Началась та последняя неделя моего пребывания в Стокгольме просто прекрасно. Рано утром ко мне прибежал посыльный от капитана над портом Юхансона и сообщил, что на рейд прибыли корабли канцлера Оксеншерны. Не теряя ни минуты, я отправился в порт, в надежде первым встретиться с Акселем. К моему удивлению, канцлер был уже на пристани, но не торопился покинуть ее, а ожидал со свитой прибытия небольшой шлюпки, идущей к берегу на веслах. Сама пристань была окружена солдатами, не дававшими пройти на нее немаленькой толпе зевак.
— Что случилось, любезный, — спросил я у одного из них, — отчего такое столпотворение?
— Как, вы не знаете, ваша милость? — удивился тот, — да ведь это вернулась из Мекленбурга наша добрая принцесса Катарина!
Возможно, впервые я пожалел о своей привычке скромно одеваться и обходиться без свиты. Для всех я был просто молодым дворянином, которых немало ходит по улицам столицы в поисках развлечений. Оглядевшись по сторонам, я заметил сложенные пирамидой бочки, очевидно приготовленные к погрузке на один из кораблей. На самую верхушку этого сооружения забрался какой-то оборванный мальчишка, глазевший со своего наблюдательного пункта за происходящим и громко кричавший обо всем увиденном собравшимся вокруг.
— Смотрите, смотрите — принцесса сидит в барке, — сообщил он своим слушателям, когда я подошел.
— А какова она собой? — поинтересовался кто-то из них.
— Ты что, дурак? — последовал немедленный ответ. — Всякому ведь известно, что наша принцесса — настоящая красавица! А еще она набожна и добродетельна, даром что старый король выдал ее за этого чернокнижника герцога Мекленбургского!
— Полегче, сопляк, — простуженным басом отозвался какой-то моряк, — герцог-странник — может, и не самый набожный из немецких князей, но он храбрый малый и устроил датчанам славную взбучку.
— Конечно, устроил, — не остался в долгу стоявший на бочках гаврош, — чего бы ему не устроить, когда он знается с нечистой силой? Или вы думаете, его просто так царем московиты выбрали?
Какое-то время я с изумлением слушал их перепалку, но, к счастью, мальчишка вскоре отвлекся на новое событие.
— Принцесса ступила на шведскую землю!
— Эй, парень, она одна? — не вытерпел я.
— Как это одна? — изумился он. — Конечно, с ней свита и охрана.
— Чтобы тебя чума взяла, мелкий мерзавец, я тебя спрашиваю — с ней ли маленький принц?
— Так бы сразу и сказали, ваша милость, да, одна из женщин — видать, кормилица — держит на руках ребенка. Верно, это маленький Карл Густав.
— Благодарю, — отозвался я и кинул гаврошу монетку.
— И вам спасибо, ваша милость, — прокричал тут же попробовавший ее на зуб мальчишка, — сразу видно, что у вас хорошие деньги, не то что у этого герцога-странника.
В другой раз я бы не спустил подобной дерзости, но сейчас мне было не до того. Странное лихорадочное чувство овладело мной. Здесь, совсем рядом со мной — жена и маленький сын, которого я еще ни разу не видел. Да плевать я хотел на пересуды уличных мальчишек! Я должен как можно скорее увидеть их, и вся королевская гвардия не сможет мне в этом помешать!
Тем временем показались кареты в окружении всадников, которые бросились оттеснять толпу, давая им проезд. Три золотые короны на дверцах и попонах лошадей не оставляли сомнений в их принадлежности. Вскоре кареты благополучно добрались до пристани, и высокородные пассажиры принялись занимать в них места. Когда все разместились, форейторы принялись щелкать своими бичами, разворачивая экипажи, а конные драбанты приготовились снова расчищать им путь. Наконец все было готово к движению, но обнаружилось, что путь каретам преграждает одинокий всадник.
— Сударь, — сурово закричал командир драбантов, — извольте дать дорогу шведской принцессе!
— С охотой, мой друг, — тут же отозвался я, — но прежде научитесь правильно произносить ее титул.
— По-вашему, я неправильно произношу титул ее высочества?
— Разумеется, вы назвали ее шведской принцессой, а правильно надо говорить — русская царица!
Швед удивленно посмотрел на меня, потом его взгляд скользнул на коня и задержался на вальтрапе синего цвета с тремя золотыми коронами. И конь, и сбруя принадлежали королевским конюшням и были присланы мне по приказу Густава Адольфа для торжественного проезда к дворцу Трех корон, после которого я "позабыл" их вернуть.
— Ваше королевское высочество? — узнал меня наконец командир драбантов.
— И царское величество!
— Прошу прощения, ваше величество, но что вы здесь делаете?
— Жену с сыном встречаю.
Тем временем задержка привлекла внимание высокородных пассажиров, и канцлер велел адъютанту узнать, в чем дело. Тот кинулся к начальнику стражи, начальник стражи, в свою очередь — к командиру драбантов, и вскоре все трое несколько озадаченно стояли передо мной. Первым вышел из ступора командир драбантов. Он посторонился и, эффектно отсалютовав шпагой, во все горло закричал: "Дорогу царю Московскому!"
Услышав, кто именно преградил путь кортежу, зеваки как по команде замолкли и уставились на меня. Я же, тронув конские бока шпорами, двинулся вперед, пытаясь на ходу догадаться, в какой именно карете находится Катарина. Между тем зрители стали понемногу выходить из ступора. Первым очнулся какой-то пожилой моряк в помятой шляпе:
— Да здравствует герцог Мекленбургский! Слава победителю датчан!
Несколько человек его поддержали, и я, обернувшись, помахал рукой своим сторонникам. Впрочем, их было не так много. Большинство же безмолвствовало, глядя на меня с отстраненным любопытством, а некоторые и вовсе со страхом. Тут из первой кареты выглянул сам Аксель Оксеншерна и, удивленно покачав головой, кивнул на следующий экипаж.
Буквально выпрыгнув из седла, я подбежал к нему и рывком открыл дверцу.
— Ну, здравствуй... — неожиданно хриплым голосом проговорил я.
Из кареты на меня немного удивленно смотрела суровая шведская принцесса. За ней виднелись слегка испуганные женщины, очевидно, камеристка и кормилица, но я не обратил на них ни малейшего внимания, во все глаза глядя на Катарину.
— Добрый день, ваше царское величество, — ровным голосом отвечала она, — очень мило, что вы нашли время встретить нас.
— Ваш возможный приезд, моя царица, — единственная причина, по которой я до сих пор в Стокгольме, — попытался не уступить в учтивости я. — Вы не хотите выйти ко мне?
Кивнув, Катарина встала и попыталась выйти, но это было довольно трудно сделать в длинном платье, тем более что я не догадался опустить специальную ступеньку, а форейтор еще не понял, что происходит. Недолго думая я подхватил принцессу за талию и аккуратно спустил на землю. Наши глаза оказались друг против друга, мои руки продолжали держать ее, и я не смог удержаться, чтобы не поцеловать ее. Губы ее, сперва плотно сжатые, поддались, и мы, не обращая внимания на окружающих, принялись целоваться. Наконец, минуту или две спустя, нам удалось остановиться, и Катарина, тяжело дыша, пробормотала:
— Боже, на нас все смотрят...
— Пусть завидуют.
— Вы сумасшедший!
— Да, я сошел с ума за время нашей разлуки. И мое душевное здоровье не вернется, пока я не увижу плод нашей любви — нашего сына!
Какой женщине не приятно слышать, что ее любят и что она сводит своего мужчину с ума? Катарина не была исключением, и глаза ее засветились от счастья. Повинуясь приказу, кормилица подала мне сына, и я подхватил его на руки. Видя незнакомого человека, годовалый бутуз попытался вывернуться и, когда это не получилось, открыл рот и принялся плакать. Не обращая на это внимания, я жадно разглядывал своего сына.
— Иоганн, вы напугали его, — мягко проговорила принцесса, — будет лучше, если вы вернете его Анне.
Дальнейшие события я помню не слишком хорошо. В памяти мелькают какие-то разрозненные отрывки. Вот я отдаю сына кормилице, вот подсаживаю не ожидавшую такого поворота принцессу на своего коня и, вскочив следом в седло, даю ему шенкелей. Вот мы быстро скачем по улицам в направлении дворца Трех корон. Вот Густав Адольф и вдовствующая королева Кристина удивленно пытаются понять, откуда мы взялись. Вот мы наконец-то оказываемся в нашей спальне наедине...
Утром я, как обычно, просыпаюсь ни свет ни заря. Катарина посапывает рядом, доверчиво прижавшись к моей груди. Кажется, что не было нашей разлуки, полной походов, битв и прочих опасностей. Не было земского собора, выборов царя, осады Смоленска, взятия Риги. А были только я, она и наш маленький сын. Робкое утреннее солнце пытается пробиться сквозь тяжелые шторы на высоких стрельчатых окнах. Стараясь не потревожить жену, я тихонько высвобождаюсь из ее объятий, но она тут же просыпается:
— Иоганн, вы куда?
— Я хочу увидеть нашего малыша. Не понимаю, как я мог столько времени быть вдали от вас с ним.
— Он, наверное, спит, они с Анной должны ночевать в соседней комнате.
— Должны?
— Боже, я ужасная мать! Встреча с вами настолько выбила меня из колеи, что я не знаю толком, где мой сын.
— Вы чудесная мать, Катарина, а еще прекрасная жена. Нежная, трепетная и страстная. И если мы и увлеклись немного нашей встречей, то виновата в этом исключительно наша разлука. Надеюсь, впрочем, что она последняя.
— Я тоже на это надеюсь, мне надо многое рассказать вам о том, как обстоят дела в нашем княжестве.
— Непременно, у нас вся жизнь впереди, в течение которой мы будем растить наших детей, управлять нашими землями и народами. Основывать города, отправлять в далекие страны корабли и посольства. А хотите, я построю для вас прекрасный дворец?
— В Москве нет дворца?
— Есть, конечно, он не похож на этот, но все равно очень красив и непременно понравится вам.
— Когда мы отправимся?
— Ну, я полагаю, сначала мы позавтракаем, а затем можно двигаться в путь.
— Боже мой, Иоганн, вы все тот же несносный шутник!
— Я не шучу, Катя, я действительно бросил бы все и немедленно отправился на Русь.
— Как вы меня назвали?
— Так звучит твое имя по-русски. Катя, Катюша, Екатерина. Привыкай.
— Скажи, мне нужно будет сменить веру?
— Скорее всего, да! Пусть тебя это не тревожит. Православные такие же христиане, как и лютеране. Может быть, даже в чем-то лучше.
Мы еще долго разговаривали, пока кто-то из прислуги не набрался храбрости и не заглянул тихонько в спальню. За дверью немедленно раздался крик: "Их высочества проснулись!" Затем послышалась какая-то суета, раздался топот ног и, наконец, к нам пожаловала толпа камеристок, служанок, камердинеров и еще бог знает кого. Спальню немедленно перегородили ширмами, превратив большую и светлую комнату во множество маленьких закутков. С одной стороны женская часть прислуги вертелась вокруг Катарины, с другой — королевские камердинеры пытались одеть меня, очевидно позаимствовав некую часть королевского гардероба. Увы, из этой затеи ничего не вышло, поскольку я был на голову выше своего венценосного родственника и несколько шире в плечах. Так что костюм остался прежним, и лишь свежий кружевной воротник придал ему немного торжественности.
— Иоганн, а где ваши слуги? — поинтересовалась принцесса, которой, очевидно, успевали доложить о происходящем.
— Вы же знаете, душа моя, что я неприхотлив, как спартанец.
— Да, но вы теперь русский царь, и вам просто необходима свита.
— Мои русские спутники большей частью отправились выполнять различные поручения. Остальных я надеюсь вам представить в самое ближайшее время.
— Они достаточно высокого рода?
— Скажу просто: мой нынешний телохранитель был одним из претендентов на престол. Причем с довольно большими шансами на победу.
— И вы сделали его телохранителем?
— Это называется "рында". Почетная охрана во время торжественных приемов. Ими могут быть только самые знатные юноши в царстве.
Вскоре "таинство" моего одевания было закончено. Куафер честно попытался выполнить свой долг и завить мне волосы, но, встретив мой взгляд, стушевался и решил, что я и без того выгляжу бесподобно.
— Моя царица, — воскликнул я, оглядев себя в довольно мутном и неровном зеркале, — я готов!
— Ваше величество, — последовал немедленный ответ, — это совершенно невозможно, мы только начали!
— Не буду мешать вам, мадам. С вашего позволения, я займусь делами. Если мне не изменяет память, я видел в вашей свите господина фон Радлова. Было бы любопытно узнать о новостях из нашего герцогства.
— Когда только вы успели его заметить, ваше величество! Впрочем, вы правы, ваш канцлер счел своим долгом сопроводить меня. Кстати, если он будет жаловаться на уменьшение доходов — знайте, это сущая ерунда!
— Вот как, а что, он пытался?
— Разумеется, впрочем, как и наша тетушка, герцогиня София. Хотя, полагаю, это у нее старческое. В основном же наши дела столь превосходны, что желать лучшего — все равно что роптать на божье провидение!
— Ну хоть где-то дела идут хорошо... — тихонько вздохнул я и вышел из спальни.
Господин фон Радлов в очередной раз подтвердил свою репутацию незаменимого человека. Прекрасно одетый и благоухающий парфюмом, он ожидал меня с такой неподдельной радостью на лице, будто готовился к этому всю ночь. Разразившись пышным приветствием, в котором выразил переполнявшее его счастье лицезреть мою особу и необычайную гордость моими победами, канцлер выразил готовность служить мне.
— Рад вас видеть, друг мой, — отвечал я на его славословия, — насколько я понимаю, дела в герцогстве идут неплохо?
— Совершенно справедливо, — с готовностью согласился он, — я готов немедленно представить вашему королевскому высочеству, простите, царскому величеству подробнейший отчет.
— Можно без "простите", барон. От того, что я стал русским царем, я не перестал быть вашим герцогом. Кстати, как подданные восприняли мое избрание на престол?
— Сказать по правде, ваше величество, о ваших невероятных подвигах и великих победах приходило столько известий, что...
— В них не сразу верили?
— Скорее, к ним привыкли. Так что ваша коронация в Москве не выглядела чем-то из ряда вон выходящим.
— Понятно; теперь главный вопрос: как умер мой кузен?
— Как настоящий христианин!
— Значит, лучше, чем жил. Однако меня интересует, скорее, отчего он покинул наш мир?
— В жизни и смерти волен лишь Господь.
— Вне всякого сомнения, вы правы, однако у Господа Бога частенько случаются помощники. Судя по вашей уклончивости, в этом случае так и было.
— Вовсе нет, государь, ваш кузен герцог жил в последнее время весьма уединенно и почти никого не принимал. В делах княжества он также не участвовал, единственное его занятие состояло в посещении могилы герцогини Маргариты Елизаветы и их родившегося мертвым ребенка.
— Вы хотите сказать, что мой кузен умер от тоски?
— Я этого не говорил, — тут же пошел на попятную канцлер, — разумеется, он тосковал по безвременно ушедшей супруге, но...
— Но не чрезмерно — я правильно вас понимаю?
— Именно так. У него был хороший аппетит, он много читал, а тех немногих, кого он удостаивал аудиенцией, принимал весьма приветливо. Ничего не предвещало столь печального конца, но кто мы такие, чтобы судить о воле Всевышнего!
