— Шеннейр идиот, раз верит, что может управлять чистым злом. Не знаю, кто кого из вас сожрет, но я чувствую беду, и я не понимаю, где она произойдет и когда. А кто-то свалил заранее!
Стены, к которым он обращался, остались глухи и немы.
— Не беспокойтесь, Миль. Я обещал вас защищать.
В этот раз он смеялся до слез.
— Вы — исток всех бед, Рейни. За то, что вы здесь творите, в светлой гильдии вас давно бы казнили.
Я поставил на стол коробку с отсортированными по цвету клубками и смиренно сказал:
— Я учту все ваши пожелания.
...Я пришел к арке в предрассветных сумерках. Вокруг было совершенно пустынно; мрамор как будто светился, и на постаменте кто-то оставил свежие цветы.
Я положил букет к подножию арки, и цветы яркими пятнами рассыпались по мрамору. Алые, пурпурные и синие, в темноте почти черные. И прижался лбом к теплому камню.
Море шелестело далеко внизу, и ветер, дующий из синей ночи, был холоден.
Огонек лампадки уютно горел за стеклом. И, может быть, именно в отблеске его пламени, в предрассветной серости, знаки, тонко процарапанные в мраморе на внутренней поверхности арки, виделись так четко. Я протянул руку и провел пальцами по узору, считывая символы тхаэле. "Солнце огненным..."
Солнце огненным шаром скатилось с небес и утонуло в море
Звезды упали вниз и запутались в пальмовой крыше
Следы на песке стирают равнодушные волны
Твой голос в шуме прибоя...
Сквозь арочный проем виднелось море, смешавшееся с туманом, и туман поднимался вверх, пожирая затухающие звезды. Я бросил последний взгляд на погребальную стелу и пошел прочь.
Внизу, у подножия лестницы, запоздало расцветали деревья. Гранатовые, розовые, и апельсиновые, белые.
Жизнь продолжалась, жизнь всегда продолжалась.
* * *
Перед отъездом мне пришлось навестить управление Кипариса. Мой портрет оттуда наконец-то убрали и повесили картину с двумя волшебными рыбами, побольше и поменьше, которые плыли по кругу. И гордо пояснили: "Учитель и ученик".
— Однажды кто-то нарисовал красную рябину, которая отражается в колодце, и у гильдий хватило обсуждений на год, является ли это оскорблением, — поведал мне Иллерни. — А если является, кого и как именно. О, эта сила искусства!
И здесь же я услышал весть, которую так долго ждал. Мы дожали Загорье. Загорье высылало помощь. Попытка окружения оказалась очень доходчивой: Загорье переоценило приоритеты, и из сосредоточия скверны Аринди в одночасье стала белее горных снегов.
— Друзья светлейшего Загорья. Как низко мы пали, — брезгливо сказал Миль. Миль тоже был здесь, высокий, мрачный и неумолимый; здесь его знали, и он держал всю местную власть в почтении и страхе. — Давайте, вперед, замиритесь с Заарнеем.
Удивительно, как в человеке, которого я помнил эгоистичным и трясущимся за собственную шкуру, расцветала страсть всякого мирринийке ко власти и контролю.
— Как я могу вам что-то доверить? — ответил он на это, и на ходу бросил довольно жмурящемуся на картину Матиасу: — Чему ты радуешься, глупая килька? В тебе видят только отражение твоего магистра. Весь твой свет заемный.
Матиас хотел сказать что-то остроумное, но подчинился ментальному призыву и ограничился:
— Свет моего магистра безмерен. Тебе не хватает, а мне вполне.
Миль уезжал раньше, и я видел, как темные бросают жребий, выбирая несчастного, который его повезет. Перед отъездом заклинатель успел сцепиться с моей охраной, доказывая, что они не умеют меня охранять. Охрана слушала степенно и спокойно.
— Я семь лет пробыл на землях Хоры, — напомнил я, когда мне надоело. — Я умею выживать.
— А что за трудности у вас были на землях Хоры? Бегать по горам и весям от толпы поклонников, не запинаться о тех, кто падает вам в ноги, случайно не упасть, когда вас таскают на руках?
Надо сказать, у Миля были интересные представления о буднях светлых магистров.
— Как же вы правы, Миль! Это было так утомительно.
Воспоминания безмятежно скользили в сознании. Отдавал ли Миль отчет, насколько возвышению образа светлого магистра способствовала именно его болтовня. Все решится. Все будет хорошо — в итоге, как и положено.
Серпантин петля за петлей ложился на скалы. Шелковое полотно моря тянулось по правую руку, по левую — голый камень; я открыл окно машины, и теплый ветер бил в лицо.
— У светлого мага две беды: перекроить себя в угоду чужим желаниям или сломать всех вокруг.
Иначе однажды очнешься зеркалом чужих ожиданий среди толпы полубезумных почитателей.
— Нам разрушают границы, отделяющие от мира, а потом заставляют выстраивать их заново. Эмпатия всегда идет об руку с необходимой жестокостью.
Матиас с обожанием гладил боевую цепь, перебирая звенья, и мечтал о скорых битвах. Впереди показалась обзорная площадка, и я приказал остановиться. И ласково сказал:
— Выкинь ее.
Матиас не понял. Обижать его было, что вытаскивать на песок рыбок — они точно так же трепещут плавниками и смотрят лишенными разума глазами. Я вышел на площадку, подставляя лицо солнцу, и приказал:
— Выкинь свою боевую цепь. Мне не нравится, что у моего ученика вещь, подаренная моим кровным врагом.
Матиас боком выбрался из машины, прижимая к себе цепь. Он по-прежнему смотрел на меня — он по-прежнему не верил, что я могу так поступить. Матиас был наивен. Я мог гораздо худшее.
Он прошел к парапету, каждый миг ожидая, что сейчас я рассмеюсь и превращу все в шутку. Вытянул цепь на руках; внизу, под скалой, волны пенились и гладко сверкали, и перекатывались через валуны, хватаясь за водоросли.
Я чувствовал, как его руки дрожат от напряжения, жалобную мольбу. Время растянулось в один бесконечный момент; надо было остановиться, но я не мог.
Я чувствовал холодный металл округлых звеньев; я чувствовал, как они становятся все более тяжелыми и скользкими, чтобы их удержать.
— Стой!
Матиас успел перехватить цепь за последние звенья. Я сжал пальцы и спрятал руки в карманах.
— Зачем? — было бы намного проще, если бы Матиас злился, но он только смотрел, доверчиво и открыто.
Я уже не понимал, зачем. Все разом стало тускло и бессмысленно; безнадежные попытки объяснить. У светлых наставников получалось лучше, и им не хотелось после врезать по роже. Но их усилия тоже не помогли.
— Весь мир будет заставлять тебя жертвовать, жертвовать, жертвовать, и в конце...
Разорвет тебя на кусочки. Я опустил плечи и сказал:
— Прости меня.
Все станет понятно, когда будет поздно.
Я вернулся к машине; Матиас продолжал стоять у парапета. Боевая цепь безжизненно обвисла у него на руках, и он смотрел на нее, словно разом лишился привязанности:
— Мне ее бросить?
Я терпеливо вздохнул:
— Нет.
Море лазурным полотном стелилось за окнами машины. День был ясен как прежде. Матиас забился в угол и понуро смотрел в пол.
— А ты бы выкинул свою цепь, если бы твой магистр попросил?
Было время, когда я сам бы прыгнул с утеса. Но я взял посох.
— Так ты хотел, чтобы я ее бросил?
Я навсегда зарекся строить из себя мудрого учителя.
— Конечно же, нет.
Конечно же, да. Так плохо с моей стороны.
На въезде в Вальтону нас остановили для проверки документов. Я не торопил: магистр первый среди всех должен соблюдать законы. Вальтона была древней землей.
Дорога из сплавленного гравия. Побережный хребет то вплотную подбирался к воде, то отступал, открывая вид на сухие мрачные долины. Темный песок, остатки ограждений. Иногда мне казалось, что между скал я вижу сплетенные из травы шалаши. Сходить с дороги и приближаться к морю было строго запрещено.
Солнце тускло светило сквозь дымку. Море было грязного серого оттенка, иногда переходящего в холодную синеву. Голые вершины гор — черные, а покрывающий их сухой кустарник — бурый и красный. Я чувствовал следы погасших источников за изрезанной линией скал. Магия там, где мир меняется. Когда мир перестает меняться, магия умирает.
У нас была остановка на середине пути, на светлой исследовательской станции. Теперь станцию заняли темные, переехав из неуютного старого лагеря, но некоторое время она была заброшена. Сюда приходили те, кто жил здесь, и все здания покрывали рисунки — красные шипы, белые круги и черные контуры рыб. Вряд ли пятое этнографическое было бы против.
Теперь станция снова ожила. Аринди понемногу захватывала Вальтону, и пусть процесс шел небыстро, будущее неизбежно.
Здесь Иллерни, которого никто не видел с нами, нас покидал. Два дня назад к границе Вальтоны толпой явились загорцы, поставили на границе фуры и долго стояли на той стороне, направив на нас оружие. А потом ушли. В фурах было чистейшее зерно, которое сразу отправили на экспертизу. Загорцы ели зараженную пшеницу, их это не могло испортить, но не всем быть такими стойкими, как загорцы.
Иллика и загорец в красном до сих пор общались по общей связи, как родные души, встретившиеся в этом полном бедствий мире. У власти Загорья стояли неглупые люди: по крайней мере, они стали таковыми, когда их чуть не взяли в кольцо.
— Мы хороши в пробуждении совести. А что мы им скажем, Иллика? — ласково спросил Иллерни, обводя пальцем заблестевшую татуировку на запястье.
— Они заплатили за свои заблуждения недостаточно, — строго ответила волшебница.
— Правильно.
Море было пустынным на всем протяжении, но я чуял легкие парусники нэртэс, которые скользили так, чтобы их не заметили с берега. Нэртэс интересовали все наши движения.
Площадку для ритуала расчистили на вершине холма. Внизу виднелись пляжи из черного вулканического песка, наспех сколоченный причал и привязанные к нему лодочки нэртэс. Здесь, наверху, землю покрывали ломкие серые былинки. Вплотную подходящий к воде береговой хребет был частью вулкана — когда-то давно, но напоминание вызывало уважение. Небольшая полукруглая долина неподалеку серьезно походила на заросший кратер.
На холме мы выложили пересекающиеся круги из гладких белых камней. Камни были в изобилии разбросаны по склонам — возможно, мы разорили береговое святилище.
— Это правда, что когда появляется новый магистр, старый должен умереть? — Матиас догнал меня и пошел шаг в шаг. Он все еще выглядел подавленным, но теперь уже иными мыслями.
— Естественный порядок вещей, — меня убаюкивал ход этих мыслей. — Новое появляется, отжившее умирает.
— Как мы его узнаем? Нового светлого магистра?
— Он придет однажды. Может быть, он уже здесь.
Но его нельзя узнать.
— Придет на все готовенькое, — Матиас наморщил нос в чисто ариндийском возмущении, и вновь нацепил островную маску. Светлая магия есть гармония; страшная островная маска гармонировала с этим миром. — Он должен быть сильно тебе благодарен.
Я наблюдал за ним, искренне забавляясь:
— Мне кажется, он будет меня ненавидеть.
— Я буду внимательно смотреть по сторонам, — с нехорошим, темным оттенком в эмоциях пообещал заарн.
В узловых точках дымили костры из горьких трав. На широких валунах лежали растерзанные птицы. К двум высоким столбам из белого высохшего дерева привязали черные ленты, а на верхушки надели черепа хищных тварей. Место темного ритуала выглядело как надо.
Маги-нэртэс сновали вокруг, готовые залезть под каждый камень и всюду сунуть нос, но приближаться не рисковали. Бывшие командиры северной коалиции сидели в стороне на траве, и выглядели как полагается людям рядом с темным ритуалом. Им хотелось домой. И они замечали, что нэртэс здесь предназначена роль гостей, а им — пленников.
Чем больше я узнавал о Северной коалиции, тем более странной она казалась. В ней не было ни людоедской идеологии, ни ужасных порядков, ничего выдающегося, ничего необычного. И северяне были обычны. Им сказали идти сюда, и они пошли. Одежда северян по-прежнему напоминала ворох выцветших тряпок, и северяне по-прежнему считали это формой.
Ветер в Вальтоне звучал: я слышал шепот и тихий заунывный посвист. Иногда мне казалось, что я слышу голоса теней — если бы тени захотели со мной говорить.
Миль величественно стоял на краю кратера, и ветер рвал его одежду. Нэртэс крутились рядом. Миля они узнавали, подступиться не решались, но терпение закончилось быстро:
— А чем можно заменить черепа? У нас такие не водятся, — первым высунулся Аори Ильех. Кажется, с прошлого раза его волосы стали еще синее. Товарищи мгновенно собрались рядом как стайные хищные рыбешки. Миль даже не повернул головы, и Ильех попытал счастья снова: — Вам так повезло, повезло очень, что вам попался начинающий светлый магистр. Он еще все еще недостаточно контролирует... Понимаете. Это все. Мироздание.
Ради грядущего ритуала мой статус пришлось раскрыть. Нэртэс не могли успокоиться до сих пор. Они мешали мне пройти, но это не было важно.
Аори успел спрятаться за спины товарищей и еще сделал несколько шажков назад. Остальные даже не смогли двинуться с места.
— Светлый источник — безглазое чудовище, которое шарит по миру множеством пальцев, — Миль все так же отрешенно смотрел за горизонт, и смысл его слов был идеально темен для истинной темности. — Оно чувствует жертву и ищет ее наощупь.
Нэртэс наконец смогли двинуться с места. Многие закашлялись; я видел, как ближайший маг выплюнул на ладонь розовую слюну и зубы.
— Никто не убережется, оказавшись на пути светлого магистра, — буднично закончил Миль. Теперь на него смотрели с нескрываемой злобой, но приближаться больше никто не рисковал.
— Дикая чушь, — не выдержал кто-то из северных. — Какие-то монстры, светлые магистры, твари в тумане!
— Твари в тумане реальны. Их существование доказано математически, — сказал я им. — Остальное как хотите.
Шеннейр стоял на вершине холма и наблюдал за выгрузкой алтаря.
— Он тебя оскорбил, — тихо сказал Матиас, когда мы поднимались. Я покачал головой, ощущая след от удара, давно исчезнувшего. Шеннейр поступал грубо даже со своими высшими. Необдуманно пенять на пренебрежение, которое до сих пор помогает мне выжить. — Я могу попытаться...
— Нет. Он мне нужен, — я посмотрел на тусклое солнце прямо над головой, едва пробивающееся сквозь дымку. — У него великая роль.
Мы обменялись приветственными поклонами. Большинство темных не преминули бы, злорадствуя, припомнить мне мой просчет, но Шеннейр был на диво отходчив. Это давало иллюзию, что с ним можно работать.
— Хорошо устроено, — я чувствовал стройный ряд его эмоций. Так легко было ощущать уверенность, находясь рядом.
Шеннейр усмехнулся не разжимая губ.
— Надеюсь, вы выкинули всю вашу чушь из головы.
— Я предупреждал вас, Шеннейр, что препараты плохо действуют на мой разум. Но все могло быть хуже. Я мог бы читать вам стихи про кошку.
Стихи про кошку его не напугали, а зря. Миль слышал их всего лишь раз, и это разбило его жизнь пополам.
Я не понимал, почему постоянно должен оправдываться.
Алтарь наконец выгрузили из машины. Это была каменная платформа, накрытая стеклом, под которым переливалась жидкость с ртутным блеском. Соединялась в озера и вновь разделялась на отдельные рукава. Возможно, реагировала на слабое движение земли от далеких землетрясений. Мне было сложно даже находиться рядом. Порой мне казалось, что все красочные темные ритуалы существуют только потому, что сама по себе тьма очень скучна.
