Зато эсрим Апра заупрямилась, решив оставить косу.
— Где видано, чтобы женщина шастала мужиком? Хорошая коса — гордость для женщины, и мыть ее не надобно. Заплести потуже, пошоркать песком и калить на солнце, ни одна вошь не заведется. Здесь все так делают.
Тут уж Айями не смолчала.
— Так и быть, делайте, как хотите, но мы, при всем уважении, если потребуется, переберемся в отдельный шатер. Даже в войну, уж как было туго в городе с водой, а никакую заразу не подхватили.
Поджала эсрим Апра губы, видно, уязвили ее слова чужеземки, застыдили в нечистоплотности. Обиделась и молчала до позднего вечера. Но, надо отдать ей должное, не стала делиться обидою с сынкой. А Айями маялась, не зная, куда себя деть от неловкости, считай, задела резким словом уважаемую женщину, нянюшку мужа. Наконец, не выдержала:
— Простите за категоричность. Мы думаем и делаем по-нашему, по-амидарейски, но и к даганским мудростям прислушиваемся и стараемся подстраивать под них нашу жизнь. К сожалению, получается не сразу и небыстро, оттого и возникают недопонимания.
Вряд ли эсрим Апра уловила смысл мудреной речи, но поняла по интонации. И согласилась на примирение.
— Помяни мое слово, еще пожалеешь, что себя состригла, — сказала наставительно. — Местные девки бегают с косищами до пят и не переживают.
— Куда нам до них, — выдохнула с облегчением Айями.
С каждой новой вылазкой в пустыню амидарейцы неуловимо менялись — характерами, замашками. Становились закаленнее, с задубевшей кожей, с твердой рукой и со сталью во взгляде. Да и повадки Веча изменились. Между ними тремя установилась особая связь, при которой каждый понимает с полуслова, заканчивает недосказанное и вовремя прерывает, когда язык чешется ляпнуть лишнего. Что-то происходило в песках, о чем они не договаривали, боясь растревожить женщин. И на все расспросы отмахивались, отвечая примерно так:
— Айка, ну, что там может быть интересного? Песок. Солнце. Солнце. Песок. Иногда ветер и тучки. Скучно и тоскливо. Не боись, мы всех злодеев победим.
Затем следовала демонстрация бицепсов на каждой руке.
Издевается, не иначе.
Айрамир научился управлять буером. Он споро убирал и ставил парус, и умело его поворачивал, подставляя ветру. Солей ориентировался по карте с закрытыми глазами и наносил на нее пройденные маршруты. Но карту, рисованную им с тщательной кропотливостью, единожды склеив, больше не раскладывали на полу трапезного шатра для всеобщего обозрения.
— Покажи, куда вы ходите и далеко ли забрались в пустыню, — попросила как-то Айями.
— Рядом ходим, далеко не суёмся, — увильнул Веч. — Да ты и не поймешь, у Сола своя система значков.
Обиделась Айями: неужели она не сообразит, что нарисовано на карте?
— Ладно, как-нибудь покажу при случае, — пошел на примирение муж.
И его "как-нибудь" откладывалось и откладывалось. То забудет о своем обещании, то случай оказывается неподходящим.
Однажды, не успев вернуться из очередной вылазки, Веч сказал, смотря на алый закат и на кайму вокруг светила:
— Приближается буря. Наша буря. Солнце в трауре. Нужно выезжать не позднее чем через час. С картой и удачей все камни будут наши. И еще, Айю, нам придется уехать на два дня или на три. Или дольше.
Она ахнула, опустившись ослабевшими ногами на стульчик.
— Нет, не пущу. Эсрим Апра, скажите им, это верная смерть!
— Посмотри, Айю, — муж протянул бинокль и показал туда, где вдалеке устремились вглубь пустыни крошечные точки верблюжьих караванов и паруса различных расцветок. — Уходят все, а мы отстаем.
— Не дрейфь, Айка, — отозвался беспечно Айрамир. — Не прощу себе, если мы упустим свой шанс. Буря, какой еще не бывало! Айда паковаться.
Плечи Айями поникли, спина ссутулилась. Неужели "братцу" наплевать на тревогу и страхи женщин? Как и мужу с Солеем.
— Вы ж только вернулись. Не поужинали толком, не отдохнули, — произнесла убито Эммалиэ.
— Под звездным небом домчимся на раз-два до базовой точки, встанем до начала бури, там и отдохнем. Она придет часа в три-четыре утра, — утешил Веч. — Поторапливайтесь, нужно закрепить машины и проверить прочность шатров.
— Небо чисто, вдруг ты ошибся?
— Не я один, — показал муж кивком в сторону более расторопных конкурентов.
Словно лучи, устремленные к края к центру, удалялись они в пустыню — кто-то быстрее, кто-то медленнее. Бесконечное множество лучей. Айями и не подозревала, сколько джагаров лелеет мечту разбогатеть и найти особенный, волшебный камень.
После лихорадочных сборов и проверки уложенных тюков женщины вышли провожать искателей, кутаясь и выдыхая облачка пара.
— Ветра нет. Полный штиль. Верный признак знатной непогоды, — сказал Веч, проверив, надежно ли убрана мачта и сложен парус. — Пойдем на топливе.
— А почему другие джагары пошли под парусами?
— Для рисовательства, — хмыкнул муж. — Поют гимн предстоящей пирушке.
Кому пирушка, а кому ночи без сна и беспокойные дни в ожидании.
Без голубого полотнища буер, удалявшийся от лагеря, смотрелся сиротливо. Обогнул дюну и, взобравшись на пологий гребень, исчез из глаз. Ушел прямым курсом в грозовой фронт, наступавший из сердцевины прекрасной Гуалок.
Сумасшествие, не иначе, — потерла виски Айями. И без бури жилось прекрасно, разве плохую "росу" добывали искатели? Так ведь нет, зудится у них в одном месте, подгоняет, лишая покоя.
Как и предсказал Веч, буря началась под утро. Встрепенулась ткань шатра и замерла. Вздрогнула повторно и вдруг забилась мелкой дрожью. Снаружи загудело, завыло, засвистело. Хорошо, что жилища укреплены намертво, их и с места не сдвинешь. После того, как муж стал уходить в ночь в пустыню, Айями перебралась в "женский" шатер. Вчетвером, конечно, тесновато, зато спокойнее. Буря не разбудила дочку, скидывавшую с себя одеяло во сне, не разбудила нянюшку, спавшую со всеми "удобствами", на которые однажды пожаловалась Эммалиэ. Покряхтев, эсрим Апра перевернулась на другой бок, пробормотала неразборчиво и снова захрапела. Зато амидарейки не сомкнули глаз. Нащупали в темноте руки друг друга и так и держались, вслушиваясь в звуки снаружи. Ткань шатра мелко вздрагивала, но ни одна песчинка не забралась внутрь, и Айями похвалила скрупулезный подход мужа к установке жилища.
— Ледяной, — сказала Эммалиэ шепотом, дотянувшись до потолка. Значит, с бурей пришел холодный ветер. А снаружи несет вахту атат Н'Омир. Должно быть, он превратился в замороженную статую, не успев укрыться в спасительном тепле своего шатра. Уж если на "берегу" происходит светопреставление, что творится в пустыне, куда ушли десятки, если не сотни таких же одержимых, как Веч и амидарейцы?
Буря длилась весь день, и женщины не рисковали высовывать носы наружу. Спасибо мужу, перед отъездом он посоветовал взять в шатер воды и лепешек для перекуса. Как знал, что непогода затянется. Айями напрягала слух, проверяя, стих ли вой и гул. Люнечка поначалу хныкала, капризничая: хочу на солнышко, и вы мне не указ, но после сказки Эммалиэ о чудище, пришедшем из пустыни, затихла и охоту к непослушанию подрастеряла.
Ближе к вечеру полог шатра заходил ходуном.
— Живые? — спросил глухой голос атата В'Иная. — Выходите, буря миновала. И оденьтесь теплее.
Щурясь, Айями выбралась наружу и закашлялась от свежего воздуха, опалившего легкие. Небо успело очиститься от пыльной взвези, и оранжевый круг солнца висел в торжественном безмолвии у горизонта. Пейзаж изменился до неузнаваемости. С наветренной стороны надуло огромные горы песка, появились крутые барханы там, где их не было.
Атат В'Инай встретил в ватной куртке, пимах и в варежках, с защитными очками, сдвинутыми к макушке.
— Вот это да! Я думал, она не прекратится до следующего утра. Эсрим Айю, вход в ваш шатер придется откапывать. И в машинах песка по крышу.
— Значит, нам будет, чем заняться, — с нарочитой веселостью ответила Айями.
Нельзя показывать страх перед мощью соперницы, перед её превосходством. Остается ждать и молиться. Триединому, святым, бесам, духам. Кому угодно, лишь бы ушедшие в бурю вернулись живыми и невредимыми.
— Понимаете, они похожи на хомячков из зоологического уголка в нашей школе, бегавших в колесе, — поделилась Айями размышлениями. — Не спорю, крутятся, добывают и расходуют добытое на разные нужды. Но как таковой, прибыли нет. Тот камень, что нашел Веч, в расчет не беру. Он надеется отдать его в уплату долга, а взамен найти не хуже этого.
— Не скажи, — поправила Эммалиэ. — Как говорит Айрам, выхлоп есть. Глянь, они укатили на буере, умудрились заполучить ценную карту и неплохо прибарахлились для поисков "росы". Подвижки есть и заметны невооруженным глазом.
— Мне кажется, подвижки — на самом деле обман. Завлекание. Пустыня опутывает наших хомячков цепями и утягивает в сердцевину. Они зарываются в песок глубже и глубже, и не желают слушать правду. И начали забывать, зачем мы сюда приехали.
Нянюшка видела то же, что и Айями, и не раз пыталась вразумить названного сынку, но увещевания разбивались как горох об стенку. "Потерпи, Апра, скоро тронемся в дорогу" — отвечал Веч день за днем. Новая невеста стала для него краше амидарейской жены. Нет управы на прекрасную Гуалок, зашорившую очи своим избранникам. В сердцах Айями выскочила из шатра и показала кулак пустыне: чтоб тебя бесы уволокли, проклятая! И запоздало смутилась, заметив атата Н'Омира.
Становище камов находилось в получасе езды от лагеря. После недавней непогоды оно производило тоскливое впечатление: поставленные вразнобой перекошенные линялые шатры, лениво колышущиеся на ветру лохмотья пологов, вокруг становища вперемежку с песком — остатки нехитрого скарба, разбросанные стихией. Безжизненность, безмолвие...
Наверное, последняя буря отменно потрепала здешних обитателей, — посочувствовала Айями, выбравшись из машины. Наклонившись за черепком, она вытянула из песка треснувшую глиняную миску и последовала за эсрим Апрой, ковылявшей уверенно во главе процессии.
Первое впечатление о заброшенности оказалось обманчивым. Жизнь в становище имелась. Из-под ближайшего полога блеснули в полумраке глаза — невидимый обитатель изветшалого шатра с любопытством наблюдал за приезжими. Поодаль двое — юноша и ребенок — укрепляли завалившееся набок жилище. Удивительно, почему буря не вырвала его с корнем, — глядя на хлипкую конструкцию, поразилась Айями. Ребенок обернулся, и язык у неё прилип к нёбу от изумления. То был лилипут. Даганн с лицом и телом взрослого человека ростом чуть выше Люнечки.
Дочка жалась к Эммалиэ, заробев в незнакомом месте. Эсрим Апра встала посреди становища, вперив руки в боки и выискивая нужного человека.
Он нашелся не сразу, потому как сидел невзрачным неподвижным истуканом. Изможденный старик с длинными серыми патлами и тощей серой бородой. Перекрестив ноги и раскрыв ладони навстречу солнцу, он внимал пустынной песне с сомкнутыми глазами. А может, слушал ветер. А может, спал сидя. Ну да, как известно, самый сладкий сон — на горячем песке с непокрытой головой под солнцем в зените, — хмыкнула Айями. Рядом, скопировав позу старика, сидел кучерявый смуглый мальчик лет десяти с необыкновенно светлыми глазами, однажды она видела похожие у беншамирского кама.
Старик, подняв воспаленные веки, уставился на новоприбывших выцветшим взором и издал невообразимую мешанину нечленораздельных звуков, вытянув дрожащую морщинистую руку с грязными крючковатыми ногтями.
— Оставь оружие, друг. Здесь живут в мире, приди с ним и ты, — сказал звонким голосом мальчик, и Айями растерялась от радостной улыбки, озарившей его лицо. Она не сразу сообразила, к кому обращается мальчик: к ней, к атату Н'Омиру или к атату В'Инаю.
Потому что слеп.
