Оригинально решился вопрос о его командире. Сергей Владимирович Капитонов, бывший капитан "Сунгари", напросился к Рудневу и слезно стал просить его освободить от командования одноименным броненосным крейсером. Одно дело довести корабль из пункта А в пункт Б, но командовать кораблем линии в бою...
-Всеволод Федорович. Богу — богово, кесарю — кесарево, а мне, капитану трампа — трампово. Я еще не дорос и не уверен, что когда-либо дорасту до командования броненосным линейным кораблем. Я готов выполнять любую работу, связанную с транспортами, но от командования крейсером в бою — увольте. Поверьте — я не боюсь попасть под обстрел, я боюсь, что мое недостаточное знание военно-морского дела может привести к катастрофе, в которой к тому же пострадаю не только я, но и полтысячи экипажа моего корабля, а может, и не только моего. Я не могу командовать людьми, когда сам не знаю всего того, чем они занимаются.
"Черт, как про меня ведь говорит...",— пронеслось в голове Карпышева,— "если кто его и может понять на все сто, то это я".
-Хорошо, Сергей Владимирович, если Вы считаете, что броненосный крейсер в линейном бою — это пока не для Вас, неволить не буду. Подыщем Вам работенку по профилю. Вы японские порты хорошо знаете?
-Ну, на моей покойнице, на "Сунгари", приходилось хаживать и в Нагасаки, и в Хакодате. Да и в Йокогаму несколько раз, а что собственно? Нам ведь туда до конца войны путь заказан.
-Да мне надо, чтобы вы туда ночью тишком с десяток подарочков доставили, типа того, что "Сунгари" на части разнес... Ну, а по пути будете ловить японских купцов и проверять всех остальных, кто вам на дороге попадется...
Когда Капитонов вышел, Руднев облегченно перевел дух. Сам собой разрешился вопрос, который с недавних пор тяготил новоиспеченного контр-адмирала: царь отказался даже обсуждать вопрос о присвоении капитану парохода КВЖД звания капитана первого ранга Императорского флота. В телеграмме Вадика значилось: "Исключается в принципе, деньги, орден — представляй, но мостик корабля первого ранга — не реально. Только потому, что САМ о нас ВСЕ знает, не записал тебя в "Кащенко".
Предельно, с учетом старых заслуг молодости по флотской службе, могут дать лейтенанта. Если устраивает, дальнейшее назначение в твоей компетенции. И с названием, увы, конфуз. "Кореец" утвержден, и то, в варианте "Память Корейца", а второй "гарибальдиец" назван "Витязем". Это он сам решил. И смысла давить по такому пустяку не вижу, по твоему "большому" списку еще и четверть не отработали! На сладкое — "Варяг" и "Память Корейца" удостоены части нести Георгиевский флаг!"
Петрович попросил тогда утвердить имя "Сунгари" для "Марьи Ивановны". Капитонов, таким образом, на мостике "Сунгари" остался. Обещание, пусть и не на все 100 процентов, но было исполнено.
Третьим крейсером-купцом стала "Оклахома", дошедшая, наконец, до Владивостока и реквизированная по решению призового суда за перевозку контрабанды. Командовать ей остался уже привыкший к пароходу мичман Бирилев с канонерки "Кореец". Впрочем — теперь уже лейтенант, дождь наград и повышений не обошел стороной и его.
Каждый пароход получал по четыре старых шестидюймовки, последние вместе с расчетами были реквизированы из береговой обороны. Радости поручиков и нижних чинов из обслуги орудий не было предела — теперь у них тоже был шанс откусить свой кусок японского пирога, а не только завистливо смотреть на счастливых матросов с "Варяга" и "Памяти Корейца". Сухопутное начальство, после обещанной Рудневым доли в трофеях, тоже подозрительно быстро нашло лазейку в законодательстве и отпустило своих людей и орудия на охоту с благословением. Орудия ставились на нос, корму и по одному на каждый борт. Кроме этого, каждый пароход получал по три семидесятипятимиллиметровки и по одному минному аппарату на каждый борт, орудия и минные аппараты с расчетами все одно снимались с больших крейсеров.
После проведенного в пожарном порядке переоборудования (все работы тут же, на месте, оплачивались наличными лично Рудневым из его доли "призовых", который брал долгие и нудные расчеты с казной на себя) крейсера были готовы к выходу в море через две недели. Задачи они получили, исходя из своих характеристик — быстрая "Лена" должна была сбегать к Цусимскому проливу, где ей вменялось в обязанность досматривать, арестовывать и топить все японские пароходы, особо акцентируясь на судах с военными грузами для армии в Корее.
Медлительные "Оклахома", переименованная в "Обь", и "Мари-Анна", теперь "Сунгари", направлялись к тихоокеанскому побережью Японии. Кроме охоты за транспортами каждому из них были поставлены задачи по обстрелу побережья. Ну, и на всякий случай, они взяли по дюжине гальваноударных мин с приказом вывалить их в водах у японских портов, если представится шанс.
Любой захваченный пароход, который можно было переоборудовать в еще один крейсер, подлежал отправке во Владивосток. То же относилось к угольщикам и судам с ценным грузом. Остальные японские и пойманные на контрабанде транспорта подлежали немедленному утоплению, как и рыболовецкие шхуны. Самодвижущиеся мины разрешалось использовать только при потоплении транспортов с военными грузами при отсутствии времени на закладку подрывных зарядов и против боевых кораблей японского флота, если от последних не удастся оторваться.
За несколько дней до выхода крейсеров в море, в Питер полетела шифровка Вадику — на будущих колебаниях акций страховых компаний тоже можно было попытаться сыграть. Каждый выход из Владивостока и возвращение вспомогательных крейсеров обратно их сопровождали все боеспособные крейсера отряда. Пока это были "Россия", "Громобой" и "Богатырь". "Варяг" все еще стоял в доке, на "Рюрике" велись работы по переоборудованию, а "трофеи" еще не достигли необходимого уровня боевой подготовки.
Кроме того, дееспособная троица периодически и всегда неожиданно срывалась Рудневым на учения в залив. Заодно это приучало и команды, и население города к тому, что крейсера ходят в море регулярно, непредсказуемо и это так же естественно, как восход и заход солнца. Помнится, еще британский адмирал Тови вспоминал, что во время второй мировой войны линкоры под его командованием выходили в море чаще, чем его эсминец во время первой. Так что резервы для более интенсивного использования флота были.
Кроме того, Петрович, памятуя о неслабой японской разведывательной сети в городе, посадил двоих жандармов потолковее на телеграфе. Он бы предпочел вообще прекратить всякое частное сообщение, но это было не в его власти. Уже через десять дней такой скрытой цензуры были выявлены адреса, в основном корейские, на которые торговцы слали запросы на товары в количестве, подозрительно совпадавшем с численностью ушедших в этот день из порта кораблей. Чтобы дезорганизовать японскую разведку и вызвать недоверие к шпионам, засевшим в городе, адмирал приказал периодически посылать на выявленные адреса телеграммы тем же шифром, беря количество кораблей с потолка. "В крайнем случае,— заявил он,— какому-нибудь китайцу придет на три-четыре швейных машинки больше, чем он просил. Невелика беда, а вот Камимуре мы нервы потреплем."
* * *
Следующий месяц стороннему наблюдателю могло бы показаться, что Руднев играет с японцами в пока еще не изобретенный пинг-понг. Первый выход крейсеров в море прошел как по маслу — их там просто никто не ждал и ловить не собирался. "Сунгари" и "Обь" благополучно сходили к берегам Японии, вернувшись через три недели.
В качестве трофея "Обь" привела небольшой, тысячи на три тонн, но достаточно быстроходный — четырнадцать узлов, угольщик, который убил двух зайцев — во Владивостоке появился еще один вспомогательный крейсер и лишние пятьсот тонн угля. Правда, уголь был местный, японских копей, но для отопления на стоянке вполне пригодный. "Сунгари" не так повезло — японская каботажная мелочь, попавшаяся ей, не стоила того, чтобы тащить ее во Владивосток, и была утоплена на месте. Кроме того, оба крейсера утопили с десяток рыболовных шхун и осмотрели четыре нейтральных парохода, на которых ничего предосудительного обнаружено не было. Изюминкой стали две дюжины мин, поставленных в двух банках, на траверзе Хакодате и на восточном выходе из Сангарского пролива.
Все прибрежные воды Японии, с подачи Руднева, были объявлены русским МИДом зоной боевых действий в ответ на обстрел Владивостока и минирование акватории внешнего рейда Порт-Артура. В ответ на протест британского Форин Оффиса последовала нота, в которой Россия обещала прекратить минирование территориальных вод Японии, если Япония пообещает не загрязнять минами вод русских, на что японцы, естественно, пойти не могли.
Выход "Лены" был более коротким — всего неделю, но и более насыщенным событиями. Она наткнулась на пару транспортов, перевозящих в Корею военные грузы. Увидев русский военно-морской флаг, капитаны транспортников рванули в разные стороны. Догнать удалось только один. На сигналы об остановке он не реагировал, холостые выстрелы так же были проигнорированы. Первая пара снарядов, легшая под носом у удирающего парохода, также его не остановила, пришлось открывать огонь на поражение. Тут-то и выяснилось, что для артиллеристов береговой обороны проведенных тренировок по стрельбе с корабля на ходу оказалось явно не достаточно.
Несмотря на смехотворную дистанцию в восемь-десять кабельтовых, сближаться ближе командир "Лены" капитан второго ранга Александр Янович Берлинский посчитал опасным, из пяти снарядов в цель в лучшем случае попадал один. В результате часовой канонады транспорт, наконец, остановился, окутанный паром из пробитого котла. Но когда от "Лены" к нему направился паровой катер с досмотровой партией, его встретили плотным ружейным огнем. Учитывая наступающие сумерки, слабое действие пятидюймовых снарядов по транспорту водоизмещением в 6000 тонн, оказанное сопротивление и подозрительно быстро приближающиеся дымы на горизонте, решили потратить на транспорт торпеду.
Второй транспорт Берлинский преследовать не решился. После этого "Лена" без проблем оторвалась в темноте от появившейся на горизонте "Сумы". Теоретически, последняя имела преимущество в ходе в один, а по паспорту и в два узла. Но ее командир резонно предпочел вместо погони в темноте с неясным результатом заняться спасением личного состава перевозимого тонущим транспортом "Китано-Мару" пехотного батальона.
В результате обстрела и утопления транспорта японская армия потеряла порядка полутора сотен человек, и все имущество полка, включая лошадей, а также часть артиллерийских парков пехотной дивизии с боекомплектом. Еще более полутысячи человек было принято на борт "Сумы", которая на максимальной скорости направилась к корейскому побережью, перегруженная спасенными солдатами. Засветившись в Корейском проливе, командир "Лены" предпочел больше не искушать судьбу и вернуться во Владивосток, что было признано правильным Рудневым на разборе полетов.
Еще одним косвенным итогом действий крейсеров стала реакция британской биржи — Ллойд на всякий случай поднял ставки страховки для всех грузов, направляющихся в Японию.
Японцы в свою очередь решили снова разыграть минную карту. Четыре эскадренных миноносца, неся по четыре мины каждый, должны были скрытно ночью вывалить их на выходе из пролива Босфор Восточный в Уссурийский залив. К изумлению командира отряда Мано, шедшего на головном "Сирануи", у Владивостока были зажжены все положенные по лоции маяки. Удивленно пожав плечами по поводу беспечности русских, он приказал штурману взять пеленги и определить местоположение отряда более точно. Поправка оказалась довольно существенной — судя по пеленгам на маяки, отряд находился на три мили дальше к востоку, чем предполагалось по счислению.
Выговорив своему флаг-штурману, благодаря которому чуть не вывалили мины не там, где положено, командир отдал приказ положить руль лево на борт и следовать к уточненному месту постановки. Когда по штурманским расчетам до места сброса мин оставалось не более трех минут хода, сигнальщик истошно заголосил: "Буруны прямо по носу!". Немедленно был дан полный назад, но "Сирануи" успел только замедлиться с двадцати до двенадцати узлов, когда его днище проскрежетало по камням острова Скрыплева.
О минной постановке теперь не могло быть и речи. Оставшиеся три эсминца отряда, успев отвернуть, сбросили мины прямо у берега, и стали готовится к буксировке флагмана. Следующие полтора часа в кромешной темноте у вражеского берега в зоне действия береговых батарей предпринимались героические попытки стащить миноносец с камней. Однако быстрое затопление носовых отсеков и приближающийся рассвет, а также катающиеся в волнах прибоя опрометчиво сброшенные мины заграждения вынудили японцев взорвать эсминец и на всех парах уходить в море.
Только после войны Того стало известно об очередной иезуитской гадости Руднева. Тот памятью Петровича знал о ночных минных постановках японцев у Владивостока, как проведенных с эсминцев, так и с минного заградителя. Однако точной даты проведения этих постановок он тривиально не помнил, да и не факт, что японцы провели бы ее по тому же графику. То, что даты уже поплыли по сравнению с его воспоминаниями, его научила задержка с бомбардировкой Владивостока. А каждую ночь посылать на патрулирование входа в залив Петра Великого все миноносцы и "Богатыря" было неприемлемо, так можно было нарваться на шальную торпеду, да и просто выработать зазря ограниченный ресурс машин. Поэтому Руднев решил попробовать сыграть не напрямую.
Когда он приказал флагманскому штурману отряда крейсеров, лейтенанту Иванову 11-му, рассчитать место установки маяков-обманок, то готовился встретить возражения в духе: "Так не воюют". Но, вопреки опасениям адмирала, тот с энтузиазмом взялся за это непростое дело. И в течение всей войны во Владивостоке с наступлением ночи, если с моря не ожидалось своих судов, все настоящие маяки выключались. И вместо них начинали работать ложные, расположенные на сопках в глубине берега. Результат превзошел самые смелые ожидания.
В итоге трофеями русским достались один покореженный камнями и подрывными патронами эсминец, куча мин, которые то и дело взрывались в прибое, и система "салазок" для их постановки с миноносцев на большой скорости.
В следующий выход крейсеров-купцов все они во время своего крейсерства столкнулись с японскими коллегами. Более тихоходные, чем свои визави, "Сунгари" и "Обь" не могли ни до темноты оторваться от японцев, ни приблизиться к ним на расстояние действенного артиллерийского огня.
Их спасло только то, что у японцев не нашлось нормальных орудий для вооружения своих вспомогательных судов. Двух снарядов из шестидюймовок "Оби" хватило для того, чтобы преследующий ее японец, вооруженный парой 120-мм пушек старого образца, держался на приличном расстоянии. Но окончательно оторваться от него удалось только в темноте. Учитывая, что все это время японец что-то передавал по беспроволочному телеграфу, Капитонов решил, что оставаться у переставших быть гостеприимными берегов Японии ему не стоит и вернулся во Владивосток.
