких пальцах Митькину ладонь. — Не пчела, нет. На ожог похоже. Слепень, наверное. Ничего. Я сейчас зеленкой намажу.
Поспешил дед за пузырьком, Митька про секрет тут же вспомнил, но дед быстр оказался. Вот уже тычет стеклянной пробкой в Митькину руку и дует старательно. Нельзя при дедушке про секрет рассказывать, отберет, точно отберет!
— Молодец, Митька! — довольно говорит отец. — Хоть бы пискнул. Терпишь! Молодец!
— Митька! — зычно оглашает огород дед. — Ты где?
Не спешит отзываться Митька. За кустом красной смородины схоронился. Правда, не красная она еще, а зеленая. С грозди в ладонь ягоды сыплются, затем в рот, на зубах скрипят, кислинками в нёбо брызгают, кривится Митька, а ест. Знает, что утром, а то уже и вечером живот скрутит, будет стонать на стульчаке в страшном сортире, где пахнет хлоркой и паук над головой ждет в засаде глупую муху, а все равно ест. Зато папкина конфета после ягоды зеленой в три раза слаще кажется.
— Митька, кривой корень! — не унимается дед.
— Тут я, — наконец откликается Митька, выплевывает недожеванные ягоды, пихает в рот конфету и выбирается на садовую тропинку.
— Опять ягоду зеленую ел? — с досадой качает головой дед Коля.
— М-м-м-м-м, — отрицательно мычит Митька, показывая на торчащую изо рта палочку конфеты.
— Вот что, пострел, — с сомнением оглядывает дед внука. — На поселок керосин привезли. Отойти мне надо. Заодно и хлеба прикупить. Побудь возле дома. Я калитку проволокой прихвачу, за полчаса обернусь. Да соседку попрошу, чтобы через забор за тобой поглядывала. Понял что ли?
— М-м-м-м-м, — кивает Митька.
— Ну ладно, — неуверенно соглашается сам с собой дед Коля, подхватывает с травы канистру и шаркает к калитке. — Смотри у меня! Выпорю, если что!
"Если что?" — недоуменно размышляет Митька, глотая сладкие слюни и следя за проплывающим над забором картузом.
— Митька! — почти сразу доносится визгливый голосок соседки — бабы Нюры. — Ты где? А ну подь сюда! У крыльца сиди, или на качелях, что б я видела тебя!
— Иду! — кричит Митька, бежит к крыльцу и тут только вспоминает про секрет.
А гриб изменился. Он уже не мутный, и вроде даже уменьшился. Шляпка у него серая, в блестящих кружках и квадратах, а под ней не одна ножка, а три. Митька знает, еще год назад, когда у него спрашивали, сколько ему лет, он должен был показывать три пальца. Год прошел, повзрослел Митька. "Четыре", чтобы проверить себя, шепчет Митька и сгибает на ладони большой палец. Огоньков под грибом нет. Место, где гриб был поврежден, затянуто белой слизью. Она временами подрагивает, и трогать ее Митьке не хочется. Он медленно тянет палец, чтобы коснуться шляпки. В тот же миг раздается щелчок, гриб снова становится большим и мутным. Пальцам щекотно, но Митька аккуратно трогает струящуюся поверхность и думает, что гриб боится.
— Митька! — раздается от забора строгий голос бабы Нюры. — Ты чего на землю лег? А ну вставай! Нельзя лежать! Простудишься!
Митька послушно садится на корточки. Баба Нюра стоит за забором, но в высокой траве не может рассмотреть обугленные штакетины и гриб.
— Ты что там делаешь? — спрашивает строго.
Тут только Митька замечает, что вдоль мутного края гриба лежат мертвые жучки и даже несколько ос. Он поднимает жужелицу и показывает соседке.
— Я жуков ловлю!
— Брось! Я кому сказала, брось! — раздраженно кричит соседка, потом вспоминает, что внук не ее, с досадой машет рукой и спешит по своим делам.
Митька вновь садится на корточки, поднимает с землю тополиный сучок и осторожно касается гриба. На мгновение загораются огоньки, затем гриб вдруг снова уменьшается. Мальчик в восторге достает из карманов сокровища и осторожно выкладывает их в траву. Шарик от подшипника. Брелок. Сломанные часы. Жевательную резинку. Свисток. Пододвигает к грибу ногой, впихивает почти под шляпку и тут же отползает в сторону, вскакивает, обдирая коленки.
Гриб опять становится большим. Митька приседает и наблюдает за ожившими огоньками. Вдруг узкий луч вырывается из-под шляпки и ложится кружком зеленого света на Митькину коленку. Митька вздрагивает и тут же вспоминает. Фонарик! Который папка подарил! Сейчас. Мальчик вновь вскакивает на ноги и бежит к дому.
— Митька! Ты куда? — несется из-за забора голос бабы Нюры.
— Попить! — откликается мальчишка. — Я сейчас!
Мама приходит поздно, и Митька уже в постели. Ему не терпится рассказать о том, как он светил отцовским фонариком под гриб, а оттуда вырывался зеленый лучик и все время старался попасть ему в глаз. О том, как гриб становился то большим, то маленьким. О том, как оттуда выкатились разноцветные шарики и один из них теперь лежит у Митьки в кармане шортиков. А еще о том, что внутри шарика сидит маленький человечек-паучок, только он так и не смог определить, сколько у него ручек и ножек, так быстро он ими передвигает. О том, что Митька подружился с этим человечком, и даже притащил по его просьбе к грибу корзинку со двора, в которую дед Коля складывает сгоревшие электролампочки. А еще человечек попросил у Митьки градусник, и Митька едва не разбил нос, пока поднимался на табуретку, чтобы добраться до аптечки... Митька так много хочет рассказать маме, но глаза слипаются, и он проваливается куда-то, успев удивиться, отчего так громко разговаривают на кухне мама, папа и дед Коля, и почему они говорят одновременно.
— Дед! Когда же твои электрики приедут? Второй день как провод со столба срезало, а их все нет. Суббота! Телевизор не работает, а сегодня футбол! К соседям, что ль идти?
— Вань, не кричи! Митька еще спит!
— Нечего разлеживаться! Солнце уже встало, пора и ему вставать! Зря, что ли солнышком его кличешь? Дед!
— Чего кричишь-то? Ты лучше поглянь, что сын твой учудил. И не оставляй его на меня больше. На работу с собой бери.
— Да в чем дело то?
— А вот в чем! Лампочки сгоревшие со двора вытащил, пококал их все, да еще костерок у забора устроил. Траву сжег, да штакетины все обуглил. На полчаса отойти нельзя! А если бы огонь на сарайку перекинулся? И Нюрка-кошелка прошляпила, у меня куры, у меня куры! Ты еще спроси его, зачем он градусник брал!
— Подожди шуметь-то, батя.
Иван растерянно взял из рук деда лампочку со странным круглым отверстием в колбе, искривленный градусник.
— Ой! — прижала ладонь к губам жена. — Ртути нет!
— Подожди, — отмахнулся Иван. — Градусник-то не разбит. Кривой какой-то. В костре он его жег, что ли? Так и копоти нет... Митька! Митька.
Сынишка сидел на кроватке и растерянно ощупывал шортики. Глаза его были полны слез.
— Митька! Что случилось?
— Шарика нет. Человечка нет, — горько прошептал Митька и вдруг спрыгнул с кровати, зашлепал босыми ногами по полу, толкнул дверь, выскочил на крыльцо.
Иван, опережая жену, поспешил следом. За лестницу. За тополь. За столб. Мимо кучи песка. Мимо сирени. Мимо крапивы. К забору. Четыре штакетины сломаны, почернели на полвысоты, под ними круглое выгоревшее пятно. Идеально круглое. Три вдавленных ямы в земле. Рядом корзинка. Гора лампочек с отверстиями в колбах. Готовый разрыдаться с кривыми губами Митька. Иван поморщился и, чувствуя слабую, похожую на досаду злость, оглянулся на спешащую через крапиву жену, семенящего деда и подумал: "Ну что делать с пацаном? Простишь баловство, потом же хуже будет. Лупить-то вчера надо было. А сегодня? Что сегодня? Домой загнать на весь день? Или в город с собой не брать завтра? Просился ведь в кино! В угол поставить до обеда?"
— Не надо меня в угол, — пробурчал недовольно Митька. — Я еще зубы не чистил. И не завтракал. И домой не надо загонять. Давай лучше в кино сходим. И мамку возьмем...
2005 год
Фактор неопределенности
Слежку Денис почувствовал в пятницу. Вырвался с работы на пару часов раньше, чтобы отправить на дачу сына, въехал во двор, зарулил к исходящему пухом тополю, вышел из машины и замер. Двор показался чужим. Как личный дневник, в котором не добавилось ни строчки, но чует, чует сердце — шарил по страницам чужой взгляд. Денис бросил взгляд на бабушек, полирующих у подъезда скамейки. На соседа, выгуливающего у жестяных гаражей лохматого терьера. На третий этаж. Володька, самозабвенно заполняющий пространство тесного московского двора мыльными пузырями, радостно помахал отцу с балкона. Главное — не волноваться. Спокойно. Маринка сумки набивает, парень уже при параде. Только по стабилизатору и могли вычислить. Значит, к браслету пока не прикасаться. Отвезу своих и утром вернусь. Вот только, что жене сказать? Управлюсь ли за день? И управлюсь ли вообще?
— Ну? — Маринка улыбнулась с кухни, развела в стороны мокрые руки, позволяя себя обнять. — Освободился?
— Не совсем, — вздохнул Денис. — Сверхурочка одна появилась. Завтра с утра придется вернуться. Вечером приеду. Наверное.
— Есть будешь?
Она не сказала больше ничего, даже не отстранилась, но Денис понял — обиделась. Еле заметно надула губы. Нотки радости приглушила в голосе. И все же прошептала, прижавшись щекой к плечу:
— Не думай ерунды. Я не обижаюсь, я расстраиваюсь.
Через полчаса Денис погрузил семейство в машину, выкатил на Дмитровку, вот-вот собирающуюся выйти из автомобильных берегов, своевременно выскользнул из Москвы и уже к ужину въехал в деревню. Обрадованная теща привычно засуетилась. Володька, стянув со стола теплый пирожок, умчался на деревенский пруд. Маринка пустилась перемалывать с матерью деревенские новости, и даже ночью, когда приглушенный лай соседской собаки слился с сопением уставшего сына, уже прижимаясь к мужу, продолжала лить вдруг пробудившийся деревенский говорок:
— Воды наносить, огурцы прополоть. Опять же соль привезла, а сахар забыла. Мешок надо, не меньше! Малина в этом году будет хорошая. Мамка жалуется, что клубнику мальчишки на задках ободрали. Раньше собаку привязывала, а теперь, как Рекс от старости сдох, никакого спасения. И то, собака — не кошка, с ней и поговорить можно...
Денис улыбнулся в темноте и в ответ на возмущенное: "Да ты не слушаешь меня, что ли?", потянул жену на себя.
— Ну и скрипучая же кровать! — угадала Маринка его мысли.
В субботу Денис поднялся рано, почаевничал на терраске и по непривычно пустынному шоссе вернулся в Москву. Припарковался под тем же тополем, поднялся на третий этаж, вошел в квартиру. Холод, вновь обдавший его во дворе, в квартире почти обжигал. Денис плеснул из графина воды в стакан и, отпивая мелкими глотками, прошелся по комнатам. В детской поверхность воды подернулась мгновенной рябью. Здесь, подумал Денис. Ждет. Что ж, когда-то это должно было произойти... Если не уничтожил сразу, есть надежда вывернуться.
Денис принес утюг, воткнул его в розетку и, дождавшись, когда щелкнет терморегулятор, надавил клавишу. Из отверстий с шипением ударило паром. В то же мгновение мутное облако заклубилось у Володькиной кроватки, поднялось, расплылось по потолку, протянуло щупальца, сжало запястья, стянуло обручем горло, обожгло. Денис выронил утюг, прохрипел, задыхаясь:
— Отпусти, я не опасен! Отпусти, квартиру спалишь!
Хватка ослабла. Денис упал на колени, расстегнул ворот, откашливаясь, выдернул из розетки шнур. На запястьях вздувались пузыри ожогов. Пекло шею. Облако зловеще мерцало в углу. Секунды Денис чувствовал, как чужой взгляд ощупывает его. И точно, слова словно всплыли из марева в голове — "Сомнений быть не может. Это ты".
— Я, — прошептал Денис.
"А я еще гадал, который из трех. Ты, детеныш, самка. Стабилизатор здесь?"
— Здесь, — кивнул Денис, стараясь не застонать, не дать боли одержать вверх. — Как ты меня нашел?
"Только я и мог найти, — зажглось в голове. — До тебя стабилизатором пользовался именно я. И только я".
— И тебе поручили...
"Да. Его Бесконечность поручило мне отыскать потерявшего разум Неопределенного Высшей Степени. Бывшего Смотрящего за техногенной цивилизацией. Беглеца. Правда, я не мог и предполагать, что ты превратился в обычного гуманоида. Служение Неопределенности отринуто в пользу плотской ущербности? Прельстила ограниченность во всем? Зависимость от множества факторов внешней среды? Все это взамен Священного Фактора? Взамен неуязвимости и вечности? Как тебе твое нынешнее состояние? Что более причиняет страдания? Огонь? Или холод?"
Из облака вытянулся язык и коснулся предплечья. Денис втянул воздух и, не в силах более сдерживаться, закричал. Оледеневшая кожа разошлась трещинами и из них выступила кровь.
"Ничтожество, — прозвучало в мозгу. — Ничтожество, и еще раз ничтожество. Верни мне стабилизатор и готовься к смерти. Впрочем, подожди. Сначала я хочу узнать, почему ты обрек себя на мучения? Отчего перестал служить неопределенности?"
— Я не перестал, — прохрипел Денис, чувствуя пробивающую испарину.
"Ты скрылся, хотя знал, что обязан явиться в облачные покровы Его Бесконечности. Ты нарушил закон".
