Но время шло, Стива никто не хватал, он был очень ловок. Ловкости рук его могли бы теперь позавидовать все лондонские карманники. И пусть никто не думает, что навостриться в этом ремесле можно раз в две недели во время футбольного матча. Стив совершенствовался в своем искусстве каждый божий день прямо здесь, в пансионе. Кошельками и бумажниками, а, уж тем более, блестящими зажигалками здесь было трудно поживиться, и Стив просто забавлялся. Братцу Томми об этой забаве позволительно было не знать. Воистину, в стенах почтенного заведения порой творились очень странные вещи. Исчезали расчески из чьих-то боковых карманов, манжеты рубашек лишались запонок, из седых волос бесследно улетучивались заколки и гребешки. Седовласые джентльмены растерянно шарили по карманам в поисках носовых платков и бились в догадках по поводу астр и гвоздик, покинувших петлицы. А чувствительные старые дамы откладывали на неопределенное время решительные разговоры с наследниками и родственниками, поскольку не могли отыскать флакончиков с нюхательной солью. Но это было только первое действие занимательного спектакля. Во втором действии все возвращалось на свои места, то есть, расчески вновь оказывались в боковых карманах пиджаков, заколки обретали свое привычное место в волосах и тому подобное. А самая большая потеха наступала в тот миг, когда какой-нибудь почтенный джентльмен натыкался у себя в кармане на заколку для волос какой-нибудь старой леди. Или некая леди открывала широко глаза при виде увядшей гвоздички у себя в потертой сумочке, и никак не могла припомнить, у кого из своих прежних поклонников она видела такую же в петлице.
Чем еще было братцу Стиву скрасить однообразную череду дней в этом увядшем цветнике за чугунной оградой? Уход за старым полковником не приносил Стиву радости. Его карманы Стива не интересовали. Лишь изредка он забавлялся, провозя своего седока с ветерком по мощеной центральной аллее или по крутым поворотам отдаленных троп. У того после тряски и подкидываний не было уже никаких сил даже сетовать на судьбу. Но и эта игра быстро прискучила. Стив с течением дней все больше впадал в уныние и тоску. И даже новые обитатели пансиона — тридцать кроликов в просторном сетчатом вольере через день разочаровали его. Деревянные зубочистки известного происхождения, просунутые сквозь сетку, в мгновение ока деловито сгрызались, а металлические волосяные зажимы презрительно отвергались разборчивыми грызунами.
Мы забыли упомянуть еще об одной сфере деятельности, где Стиву довелось приложить свои редкие наследственные способности. Речь, как не трудно догадаться, идет о театре. Сестрица Конни, которая хорошо разбиралась во всех тонкостях натуры своего неуемного братца, была в одно время ни на шутку обеспокоена тем, что тот частенько покидает своего спящего в теньке питомца, часами слоняется без дела. И что самое неприятное, она заметила, что братец повадился шнырять у забора школы и глазеть на мальчиков. Этого ни в коем случае нельзя было допустить — вид у Стива не отличался благообразием, да и поведение его было не вполне предсказуемо. На одни увещевания трудно было положиться. И посему Конкордия сочла за благо занять его делом, привлечь к семейному бизнесу.
В генах Конкордии Молл тоже была заложена страсть к театру. Она сама взирала на мир, как на некую пьесу абсурда, в которой можно творить все, что заблагорассудиться, не опасаясь финала. Томми, прослышав о хитроумном плане сестрицы, без колебаний его одобрил. Впервые за этот год черный кеб забрал Стива в Лондон. Началась подготовка его к участию в странной пьесе. Роль, отведенная Стиву, была немногословной, но исключительно важной, следовало затвердить текст и выучить мизансцены. Было это совсем не простым делом, — братец Томми и сестрица Конни вложили в это не меньше упорства, чем Николас Никльби в Ньюмена Ноггса в славном романе Диккенса.
А действие разыгрывалось следующим образом. Где-то на задворках города, в далеко не фешенебельном квартале встречаются и проводят время в интимном общении некие пары. В этом их общении, несмотря на регулярность встреч, нет пока ничего предосудительного. Задумываться о будущем юные герои пока не собираются, если и дают зарок, то лишь самим себе. Но идет время, действие не движется, свечи оплывают, публике уже начинает все это надоедать, и она позевывает. Герои пьесы забывают о своих обязанностях по отношению к обществу, институту брака и т.п. Попросту говоря, приходит время оплачивать долги по счету.
И в этот миг суфлер подает знак, на сцене должна возникнуть фигура братца Стива. За ним захлопывается дверца черного автомобиля, а затем отдаются тяжелым эхом его неторопливые шаги по крутой лестнице. Шаги смолкают у помеченной мелом двери. Братец Стив стучит четыре раза — как раз начальные такты темы судьбы из Бетховена?. Не дожидаясь, пока ему откроют, он вламывается и неподвижно застывает на пороге.
Дальнейший ход пьесы во многом зависел от импровизационного дара юной актрисы. Девушка, застигнутая врасплох, начинала свою реплику примерно так:
— О, Питер! (О, Колин! О, Марк!) Что тебе здесь нужно? Как ты посмел сюда прийти? Я должна вас познакомить — это мой несчастный брат Питер (Колин, Марк). Питер, это Джеральд (Реджинальд, Монтегю), но ты только не волнуйся — Джеральд — хороший, он мой друг, он не обижал меня, он любит меня! Но почему же ты так смотришь на меня, что с тобой?
— Я хочу мороженого! — начинал свой текст Стив.
— Боже мой, ты вообще ел сегодня?
— Не-а...
— Не может быть, тебя забыли покормить? Простите, сэр, я должна разогреть плиту. Когда же ты ел последний раз?
— В среду!
— Какой ужас! Какой ужас! — причитала безутешная Пегги (Мэгги, Сэлли и т.п.) и бросалась на кухню. А тем временем Реджинальд (Джеральд...) начинал поспешно искать глазами свою шляпу.
Этот вариант пьесы предназначался преимущественно для очень богатых, знатных и до безобразия наивных юношей, которые еще ни разу не огорчали своих родителей. Большинство из них только еще собиралось сделать это впервые, то есть, оповестить о грядущей женитьбе. В наше время родители в сравнении со временами Монтекки и Капулетти утратили твердость характера. Все бы могло кончиться, как в плохой пьесе, к взаимной радости участников и к полному разочарованию зрителей. Лучше было бы, чтобы дети не шли на столь неразумный шаг, лучше было бы, если бы они сами одумались и нашли способ выбраться из западни. Требовался катализатор. Персонаж, разыгранный Стивом, как говорится, "из себя", с его мутным неподвижным взглядом, полуоткрытым слюнявым ртом, был настолько убедителен, что действовал безотказно. Если это чудовище и есть приданное будущей невесты, то осмотрительный юноша ни за что не рискнет обрадовать, таким образом, своих любвеобильных родителей. Да и сам он смекнет, что у девочки что-то явно не в порядке с наследственностью.
Главное было, чтобы Стив в своей роли не сильно переигрывал. А иначе жертва могла впасть в состояние, близкое шоку, наделать глупостей и даже выброситься из окна. Или, что еще хуже, просто-напросто улизнуть без оглядки. В этом случае шоковое состояние приводит к временной или полной утрате памяти. Как же можно было допустить, чтобы девушка, забытая в одночасье, осталась одна-одинешенька, и даже без средств к существованию? К чести Стива следует сказать, что он был очень органичен и строг в отборе средств, для этой роли он словно родился. Юноша проявлял благоразумие и приносил в зубах чек. Как и следовало ожидать, именно этот вариант пьесы с лихвой окупал все расходы на ее постановку.
Что делать, иногда даже тема судьбы не всегда оказывала столь сильный эффект и не всегда приводила к желаемому результату. Порой юноша упорствовал и ни за что не желал расстаться со своей возлюбленной. В этих случаях в арсенале Конкордии были и другие средства. Об одном из них нам, кажется, уже доводилось однажды упоминать. Несчастная девушка тогда извещала своего юного друга и покровителя, что произошла беда. Любимое детище фирмы Корнхайта, таблетки "Ипсилон-Дельта", на которые возлагалась вся надежда, неожиданно дали прокол. И тогда юноша становился перед выбором. Первая возможность: он, объятый справедливым гневом, немедленно обращался в суд с иском на Сэмюэля Корнхайта и всех его подельщиков. Выиграв процесс, с компенсационной суммой он обеспечивал будущее своей невесты и маленького наследника. Вторая возможность: он опять же быстро находил свою шляпу и устремлялся в бегство. Поспешно пересчитав ступеньки, он выбегал на улицу и хватал первое попавшееся невзрачное такси, пусть даже с продавленной крышей. Водитель за занавеской мчал его домой, к родителям, прочь и навсегда от этого злачного места.
И уже на следующее утро Томми надевал свой единственный черный смокинг и отправлялся наносить визит по знакомому адресу. Сходство Томми с братом было несомненно, но взгляд его томных неаполитанских глаз был вполне осмыслен и выражал суровый укор. Высокого господина просили войти и, по возможности не поднимать шума при посторонних. Через полчаса Томми выпроваживали за дверь. При этом Томми, спускаясь по лестнице, еще долго что-то возмущенно говорил на непонятном языке, а его смокинг на месте внутреннего кармана приятно топорщился.
Братец Стив поджидал Томми в машине. Они отправлялись в Брикстон, где Стиву предстояло переночевать в клетушке у брата. По старой традиции успех спектакля полагалось отпраздновать. В кабачке "Огузок" они разживались бидончиком бочкового пива и сэндвичами с почками и печенкой. Пиво мгновенно сваливало Стива с ног. Томми раздевал его и укладывал на свою кровать, сам же устраивался на ночлег на коврике, прикрывшись старым автомобильным чехлом. Утром, чуть свет они завтракали остатками сэндвичей и спускались вниз. На радостях Томми заводил мотор и устраивал в честь братца праздничную экскурсию. Он показывал Стиву Лондон, возил его к Букингемскому дворцу смотреть смену караула. Гвардейцы в медвежьих шапках и ремешках под нижней губой немало потешали Стива. А, проходя мимо суровых констеблей, Стив всякий раз пытался пощелкать их костяшками пальцев по черным шлемам — ему не верилось, что шлемы железные. Если констебль оборачивался, — хитрый Стив делал вид, что ловит мотылька. По дороге он жмурил глаза от наслаждения, уплетая один за другим апельсины. Но ни разу он не ронял кожуры на мостовую, а только в урну. Брат Томми знал, что если уж Стив добрался до апельсинов, то не успокоится, пока не сожрет их сразу же, один за другим. Потому он покупал ему не больше, чем три фунта. Они снова садились в машину, и Томми недовольно посматривал, как его брат смыкает и размыкает слипающиеся пальцы. Перспективу отыскивать общественный туалет, чтобы дать возможность братцу вымыть руки, приходилось отвести сходу — в туалете с братцем Стивом можно было нарваться на скандал.
И потому следующим пунктом экскурсии был какой-нибудь ближайший парк, чаще всего Риджентс-парк. Там, в укромном уголке братья справляли малую нужду, а на руки Стива выливалась из бутылки минеральная вода. Они покидали гостеприимную тень деревьев, любовались на любопытных мотыльков, и, посмеиваясь друг над другом, пускались в дальнейший путь. Следующим и последним пунктом экскурсии был зоопарк. Увы, времени на его посещение вплоть до закрытия оставалось не так много. Стив чаще всего оставался неудовлетворен, он не успевал всего осмотреть, а брат тащил его вперед, прочь от заветных клеток. И даже, несмотря на поспешность экскурсии, Стив еще долго не мог прийти в себя от переполнявших его впечатлений. Усталый и счастливый, он молча сидел по левую руку от брата, внимая музыке джаза, доносившейся из радиоприемника. Брат увозил его из шумного города в темную даль шоссе по направлению к Ноттсбери.
Стоит ли говорить, что мысль повезти Стива на прогулку в награду за тяжкие труды подала заботливая сестрица Конни. И если бы наутро кому-нибудь пришло в голову расспросить Стива, что он делал накануне и где был, то Стив, путаясь и тяжело ворочая языком, мог бы о многом порассказать. Он бы с улыбкой вспомнил о гвардейцах у королевского дворца, об их заученных позах, об их медвежьих шапках с ремешками, о полицейских в красивых округлых шлемах с бляшками, столь заманчивыми для мотыльков. Вспомнил бы он, как они с братом справляли нужду под сенью раскидистого платана, и как его поразило при этом сходство физиологических особенностей его и брата, хотя брат был вовсе не он сам, а другой. А дальше было еще интереснее, дальше они пошли в зоопарк, тут всего и не перескажешь. Он видел там разных зверей, больших и малых. Но брат почему-то не давал ему толком их рассмотреть, он тянул его за рукав. Что нашел он в этих птицах? Насколько эти птицы безмозглые в сравнении с верблюдом или рысью! Вот и на этот раз они закончили свою программу у птичьих клеток, братец снова забыл о своем обещании посмотреть перед уходом змей. Стив тогда бросил укоризненный взгляд на Томми, стоящего где-то поодаль. Вместо того, чтобы глядеть на дорогих его сердцу птичек, Томми оглядывался по сторонам, словно кого-то искал глазами. При этом взгляд его был исполнен беспокойства и тоски. А потом они поехали ужинать.... О цели поездки, о своей роли в пьесе, разыгранной на темных подмостках Бэкбон-стрит, он бы и не вспомнил! Так справедливо рассудила сестрица. Да, самое главное, еще в зоопарке была жирафа, а братец Томми поскупился на мороженое, чтобы потом не отдавать в стирку лучшие парусиновые штаны Стива....
2
Со стороны Ноттсбери донесся бой церковных часов. Стив отвлекся от приятных воспоминаний. Тем временем белый мотылек изловчился и сел на краешек соломенной шляпы спящего джентльмена. Стив начал медленно и незаметно приподниматься с каменной ступеньки. Он уже наполовину привстал и приподнял руку, но чуткий мотылек разгадал его намерения и покинул место своего временного пристанища. По лицу полковника пробежала легкая тень. Он внезапно пробудился, повертел вокруг себя головой, чуть не плача, тут же принялся икать и ловить воздух ртом.
Стиву некогда было раздумывать, на этот случай у него уже были четкие инструкции. Надо было, не мешкая, отвезти старика в дом и сдать дежурному врачу. Врач без лишних слов приказал доставить полковника прямиком в палату. Инвалидное кресло туда въехало на полном ходу. Стив помог сгрузить несчастного джентльмена с кресла и уложить на постель одетым. Молодой врач-ассистент принялся задирать рукав старика с намерением вкатить ему укол. Догадливый Стив достал из ящичка кислородный респиратор и покрутил кран трубопровода. Но наглый врач, даже не поблагодарив за услугу, поспешил вытолкать его за дверь. В коридоре его чуть не сбила с ног всполошенная медсестра со своим столиком на колесах. Стив заботливо приоткрыл перед нею дверь палаты. Больше в его услугах никто не нуждался.
А потом он пошел прогуляться. Парк был совершенно пуст, старички еще не возвращались из церкви. До календарного лета оставалось не меньше недели, но уже сильно парило, несло дымом — кому-то пришло в голову жечь прошлогоднюю листву. Сначала Стив решил пройтись до выхода, поглядеть из-за ворот на равнину, поискать глазами источник дыма, а может быть, ему бы посчастливилось увидеть вблизи новенькую старушку. Но вид пустующего парка пробудил внезапно в нем иные желания — он решил направить стопы в противоположную сторону, — проверить, починен ли пролом в заборе. По ту сторону забора находилась школа. Стив знал, что в этот день школа пустует, учащиеся разъезжаются по домам кто куда. И тогда с привязи спускается здоровенный волкодав. Если кто и приблизится к забору, волкодав сразу же чует и поднимает лай. И ничего не остается, как в панике бежать прочь от пролома. То ли Стиву снова захотелось острых ощущений, то ли он засомневался, в самом ли деле сегодня воскресенье, ведь концерт отменен. И теперь, осторожно ступая по траве и пригибая голову под низкими ветвями лиственниц, он крался вдоль правого крыла старинного особняка. Он шел, разглядывая стену, замурованную неподвижными зарослями плюща. Кроны деревьев сомкнулись над его головой, вокруг воцарился таинственный полумрак. Приходилось идти с опаской, огибая дугой тут и там попадающиеся столбы мошкары. Место это было подходящим, Стив его давно облюбовал, чтобы во время длительных прогулок справлять нужду. Посторонних взглядов можно было не опасаться, а слухам о змеях в траве он не особенно верил, — трава в таком полумраке не росла. Под ноги ложилась лишь прелая игольчатая подстилка. Стива охватило столь знакомое и столь желанное ощущение страха. Каждый шаг давался ему не легко, душа замирала, а сердце билось неровно. Жизнь не особенно баловала его в последние годы новизной ощущений, и поэтому он лелеял в памяти одно из сильнейших переживаний детства. Давным-давно они с братом жили в одном далеком городе. И было это еще до переезда в другой далекий город, где брат потом сидел в тюрьме. А в том, первом городе перед большим зданием, куда никого не пускали, на широкой поляне росли похожие деревья. Густые кроны низко клонились под тяжестью игл. Ходить под ними надо было пригибаясь, даже при их с братом тогдашнем малом росте. И они шли вдвоем, брат чуть впереди, размахивая рукой и срывая иглы. Потом он вязал из них не то цепочки, не то узелки. Таких узелков у него было уже порядочно. И тут Стив заслышал у себя за спиной шаги. Он обернулся и увидел пожилого садовника. Стиву даже в голову не пришло окликнуть брата, — первое, что он сделал, это ловко шмыгнул в сторону под прикрытие стволов. Братец Томми не учуял шагов за спиной, так сильно он был увлечен срыванием иголок и плетением цепочки. Там, в отдалении, за толстым стволом трусишка Стив стал свидетелем расправы над Томми. Садовник ловко схватил братца Томми за длинный чуб. Братец бился в его руках, как пойманный карась. Он страдал молча, видимо, от испуга потерял голос. Его мучитель с размаху ударил его кулаком по щеке. Но этого показалось мало, и он рванул у братца клок волос. "Больно? — крикнул садовник, — Дереву тоже больно!" С этими словами он покинул лежащего в траве Томми, оттер руки о штаны и отправился дальше по своим делам. Стив от страха не подошел к брату, вместо этого припустился бежать. И бежал он долго, может быть, две мили, до самого дома. И там, забившись в угол, до позднего вечера дожидался возвращения Томми. Братец вернулся с наступлением темноты. Пол-лица его покраснело и распухло, а на следующее утро посинело. Но это было еще не все. На голове его хорошо выделялась буроватая плешь. Беднягу пришлось остричь наголо и мазать голову ежедневно луковицей, чтобы восстановить рост волос. На вопрос Стива, больно ли было братцу, Томми в ответ предложил вырвать у Стива клочок. Стив заупрямился, сговорились на пяти волосинках. Никогда в жизни Стиву не доводилось испытывать подобной боли. Но боль — еще не самое страшное в сравнении со сновидениями, повторявшимися каждую ночь. Каждый такой сон воспроизводил точно во всех подробностях издевательство над Томми, и только продолжение сна видоизменялось, обретая все более страшные формы. Один такой сон — последний — отложился в памяти у Стива, заслонив все остальные. Сначала Томми рос и раздувался от боли, но потом, лишившись волос, начинал постепенно сокращаться в размерах и на глазах у Стива превращался в длинного непонятного зверька. Весь он порос иглами подобно ежу, и только за спиной волочился по земле тяжелый, абсолютно голый, влажный и бурый хвост.
