— Круто! — кивнул писатель, — Никогда не думал, а вот от тебя услышал и понимаю — так ведь и знал всегда!
— Я вот тоже не мог понять нашего 'Ну-понимаи-и-ишь!'. Лобызается с врагом, в змеином гнезде демократии хвалиться, что разрушил собственную страну, свою — родину, призывает их бога благословить их континент. Или — помянуть? Ну, посмотрим! Вроде — предатель. Да? И он же — останавливает дробление государства. Именно он! Разваливали — до него. Что именно он 'отдал'? Он — ничего не 'отпустил', хотя декларировал, что — 'берите суверенитета — сколько хотите'. Воссоздаёт жизненно важные органы державы — оборонку, МЧС, инфраструктуру, энергетику. Его же 'братан' не дал расползтись газовой промышленности? Так же не дали 'атому' распасться. Отменив период полураспада. И он же — регулярно свинью подкладывает благословенным биллым друзьям. То Крым у них отожмёт, то их атомную промышленность разорит нашими бросовыми ценами, то ядерную монополию тихо организует, чисто по-пацански отжав у пендосов большую часть урановых рудников. Да и экспансия 'братков' к ним, верхом на волне 'левых' денег и демпинговых ресурсов, ещё ждёт своего финала. Наша традиция 'засланных казачков' — тысячелетняя, в подкорке наших людей дремлет. Тот самый, спонтанный.
Глаза писателя округляются. Бабуин усмехается:
— А ты думал! 'Зелёные человечеки' же вдруг не появляются. Частные они? Причём — непонятно вообще — чьи? Ничьи! Этакое новое казачество. Пендосы наезжают на наши структуры, а те руками разводят. 'В списках — не значатся!'. Бандиты! А с их ЧВК, как с Дона — выдачи нет. Оно — само! Просто старые солдаты на пенсии отжали себе часть песчаного берега у террористов в объятой пламенем стране. Само! Были когда-то донские, кубанские, теперь, вон — крымские и средиземноморские. Но, они же — наши? Вроде — нет. Сами по себе. Чисто по доброте душевной, по-братски, от души душевно в душу — принимают на ремонт наши же боевые корабли в заброшенной, вроде как, базе Картузе, почему-то летать начинают с брошенной базы Пельмени. На брошенных базах чинят и экипируют корабли и самолёты, тоже — брошенные, которые вроде как тоже не особо кому-то и нужны из столичных министерств. Кроме экипажей этих кораблей — никому. Экипажи же хотят косточки погреть на тёплых пляжах? У них и так грошёвые оклады, так пусть хоть так подогреются! Ну, ремонтик небольшой. Своими силами, за свой счёт. А наши же — уникумы. Титановый шар в герметичной комнате сломают и потеряют. Так же на коленке и атомный реактор починят. Делов-то! Подумаешь — по паспорту — авианесущий крейсер? Если надо — сухогруз. С далёких северных берегов подкинет того, чего там, в вечной мерзлоте, всегда навалом — списанных самоходок, танков, ракет и снарядов, автоматов и патронов. А обратно — овощи и фрукты для семей полярников, вечно недоедающих витаминов. Пока из основного места дислокации шёл — чадил, как проклятый. Обратно — не чадит. Бывает! Само! Завёлся там какой-то Левша, как таракан. От сырости, наверное. Или от пыльного воздуха свободы, отсутствия чиновников и стылого дыхания Хаоса.
— Очень красиво! — вздыхает писатель, — Как хочется, чтобы слова твои были реальностью. Прям даже загорелось мне накропать альтернативку, где к власти, ну допустим, на рубеже веков, приходит какой-нибудь силовик. Генерал Птицын или тот же Чекист. И как бы...!
— Херакбы! — отмахнулся Бабуин, — От перемены мест слагаемых... Ты не понял главного! Не Вождь определяет облик страны. А — Горький. Не Ёлкин, а — ты! Ты — писатель. У нас страна такая. Где в грош не ставят тех, кто реально управляет нами всеми. Не должность определяет влияние человека на страну нашу, вклад его, а лай на него наших заклятых партнёров. Что за должность — Вождь Народов? Нет такой? Не было? Какая должность была у Пушкина, Грибоедова, Лермонтова если их — заказали? И — устранили? Не было должностей, окладов, конвертов, золотых парашютов? А зачем вся эта мишура ему, Великому? Он и так — самый крутой, сам себе — нерукотворный воздвиг! Это на прогнившем западенстве — интели — обслуживающий правящую верхушку класс, а у нас — 'инженеры душ' и 'властители судеб'. Не так?
— Да, — кивнул писатель, грустно улыбаясь, — Твоими устами да мёд бы! А сколько щербет не говори — во рту не слаще.
— Ну, давай на пальцах разбирать. Почему не только товарищ Вождь остановил сумрачную непобедимую тевтонскую военную машину, но и неизвестный рядовой пехотный ватник, что решил не покидать Брестской крепости, тот, кто сказал, что отступать некуда, за ним — столица! Сейчас с такой страстью либерасты открывают правду, срывают покровы, что слова эти придумал не легендарный политрук, а фронтовой корреспондент. Журнашлюг. Как ты. Так же — на полуторке, попутной подводе добрался на место и — создал миф — на века! Вложил в голову людям, что отступать — некуда. Что за речкой — земли нет. Вождь, конечно — крут неимоверно. Но, сколько в этой его крутизне — наносного? Не лично — его, а приписываемого ему твоей братией, графоманской? А? Не про это ли был его ответ презику пендосов, что он не может допустить несправедливости к побеждённому народу, потому что его не поймут 'избиратели'. Какие — избиратели? Да — мы с тобой! Помнишь — народ имеет ту власть, которая его имеет?
— Которую заслуживает, — кивает писатель, — Мы заслуживаем именно — 'это'?
И в презрении поморщился.
— А ты дай людям повод расправить плечи! — зло ощерился Бабуин, — Не тыкай их мордой в голубую лагуну отхожего места, не тыкай их в наше, пусть и героическое, но — прошлое. Оно — прошло! Дай им то, что они хотят — быть людьми! И власть — измениться. Они же — люди! Тоже — люди, как бы бредово не звучало. Они вечером возвращаются домой, и становятся просто обывателями. Смотрят тот же телек, читают то же чтиво. Пендосы вон зачитываются комиксами. И власть их — в звёздно-полосатых трусах поверх колготок. И это нам смешно. А им — нет. Их герои — циничны, жестоки, алчны, эгоистичны. И их власть — такая же. А мы? Какие — мы? Какие? Мы достоевская размазня, выковыривающая козявку из носу топором? Мы философствующий, безвольный толстый, безрукий и безухий? Мы — бандитские менты со стеклянными глазами? Мы — продажные интердевочки? Какие мы? Ты восхитился Данилой. И — всё! Он сказал — 'А!' А — дальше? Кто подхватил? Где — 'Б'? Упало с трубы, потерялось? Какие мы? Ужравшиеся скоты? Или очумелые самоделкины, чинящие реактор на коленке? Мрачный депрессивный нытик или бесконечный фейерверк идей и веселья? Какие? Кающиеся козлы отпущения или лихие ребята, что отжимают себе кусок моря и берега у самых отмороженных и отрастающих голов гидры непобедимых фундаменталистов? Так — кто мы? Жертвы? Агрессивные, злобные орки или всё же добрые молодцы — лицом идущие на несправедливость и побеждённых кормящие со своего котла?
— 'Какие мы'? — покачал головой писатель, — И — правда! Поле непаханое!
— Вот те раз? 'А вот тебе двас!' — сказал Штырлиц! — усмехается Бабуин, — Двас — зачем мы? Неужели мы — развитые потребители, глиномесы и говноеды? Неужели нам мила судьбы местячкового бюргера, текущего слюной блохера? Моя хата с краю — ничего не знаю? Или всё же нам надо — грудью разрывать штормовую волну, с вертухана — непобедимому и коварному злодею? Смеяться в лицо мраку вакуума Вселенной или спиной закрыть беззащитного? Зачем мы?
Писатель выругался. Маринка засмеялась:
— Зря ты с нами поехал. Бабуин — тот ещё ёкарь-террорист. Икает всё, что движется. Чаще — прямо в мозг!
Бабуин кивнул, соглашаясь, и голосом подчёркивая, что следующие его слова — завершающие, потому — главные, сказал:
— И самое важное — на хера козе баян, если она и так — весёлая? — глаза Бабуина смеются, хотя он хищно ощерен, — Тот самый главный русский вопрос. Не смотри так! Это не одно и то же! 'Зачем мы?' — это о нас. 'На хера?' — тот самый пресловутый вопрос образа будущего. При Вожде создали такой образ будущего, за который и умереть не жалко. Алиса-миелофон — тоже красивый образ будущего. Но, лёгкий и — не реальный, не требующий вложений души и сил. И так — весёлый. Овчинка выделки не стоила. Само придёт. Тот же хрен, что уже есть, но вид сбоку. Милее оказались образы заокеанских фантастов. Вот где была перемога, где было превозмогание! Только это — чужие сказки. Народ, не осмысливающий себя в будущем — не имеет будущего. Если наше будущее — часть образа будущего тех же пендосов, то и будущая наша судьба — растворение в чужом народе. У нациков был образ будущего. Гениальный, сумрачный, особый, мистический. Не понравилось. Нам. С нашей общинностью, коллективностью, нашим коммунизмом. Народным, светлым, вселенским, звёздным, сказочным, волшебным. Но именно наш образ — не понравился им. Свой образ им запретили, от нашего — отказались, приняли пендосский. У немых больше нет образа себя в будущем. И их нет. Они — сателлит пендосов, их идентичность тихо растворяется в глобализме, как сахар в кипятке. Уже почти и нет ничего от сумрачного тевтонского гения. Мемориальное название государства с населением в нём. Как и наших окраинных соседей по глобусу. Потому — 'на', а не 'в'. Они — не мы. Они этого так страстно хотели! И — добились. И, оказалось, что они — не мы. И — никто. А мы — кто? Так — какие мы, зачем мы, и нахера вообще-то?
Видя лицо писателя, Бабуин смеялся:
— А ты говоришь — 'тренды'! Так ты! Не мог найти поближе Иванушку-дурачка? Один Иванушка Бабуин задаст столько вопросов, на сколько и сто мудрецов не ответят!
Глава 18.
Серый волк под горой.
Бабуин молча курил. Долго не мог отделаться от воспоминаний о том журнашлюге. А ведь произвёл впечатление вдумчивого писателя!
— Так вот и подбирал я попутчиков, — вздохнул Бабуин, — Спрашивал. Так же свела нас судьба и с теми горными волками, что шли по следу оборотней. Вот скажи мне, гражданин начальник, как мы специально пересечёмся в нашем чудовищно фрагментированном мире? Однако же — у нас угнали машину...
— Вот именно! Как у вас, с вашими возможностями — угнали машину? — майор стучал карандашом в блокнот.
— Как-как? Каком кверху! Как-то! Утром собрались ехать — не на чем! Машина — тю-тю! Со всем барахлом — тю-тю! Ох, и орала Маринка! Даже Коляну досталось. И чё ты думаешь? Втянул он голову в плечи — и обтекает! Это ещё у нас сумка Мамонта осталась. А то — размазала бы нас, как паштет — то-оненьким слоем по асфальту. Наша баба как раздухариться — святые по углам шкерятся, а черти вовсе обратно в преисподнюю прячутся! Как раз после того пацифиста с машиной и случился — тю-тю. Как-то стало не до официальных мероприятий в честь памятной трагической даты. Пришлось топать на рынок, потом по магазинам. Хорошо — военторг был.
Бабуин подскочил на месте, в чувствах стал выговаривать, махать руками:
— Вот что у нас за страна такая! Какой-то пендосский промышленный генерал сказал как-то, что какое изделие не поручи русскому, какие материалы не дай — всё одно Калаш соберёт. Я думал — Совок причиной тому. Лучшие умы втягивал в себя ВПК, ограбив остальное народное хозяйство. И что я вижу в тот день? Нам же дальше пешком идти? Куда мы без паспорта? Или Коляна бросить? А как пешком без хорошей обуви? Это по двору можно — как придётся. Перебежками можно от дома до работы. В модном и красивом. А вот марш-бросок в 'модном и красивом' окажется очень коротким. Знаю, походил я 'дядь-васиным мулом'. Всё обошли. Красивое, аж жуть! И что самое интересное — раньше мы за определённую ценовую планку даже не заглядывали, а тут — заглянули. Какое же было разочарование! Мы, тупые, как думали — плохо, но дёшево? Соответственно, верно и обратное — дорого, но хорошо? А оказалось — плохо. Всё — плохо. Красиво и плохо, да ещё и — дорого! Вселенский облом! Думал — только обувки касается. Нет. Бентля, крылатая и баснословная — дешёвая пластиковая зажигалка с понтами! Гандола одноразовая! Так сказал бы любой бомбила. Только вот лохи, что купились — помалкивают. Ведь когда лоханёшься — больно и обидно. Ну, как если поскользнулся и шмякнулся, первое, что делаешь — осматриваешься. Если никто не видел — полбеды, отряхнулся — пошёл дальше. А вот на смех подняли — туши свет! Ещё больнее и обиднее! Вот и помалкивают. Ездить на 'этом' бояться — не чиниться. Одноразовое изделие, яйцо Фаберже на колёсах, декоративная игрушка. Друг перед другом не бахвалятся — сам дурак, а вот перед теми, кто в сторону салона с такими марками авто даже не смотрит — павлином хвост раскрывают! Так что обуви мы не нашли. Даже дорого. Махнул я рукой и повернул к старому проверенному способу. И что оказалось? Просто взрыв мозга! За те годы, что я на гражданке, спецобувь не только стала выглядеть по-человечески, но и удобная стала! Ногу суёшь — будто по тебе отливали! Будто лично тебе элитный сапожник ваял! Не трёт, не жмёт, не потеет! Чувствуется приложение не криатива и маркетинга, а — души и мысли! Ну, вот как так? Вот не верю я, что обувная фабрика в структурах ВПК платит инженеру-модельеру-дизайнеру, нужное — подчеркнуть, больше, чем на гражданке! Не верю! Знаю, какие копейки! Иначе — стали бы они калымить, толкая неучтёнку по военторгам? Почему тут, в солдатской обуви — есть приложение головы, а в этом красивом-дорогом, для самого красивого и дорогого — нет? Разве в 'совке' дело? Ответь мне, полковник! Ты — оттуда, изнутри! Ты — живая голова, видишь, анализируешь. Ответь! Не хватает мне данных для анализа. Для разгадки.
— Нет тут никакой загадки. Креативят — креативщики. Придумывают — придумщики. Воплощают — исполнители. Исполнительная структура — ответ. Креативщик не только сам не контролируем, но и никого не может контролировать. Тебя возьми. Дашься ты под контроль? Как только взгляды некоторых сошлись на одной крайне взбалмотошной обезьянке и решили пробить его по номерам — он машину потерял, телефон посеял. И сам — потерялся.
Бабуин заржал:
— Не специально! — кричал он, кладя руку на сердце, — Гля-буду, извиняться пришёл! Не виноватая я, оно само произошло!
— Никто не спорит, — кивнул полковник, — А в берцах и прочей спецобуви — нет никакого секрета. Изменилось отношение руководства к личному составу в виду естественной нехватки этого самого призывного личного состава и снижения его качества. С плоскостопием в армию берём. И близоруких. Снайперами. Хоть через оптический прицел что-нибудь да — увидит! Людей меньше, а всего — столько же. Всего всем стало хватать. Может быть, впервые в нашей армии. Появились даже излишние мысли в большезвёздных головах, что предельный ресурс теперь — люди. А предельный ресурс у нас всегда умели беречь. Требования к содержанию и сохранению людей, как невосполнимому ресурсу, стали спускаться по иерархии. Или — подниматься? Да и не важно. Главное — вся структура прониклась пониманием, что люди — предельный ресурс. Всё можно заменить. Нехватку одного — другим. Людей заменить — нечем. Ни деньгами, ни ресурсами, ни роботами. А структура — это требовательность и исполнительность. Креативщики в такой среде не живут, чахнут. А вот мыслящим людям такая среда — дом родной! Тетрадь в клетку для решения арифметических уравнений. Е2-Е4. Есть куда голову приложить, есть в чём себя реализовать, почувствовать ценность своего существования, когда твои усилия не только осязаемы, но и — полезны. Предельное удовольствие для творца — осознание, что мысль твоя — материальна, и зримое утверждение — видеть, как твоя задумка меняет мир вокруг тебя. Вот тебе и приложение головы к обуви людей из этой иерархии, к одежде, к оружию, к еде и воде, к транспорту. Слышал?.. Хотя — откуда? Так вот, сейчас испытывается новый БТР. Танковая броня, моторное — спереди, отделение десанта — в корме. Броня — вдребезги, а люди — чтоб живы были! Видишь — никакого секрета тут нет. Где требуют результат — там он есть. Требуется только качество обуви — есть только качество. Требуется в нагрузку к качеству — комфорт — будет комфорт. Если единственное требование — прибыль — будет прибыль. Максимальная разница между себестоимостью и ценой.
