-Ну отец-то пристроился, вон, не пьет, с коляской ходит.
-А тебе кто мешает также, родить и быть нормальной? А не вот — незнамо чем с опухшей рожей? Все, давай, пока, я спать пошел.
-Так и не простишь меня?
-А тебе оно что, нужно это прощение? Да и нет у меня на вас обиды — вы слабаки! А я, знаешь, больше всего боюсь? Что ваша эта черта у меня вылезет.
-Да нет, ты весь в мою маманю, такой же упертый, та тоже вредная была.
-Здорово, я рад, бабуля у меня была классная, а ты вот совсем не в неё. Ладно, бывай.
Сын её давно ушел, а она, перейдя на противоположную сторону улицы, долго сидела, приходя в себя и как-то ясно вдруг осознала, что вот этот рослый, рано повзрослевший парень, которым можно гордиться, её совсем не воспринимает, как мать. Да и какая из неё в принципе мать, особенно сейчас, когда он увидел её такой — трясущейся и с жуткой мордой. Вздохнув, встала и побрела к пивнушке, так привычнее. И всю неделю компашка алкашей слушала похвальбу о сыне, а потом она просто не проснулась...
Димка и батя похоронили её по-людски, поставили крест, с Платоном сделали небольшую оградку, посадили цветочки — все как надо.
-Ленк, ну вот везде пишут про материнский инстинкт, вон, как медведицы, волчицы... да все животинки своих щенков-котят защищают. А что ж, такие вот бабы ...типа моей... Наверное, этот инстинкт напрочь отсутствует? Я вон на Платона смотрю, их Димулька — это же невольно начинаешь улыбаться, когда его видишь, или Тимка Полосухинский... да любого ребенка возьми. Что ж человеки-то такие бывают? Не, Ленк, я точно пить не буду — боюсь, блин, вдруг во мне эти их гнилые гены выскочат, ну их на фиг!!
Петрова молча обняла своего такого родного Кондратьева.
-Дим, ну бывают же всякие лишние хромосомы, что-то пошло неправильно, вот они и уродились такими ущербными, ну в плане, слабаками, типа производственного брака. Как Платоновские родители вон, а из ребят шестерых пока при Саньке все нормальные, кто знает, отчего так... Платоны — не сломались, а Никочка, у которого все было, кроме приличных денег на кармане — вон, человека продал... Я вот подумала, что у каждого есть такое местечко для гнили где-то внутри, но кто-то её выжигает-высушивает ещё в детстве, а кто-то наоборот, ещё и прикармливает. Тот же Никочка, или наша общая "подружка" Барби. Иринка Максимова нам с Лесей потихоньку сказала, что сестра Платоновская, ну эта, Маринка, чуть ли не из штанов выпрыгивает от злости, что у остальных все хорошо, вот если бы они как родители пошли во все тяжкие... то порадовалась бы, а ведь жутко представить, чтобы остальные Платоны были завистливые и мерзкие... брр!! — она передернулась.
-Ленк, ты это, мне просто напоминай, мало ли, я в дурь попру, а ты мне тихонько так говори "Дим, ты как мамашка твоя!" и я точно угомонюсь. Но пить однозначно не буду, противно вспоминать, какие они в запое...
-Петрова, отвали, не провоцируй!! Я же не железный, чего ты ко мне жмешься??
-Когда мы хоть уже вырастем? — как-то горько сказала Петрова.
-Вырастем, скоро уже.
-Дим, а вот в техникуме какая-нибудь понравится тебе... и чего?
-Отвали, а? Где ж такую пичугу ещё найти? Ладно, иди, немного пообнимаемся, эхх, правда, когда уже восемнадцать будет?
-А не надо было папке обещать — вот!
-Молчи лучше!!
Полосухины с Марианом поехали в Черногорию и Хорватию. Неожиданно для всех не поехал с родителями Колюня, остался с Верой и Тимошкой.
Тимка уже звал братика — Коя! — ходил за ним хвостом, очень любил засыпать под его чтение, на море усиленно волновался, если Коя долго плавал вдалеке от него. А уж на вопрос — Как ты братика любишь? — бежал к нему, сломя голову, пыхтя, обнимал и мусолил своего Кою. Антон озадачивался:
-Нат, он Кою больше нас с тобой любит? Но замечательно, что у братиков такая любовь, трогательно за ними наблюдать.
Вот и не поехал Колюня:
-Мам, пап, ведь Тимка будет страдать без всех нас, я с ними останусь, а вы мне все потом покажете. Тимошик подрастет, тогда с ним и съездим вместе.
Мариан, бывавший в бытность страны Югославией во всех остальных республиках, повез их сам сначала в Черногорию — малкую страну, где Полосухиных зацепило заросшее Скадарское озеро с его птицами. Лерка прыгала от восторга, наснимала много фоток — птички, не боясь, подлетали к её руке с семенами и кусочками хлеба. Природа никого не оставила равнодушным, очень понравились города Будва и Цетине, особенно впечатлил вид с горы Ловчен — панорама, открывающаяся оттуда, захватывала дух. Затем заночевав в Перасте, долго бродили по городку, любовались на Церковь Богородицы на Рифе, расположенную на небольшом искусственном островке, остальными храмами, забрались на колокольню церкви Святого Николая. Там долго молча любовались открывшимися видами, на бухту и горы.
-Да, создал Господь для нас такую красоту! — негромко сказал Антон.
А потом была Хорватия с её чистейшими реками и озерами, заповедником Плитвицике озера, и, конечно же — Адриатикой. Побывали в Сплите, Дубровнике, полюбовались на водопад в заповеднике Крка... впечатлений и восторгов было сверхмного.
Марьян довольно улыбался и радовался, что его драги други увидели красоты его страны, бившей Югославии.
Натка подустала, и через восемь дней поехали назад. Тимошик-то начал рыдать по вечерам — мамы не было. Лерку оставили в Сербии, Мариан клятвенно обещал приглядывать, а сами поехали в Несебр.
Приехавших родителей заобнимали, обмусолили по полной программе, ребенок скакал и взвизгивал, гладил ручонками по лицу то маму, то папу, прижимался крепко-крепко, а Полосухин шумно сглатывая, успокаивал своего Антоновича:
-Ну что ты, маленький, мы с тобой, все-все — больше никуда от тебя.
Тимошик, обнимая их, выдавал новое слово:"Монё!" — вместо "Моё". -Вот, Вер Иванна, я под полтинник столько любви получил, самому не верится.
-А хорошему человеку и должно быть много любви, Тошка. Я тебя тоже сильно обожаю, ты моим дорогим так во время случился. Я Натку такую сияющую и не помню, когда до этого видела. Я вот всегда вспоминаю мамку свою, говорила: "Господь не без милости!" Нам, всем троим выпало ох, сколько, а сейчас, глянь, у всех и наладилось. Таня вот больше всех цветет и пахнет, даже хулиганить меньше стала!
Санек с Андреем на вокзале в Рязани встречали своих мелких, едущих с отдыха. Поезд через десять минут прибывал, крутившиеся у пригородных касс подозрительные личности чего-то поглядывали на братьев. Сашка на них совсем не обращал внимания, а несколько раз прошедший мимо них и как-то очень внимательно вглядывавшийся в него бомжеватый мужик вдруг неуверенно спросил:
-Платон, это ты? Я не ошибся?
-Да, Платон, а ты кто?
-Не узнаешь? — как-то горько усмехнулся мужик.
-Не, совсем даже не представляю, кто! — пристально разглядывая его, ответил Санек.
-Да мы с тобой вот в этом городе и познакомились... на пересылке.
-Все равно не помню...
-Да Шершень я, Шершнев Вовка.
-Вовка??? Вовка, ты?? А че такой старый? Ты же, года на два меня только и старше? Вовка, это точно ты? Ни х... хрена себе. Андрюх, это Шершень, я с ним и Вихрем по этапу шел. Вовка, у тебя совсем все хреново??
Динамик объявил что поезд из Анапы прибывает.
-Вовка, у меня сестрички приезжают, давай так — приедешь, скажем, через недельку к нам, поговорим, подумаем, может, чем смогу помочь, ты не пропадай.
— Санек, а Вихрь как? Видитесь хоть??
Санек помрачнел:
-Вихря уже восемь лет как нет, приедешь, расскажу.
Из-за поворота показался поезд.
-Вовка, вот адрес, найдешь, там несложно, помойся только, у меня детей много, не напугай! Бывай, жду.
Санек увидел своих Платошек, машущих им с Андрюхой из окна:
-Вон мои сестрички, Вовка, не пропадай!
Девчонки, выскочив из вагона, повисли на своем любимом Саше, перебивая друг друга и торопясь поделиться впечатлениями. Затем повисли на Андрюхе, а Вовка с такой завистью смотрел на Платона, которого с двух сторон уцепили девчонки и, подпрыгивая и смеясь, шли к стоянке машин.
-Какие вы у меня красотки стали! — Санек восхищенно смотрел на своих девчушек. — Чё-то и выросли как. Я совсем мелкий становлюсь, куда хоть тянетесь?
-Хи-хи-хи, Саша, ты все шутишь!! Саша, а мы грамоты там, в лагере получили, я одну, а Светка — две, там так здорово, у нас совсем времени не оставалось, а сколько друзей новых сейчас у нас...
Всю дорогу до дома Санек с Андрюхой улыбались, глядя на своих счастливых сестричек, а уже дома Андрей порывисто обнял Сашку:
-Братух, я не девка, но я тебя так люблю, ты самый лучший брат на свете, точно!! Смотри, какие у нас девчонки стали! Я вот вспомнил, как Светку мы тогда увидели, и ща — такая красоточка! Сашка! — он опять крепко обнял Платона, но долго обниматься не дал притопавший сынок — уцепившись за папину штанину, протянул ручки.
-Иди сюда, сыночек, иди, маленький!
Маленький от чувств положил голову папе на плечо и чего-то запел.
Вечером Санек негромко говорил своей Леське:
-Чё-то меня все так полюбили, вон, Андрюха обнимался, я вроде ничего особого и не делаю??
-Вот за это и любим, у тебя все идет от сердца, ты у нас один такой!
А через неделю появился Вовка Шершень, бедненько одетый, выбритый, чистенький. Долго разговаривали с Саньком и тот решился... позвонил Крюку, попросил уделить немного времени. Поехали к нему. Там Санек выступал адвокатом, просил помочь мужику.
. -Пока он сидел, мать умерла, а сестрица продала квартиру и уехала жить в Испанию, Вовка же остался без ничего и пришлось бомжевать, хотя у мужика золотые руки, он на зоне всегда востребован был, водопроводчик-сантехник. Владимир Ефимыч, мы с ним и Вихрем рядом спали, Диман его уважал, может, какой угол, типа как дворнику? Парняге двадцать семь всего и есть.
Молча сидевший Стальной негромко сказал:
— Владимир Ефимыч. В нашем ЖЭУ точно сантехник нужен, я заяву подал десять дней назад — у матери там чего-то течет, а меня все завтраками кормят, у них массовый запой, и сантехника выгнали.
-Хорошо, узнаем, чем можем — поможем, но... Сашка, с тебя спрошу, если ваш друган опарафинится, и строго.
Санек ушел, надо было с сыном гулять — Бирюк на сутках, а Леська с девчонками затеяли генеральную уборку, Крюк же дотошно и тщательно выспрашивал Шершеня обо всем.
И через пару дней Шершень приступил к работе в ЖЭУ, угол для него нашелся пока с подселением, но в тресте обещали, если человек будет работать и не пить, то однушку служебную точно выделят.
Санек сказал Шершеню:
-Если мозги остались после бомжевания, все у тебя получится. И с жильем будешь, и семью заведешь, если не сможешь, лучше просто исчезни, все от тебя зависит.
-Платон, я очень постараюсь, самому надоело грязным и вонючим ходить.
А Бобер, увидев загоревшую, похорошевшую Олюшку — оторопел.
-Ничё себе, Оль, как ты выросла! Тебя и мелкой теперь не назовешь, невеста совсем!
-Расту, Саш, ты вон тоже как вытянулся, Димана догоняешь, — заулыбалась Платошка.
Бобер же удивленно отметил про себя, что вот эта симпотная Олюшка ему очень нравится.
Бирюк приехав с Платонами в деревню к баб Нине, полдня усиленно помогал по хозяйству, а под вечер исчез. Занятые прополкой своих цветочков любопытные девчонки сначала и не заметили, что Бирюк не наблюдается в зоне видимости, а когда совсем стемнело, забеспокоились:
-Саша, где наш Бирюк?
-Он по делам ушел — не волнуйтесь, спать идите уже!
Утром, вернее часов в одиннадцать, Бирюк появился — весь сияющий, как новенький пятак.
-Ребя, я это.., женюсь!
-На ком? — удивленно спросила теща.
-Да вон, на Танюхе Ивановой, мы все порешали уже, дочку я удочерю, так что нашей компании прибыло аж на двух девчонок.
-Когда же?
-Уже, с утра сходили, расписались.
Как обиделись девчонки Платоновы:
-Мы что, тебе совсем чужие, почему нам не сказал и не позвал?
-Да ладно, вы чё. Завтра к вечеру и отпразднуем это дело, на фига нам пышная свадьба, когда уже ребенку три с половиной года? Лех, ты это не волнуйся, я пока в деревне позависаю, да и на работу отсюда ездить поближе. А там разберемся, мы с Танюхой все прикинули, не стеснишь, а там видно будет, чё и как.
— Ну, Бирюк, ну, молчун, все с Димкой возился, вроде на девок и не смотрел.
-Нее, я приглядывался, жениться — это же не ботинки купить, те поменять можно, новые купить, а здесь надо серьезно, чтобы уже наверняка — один раз и будя!
-Философ, блин! — фыркнул Санек, обнимая Бирюка. — Наконец-то я тебя пристроил.
-Ага, помечтай, ща вот, фига с два вы от меня отделаетесь, да, Димулька?
Димулька радостно подтвердил:
-Дя!
-Во, устами младенца... И ваще, год урожайный на свадьбы будет, вон, или Андрюха, или Леха точно женятся, ох Санек, сколько у тебя родни набежало, а ещё деток нарожают?
-Ага, — подтвердил Санек, — колхоз "Красный лапоть" называется.
-А нам пофиг, хоть 'Сто лет без урожая', лишь бы не развалился!
На следующий день приехали Андрей с Иринкой, и пятерка Андрюхиных работников — Кондратьев с компанией. Народ шуршал до самого вечера, все бегали, чего-то шушукались, хихикали, 'чё-то мутили', по выражению Бирюка. На дворе Ивановых суетились местные — устанавливали столы, тащили всякие салаты, закуски. Платоновы девчушки принесли много цветов и старательно украшали двор, наплели всяких веночков, поставили интересно подобранные букеты на столах, к вечеру потянулись гости.
Торжественный какой-то, совсем непривычный Бирюк и его кругленькая невысокая Татьяна сияли, а от их радости хорошо было и окружающим, особенно Саньку, он втихую признавался Леське, что сильно гонял за Бирюка, боялся, что так и останется непристроенно-неприкаянным.
И гуляла деревня от всей души, пожилые женщины сильно удивили молодежь,— они пели, плясали, нарядившись, кто во что горазд, был даже милиционер в едва сходящемся на мощной груди, размера пятого, кителе. Молодежь устала смеяться от проделок взрослых.
А уж когда на гармошке заиграл соседский дедок... вот тогда пляска стала массовой. Как плясал Димка Кондратьев, у него никогда в жизни не было такого зашкаливаюшего адреналина, веселье захватило всех, даже мелкий Платошка радостно прыгал у папы на руках. А Петрова любовалась своим Кондратьевым, она такого счастливого Димана не видела никогда.
И подсела вся молодежь на гармошку, они с удовольствием подпевали женщинам, не зная половину песен, но повторяя припевы.
-Ленк, я влюбился в гармошку. Такая вещь клёвая, даже не ожидал!!
-А как ты думал, милок, — откликнулась соседка Сашкиной тещи, — Россия без гармошки, это не Россия! Федорыч, давай-ка нашу, деревенскую! — и народ запел: — "Ой мороз, мороз!"
Деревенские пели на два голоса, а молодежь, замерев, слушала эту, такую сто лет известную песню, но как она звучала под гармошку... Потом спели про тонкую рябину, про отраду в высоком терему, а потом были частушки. Вот тут всех удивил Санек Платон, как он посвистывал, и пел:
