Дав предупредительный выстрел, русский капер потребовал от всех спустить паруса и лечь в дрейф. Но последовал этому сигналу один "Морской конь", команда которого недовольно уставилась на своего шкипера, но заработанный годами авторитет удержал их от открытого возмущения. Остальные же попытались или сбежать, или сопротивляться, но ни тем, ни тем не выгорело. Убежать от более быстроходного противника было просто не реально, а прежде чем взять купеческий корабль на абордаж, его просто расстреливали картечью. И когда абордажная команда высаживалась на залитую кровью палубу, сопротивляться им было уже обычно некому.
Когда капер направился в сторону "Морского коня", на нём изрядно струхнули и напряглись все, без исключения, но ничего страшного не случилось. С подошедшего довольно близко корабля просто громко прокричали на неплохом немецком:
— Мудрый выбор, шкипер! Надеюсь, магистрат вас не накажет за подобное?
На этот вопрос моряк лишь неопределенно пожал плечами. Вполне возможно, что ему это спустят с рук, а могут и не спустить: за долгую историю Ганзы бывало всякое. Вот только умирать ни за что лично он не собирался. Если Гданьск враждует с русскими, то причём тут он? Он старый человек, немало походил по морям и даже скопил кое-что себе на старость. Если никто после не возьмёт его капитаном, то так тому и быть. В конце концов, рано или поздно всё в этой жизни заканчивается. А он очень хотел окончить дни не в холодной пучине, а дома, нянча многочисленных внуков.
— Что ж, примите на борт менее удачливых, а то нам связываться с пленниками не с руки.
Передав пленных, русские отпустили "Морского коня" продолжать своё плавание, а сами занялись трофеями.
Глядя вслед удаляющемуся хольку, Гридя лишь тяжело вздохнул. По-хорошему свидетелей оставлять не стоило, но и отправить на тот свет сдавшихся на его милость людей он тоже не мог. В конце концов, о войне между Гданьском и Русью и без того все знали, а душа она одна. Так зачем отягощать её лишним грехом? Их и без того хватает. Зато добыча вышла знатная: кроме разнообразно заготовленной рыбы немалую часть занимали плохо обработанная руда, сера и шерсть. Причём рыбу поначалу и вовсе думали выбросить, Потому как побоялись, что на все призы людей, даже взятых специально с избытком, не хватит. Но Исландия была недалеко, и недолго подумав, Гридя решил рискнуть. И вот, довольные собой, капер и захваченные им призы поспешили обратно к острову, только не в Рейкьявик, а сразу к северному побережью, где и должны были встретиться с остальными.
В северной части Исландии, к востоку от полуострова Трёдласкаги, расположен Эйя-фьорд, более чем на 60 вёрст врезающийся в сушу. Несмотря на то, что находился он недалеко от Северного Полярного Круга, лето здесь было сухое и жаркое, а дождей почти не бывало, потому что фиорд был окружён горами, хорошо защищающими его от ветров Арктики. Благодаря им же, почва тут была весьма плодородна, что отметили ещё первые викинги, высадившиеся здесь в раннем средневековье. С той поры и поселились в окрестностях несколько семей, занимавшихся рыболовством и сельским хозяйством. Датчане тоже не прошли мимо, оценив и плодородность земель, и природную гавань. А так же то, что недалеко отсюда расположилась геотермальная долина Хверир, где из-под земли клубами шёл пар, воздух пах серой, а перед глазами возвышался вулкан Хверфьялл. Именно тут и добывали серу, которая так нужна была при производстве чёрного пороха. Но купцы не жили в Акюрейри круглый год, а лишь приезжали за собранным товаром и сразу же возвращались домой. Не было тут и постоянного представителя чиновничьего аппарата, если не считать местного старосту, чем и пользовались вовсю исландцы. Они добывали и очищали серу, но датчанам, дававшим за неё весьма низкую цену, отдавали не всё добытое, контрабандно продавая значительную часть другим купцам. Бизнес был давно отлажен и устраивал всех, кроме, разумеется, датских купцов и представителей власти.
Вот и русские теперь самововлеклись в это увлекательное занятие. Да, цену исландцы запрашивали выше, чем давали датчане, только на выходе получалось всё же куда дешевле, чем покупать в том же Копенгагене, потому как сами датские купцы драли цены безбожно, получая от своих махинаций весьма немалую маржу.
Загрузив корабли под самые люки, русские корабли наконец-то покинули оказавшиеся весьма гостеприимными берега острова и двинулись в обратный путь. Теперь их стало куда больше, хотя пару призов пришлось всё же бросить, точнее, выгодно сбыть местным. Что уж они с ними будут делать, это русичей не волновало, хотя по лукавым взглядам и кой каким обмолвкам, Гридя решил, что вскоре эти хоть и медленные, но довольно крепкие и вместительные кораблики займутся, скорее всего, нелегальным промыслом купеческого добра в окрестных водах. Хотя, могут и просто возить товары с материка, подрывая запреты датского короля. А что вы хотите? Чем больше в торговле запретов — тем благороднее выглядят контрабандисты.
Сам же обратный путь вышел куда легче, чем путь сюда. Не было отупляющих штилей, а Немецкое море с попутным и крепким ветром пробежали и вовсе быстро. И ни одного шторма! При тихом ветре прошли Зунд и вновь оказались в столице Дании, где распрощались с нанятыми на поход датскими людьми и перераспределили груз, отдав часть приказчику компании и продав захваченные когги. Датские власти, враждебные Ганзе, легко закрыли глаза на видовую принадлежность призов, а местные купцы и вовсе, довольные низкой ценой, никаких вопросов не задавали. В общем, типичное все всё понимают и всех всё устраивает.
Через Балтийское море шли с попутным крепким ветром. Предвкушение скорого возвращения расслабило команды и это чуть не стало причиной трагедии. На траверсе острова Эланд на них обрушился страшный шквал. Сначала на горизонте показалась тучка, на которую не обратили никакого внимания, хотя внезапные балтийские шквалы были известны всем на борту. Вот и сейчас тучка вдруг как-то быстро наползла на полнеба, море закипело и под напором резко окрепшего ветра паруса страшно надулись. От неожиданного порыва "Новик" упал на бок так быстро, что никто не смог удержаться на ногах. Тимка, на которого навалился довольно-таки упитанный мореход, явственно услышал, как затрещали его кости. К счастью, угла заката шхуна всё же не достигла, а шквал быстро промчался дальше, оставив русские корабли покачиваться на поверхности моря целыми, но потрёпанными. Наскоро устранив полученные неисправности, они продолжили прерванный непогодой путь и вскоре вошли в узкий и мелководный Финский залив.
К устью Наровы подходили с опаской. Фарватер здесь был узок и времени на маневр давал мало, чуть зазевался и добро пожаловать на мелководье! Но, слава богу, в родную гавань заходить ещё не разучились.
Тимка, стоя на баке, словно по-новому взглянул на берег отчизны. А ведь сильно изменилось Норовское за эти годы. Ныне не только в затоне оборудованы были пирсы. На сваях, глубоко вбитых в грунт, уходили прямо в море до приемлемых глубин новые вымолы, возле которых швартовались теперь иноземные когги да каравеллы. А дальше от устья строилось и вовсе нечто ранее невиданное: каменная пристань. Строилась, разумеется, для компании и под руководством дьяков компании. И это лишний раз доказывало, что Компания пришла на море основательно и навсегда.
Шхуна с лёгким стуком ткнулась в вымол, спружинив на пеньковых кранцах и тут же была сноровисто притянута обратно и надёжно привязана крепкими канатами. На набережную из Таможенной избы, извещённый стражами, вышел дьяк, а с борта шхуны на пирс подали сходню. Всё, поход был окончен, хотя для экипажа работы было ещё много. Однако командир покинул корабль сразу после визита таможни. Ему нужно было посетить норовское отделение компании, чтобы передать заранее подготовленный отчёт. Всё же первое плавание в океан прошло успешно, а экипажи кораблей, и особенно штурманы, получили бесценный опыт. А заодно требовалось узнать, не оставлял ли князь для него поручений, ну и выяснить, как тут, всё ли в порядке, ведь прошло немало времени, как они покинули Русь.
А на Руси и вправду за этот год случилось много чего....
* * *
*
Всё началось в Казани. Или всё же в Крыму? Нет, всё же в Казани, где в апреле 1519 года был посажен на престол царевич Шах-Али. Сторонники мира с Москвой и примкнувший к ним казанский муфтий Абдурашид могли торжествовать. Но, увы, эйфория длилась недолго и очень скоро Шах-Али начал вызвать среди казанцев чувство недовольства, поскольку они воочию увидели, что фактическим правителем ханства стал не он, а московский воевода, неотлучно находившийся при хане, и что интересы своего сюзерена юный хан ставил выше местных. Особо ярко это высветилось, когда он позволил урусам поставить свои крепости на казанской земле. И ладно бы там городок на далёкой Суре, но крепость, воздвигнутая на Свияге, почитай под боком у столицы, это было уже чересчур. Казанцы ведь прекрасно поняли, для чего сооружается этот форпост западного соседа посреди ханских земель.
Поначалу положение спасало то, что казанские феодалы не были едины в своём составе, давно создав при троне конкурирующие друг с другом партии. Одну из них, так называемую восточную, составили пришлые из Крыма и ногаев, которые еще не забыли прошлые традиции кочевническо-грабительской жизни и кичились своим золотоордынским происхождением. Они первыми принялись исподволь увещевать Шах-Али порвать вассальные связи с Москвой и вернуться к золотоордынским порядкам по отношению к Руси. Но если покойный Мухаммед-Эмин умел искусно лавировать между дворцовыми группировками, то Шах-Али и пришедшие из Москвы чиновники оказались не столь гибки. И даже письма-наставления от государева ближника Шигоны не смогли изменить сложившегося положения дел. Фёдор Карпов просто отмахнулся от них, посчитав, что ему на месте виднее, а брат ближника Василий понял их по-своему и тем только ухудшил положение.
В Казани начались репрессии. Тех, кто посмел ослушаться юного хана, хватали, сажали в темницы или казнили как прилюдно, так и втайне. Однако террор желаемых результатов не дал. Слишком грубое, бесцеремонное и мелочное вмешательство русских "советников" во внутренние дела Казанского ханства и полное отсутствие всякого почтения к хану-марионетке окончательно вызвали у казанцев стойкое недовольство, а среди затаившейся элиты возник заговор, сразу же поддержаный крымским двором. Ведь крымскому хану самому хотелось подмять Астрахань с Казанью, а казанские мурзы во главе с огланом Сиди (первым сообразившим, куда дует ветер ханской политики, а потому затаившийся, из-за чего смог оказаться практически вне подозрений) согласились взамен на поддержку посадить на казанский трон ханского брата — Сагиб-Гирея.
И вот в апреле 1521 года небольшой отряд крымцев во главе с царевичем беспрепятственно вошел в открывшую свои ворота Казань и учинил кровавый погром среди русских и касимовских людей. Шах-Али и московский воевода с остатками армии смогли сбежать, но большинство же было либо убито, либо пленено. А с московским протекторатом над Казанью было в очередной раз покончено.
И сразу же зашевелился Крым. Мухаммед-Гирей сделал свой выбор. В октябре 1520 года он заключил союз с Сигизмундом I, а по весне выступил в поход.
И вести об этом сразу же понеслись в Москву из самых разных мест. И из Крыма, от сторонников промосковской политики, и от казаков Лазарева, отправленных в степь по весне на разведку, и от московского агента в Азове Зани Зудова, и от азовских комендант-диздер и судьи-кади, и даже от кафинского наместника Мухаммед-паши — все отписали в Москву, что хан готовится напасть на великого князя. Весть эта, достигнув столицы Руси, как ни странно, негативно сказалась ещё и на судьбе одного отдельного человека — рязанского князя Ивана Ивановича, на которого доброхоты давно уже доносили, что он вступил в тайный союз с крымским ханом и литовским князем, дабы с их поддержкой отложиться от Москвы. Иван Иванович был вызван в Кремль, схвачен и уже "гостил" в московских застенках, а вести о походе Гирея теперь, пусть и косвенно, подтвердили его вину.
Ввиду такого множества известий, собравшаяся Дума заседала недолго и постановила встречать врага "на берегу", а по уездам были разосланы государевы грамоты о сборе ратников, и государевы дьяки занялись составлением плана кампании и росписи полков. К началу лета сбор и развёртывание в целом было завершено, но хан не пришёл, а его воинство как сквозь землю провалились...
* * *
*
На небольшом взгорке, овеваемый тёплым ветерком и державший под уздцы коня, нетерпеливо перебиравшего копытами и грызущего удила, стоял невысокий, худой человек, с видимым безразличием оглядывавший огромный лагерь, раскинувшийся у подножия и далеко окрест. Там, внизу, скрипели колеса войлочных кибиток, ревели стада, ржали многочисленные табуны коней, дымили тысячи костров. Там стояла его орда и, казалось, что сама степь ныне пахла не травами, а едким конским потом.
Мухаммед-Гирей был страшно раздосадован последними поворотами русской политики. Смерть Абдул-Латифа и воцарение в Казани Шах-Али, попытка Василия за его спиной заключить мир с Литвой и установить союзные отношения с враждебным ему турецким султаном, и, наконец, ликвидация Рязанского княжества воспринимались им как явно враждебные ханству акты и нанесение ему личной обиды.
А он обид не прощает!
Русский князь ещё пожалеет о том, что заставил крымского хана сняться с места. А пока пусть понервничает, гадая, где же хан и его войско. Мудрые люди говорят, что ожидание смерти хуже самой смерти. А он покамест обождёт.
Впрочем, не просто так стояла его орда здесь, в степи. Он ждал реакции со стороны нового султана и окончания дел в Астрахани, где внезапно скончался хан Джанибек, в последнее время затеявший с ним переписку по многим вопросам. Вторжение казахов заставило того по-иному взглянуть на политику Крыма, и у Мухаммед-Гирея даже затеплилась мысль о возможности объединения двух осколков единой когда-то Орды для начала хотя бы на правах вассалитета, а там дальше видно будет. Но, увы, судьба распорядилась по-другому.
Последние вести из Астрахани пришли буквально на днях. И были они не радостные.
До крови закусив тонкие губы, хан с ненавистью подумал о Хуссейне, новом астраханском хане, который отказался идти вместе с ним в поход, напомнив своим ближникам, что ещё совсем недавно крымский хан с помощью русских собирался захватить саму Астрахань. И Мухаммед затаил на него зло. Настанет час, и он ещё появится в астраханских степях, и насладится унижением Хуссейна. А пока же его целью была Москва, но прежде всё же стоило дождаться вестей из Стамбула, и только после этого идти дальше. Потому как не хотелось бы вернувшись узнать, что ты уже не крымский хан, а изгнанник.
* * *
*
Первые татарские разъезды показались в окрестностях Переяславля-Рязанского в пятницу 26 июля. Подозревая большинство рязанцев в верности отнюдь не московскому государю, недавно назначенный сюда воеводой из Полоцка князь Хабар-Симской поторопился собрать всех более менее знатных и именитых у архиепископа Сергия, дабы привести их к крестному целованию на верность Василию Ивановичу, а после этого сел в осаду.
