Впрочем, восточный духан сдаваться не пожелал и к замечательной воде с сиропом Лагидзе добавил горячие хачапури, которые пекли практически на глазах у посетителей. Стоило это удовольствие всего тридцать копеек. Можно было утолить жажду и перекусить с удовольствием: горячие хачапури с водой Лагидзе — это действительно нечто необычное.
Чечель и Лехмуссар расположились в уголке кафе, за мраморным столиком. В кафе было пусто — московский август не сезон для грузинского заведения с сиропом и сырными фирменными лепешками...
Когда Лехмуссар заказал воды и лепешек, и официант отошел от стола, приняв заказ, Чечель глянул в окошко и произнес негромко:
-Сентябрь выдастся дождливым...Как вы думаете?
-Пожалуй. Грибов порядочно будет...
-Константин Яковлевич, как живете — можете? Не женились?
Лехмуссар, наследник эстонских конунгов, убежденный бобыль сорока шести лет, отрицательно покачал головой. Другой бы поспешил налаживать жизнь наново, но Лехмуссар не захотел, оказалось, у него твердый, неуступчивый характер.
-А вы, Сергей Владимирович, как?
-Увы. — лицо Чечеля окаменело и это не укрылось от внимания подполковника.
-От дел не отошли, не затаились и продолжаете испытывать судьбу?
-У меня, Константин Яковлевич, есть несколько простых правил. Одно из них — ты должен быть незаменим. Если начальство считает тебя незаменимым, оно оставляет тебя в покое.
-То есть?
-Начальство не будет смотреть, чем ты занимаешься, и никогда не будет тебя проверять.
-А другие правила?
-Всегда делать вид, что занят. Всегда изображать из себя спешащего. Если казаться всегда занятым, можно делать все, что душе угодно.
Лехмуссар откинулся на спинку кресла, долго смотрел на вычурную трость Чечеля, сказал, после паузы:
-Я всегда буду благодарен вам Сергей Владимирович, за спасение своей дочери. Этого не забыть. Как такое забыть? С той поры вы безнадежно и заметно хромаете, а я счастлив, потому что моя дочь жива и здорова, в удачном замужестве, любима.
-Не будем ворошить прошлое. — вздохнув, сказал Чечель. — Давайте, Константин Яковлевич, к делу.
-Давайте.
-Что — то на сию красавицу у вас имеется? Какой — нибудь материальчик?
-Не особо богато. Весной 1929 года она мелькала, правда косвенно, так, краешком, в деле подполковника Корка.
-Корка? Что за дело? Не припомню что — то...
-В мае двадцать девятого года военное ведомство через шведскую фирму закупило у Бофорса несколько типов орудий и разных военных принадлежностей. Принимать заказ в Стокгольм выехал подполковник Август Корк.
-Корк...Корк...Он, кажется, земляк ваш?
-Да. Лифляндец. Ну, так вот...Заказ был не особенно велик, так как закуплены были по преимуществу одиночные образцовые вещи. И несколько опытных, экспериментальных. При заключении договора фирма 'Бофорс' представила общее разрешение шведского правительства, предоставляющее ей право вывоза изделий в разные страны. В том числе и в Россию. Корк поехал, и ехал неспеша. А в Швеции в это время произошли парламентские выборы, к власти пришло новое консервативное правительство и фирма 'Бофорс' внезапно получила отлуп и запрещение вывезти в Россию некоторые образцы из русского заказа. Подполковник Корк решил проявить инициативу — попросту полез раздавать взятки, что привело к нешуточному скандалу. Пресса раздула кадило, всплыли бумаги с номенклатурой некоторых изделий и 'образцов', шведская общественность взвилась на дыбы...
-А при чем тут наша обворожительная шведка?
-Подполковник Корк со взятками совался в различные инстанции, а эта Нильссон его сводила с 'нужными людьми' в дипломатическом ведомстве и в правительстве. И, как полагали наши коллеги из военного ведомства, попутно копировала или воровала бумаги с номенклатурой изделий, которые позже всплыли в прессе.
-Константин Яковлевич, вы этим делом занимались, хотя оно по другой епархии...
-Да, но там так получилось...Первый секретарь нашего посольства в Швеции уведомил министерство иностранных дел о возможной мошеннической сделке и ее вероятных дипломатических последствиях. Он обязан был доложить начальству о поведении в Швеции российского подданного, если заподозрил, что поведение этого подданного может оказаться пагубным для международных отношений двух государств. В конечном итоге подполковника с трудом удалось вернуть в Россию, через унизительную процедуру выдворения. Пришлось и нам 'прихватывать' какого — нибудь шведа для выдворения, чтобы, так сказать, око за око...Подполковника Корка естественно ошельмовали, выгнали в отставку, он озлобился, пустился в тяжкие. Ну, а после мы готовили справочку на Нильссон, когда она в Россию въезжала как атташе шведского посольства по культурным вопросам. Прямых концов ее участия в деле с 'Бофорсом' и Корком не сыскали, потому и не препятствовали со въездом...
-И более ничего на нее нет?
-Есть еще кое — что.
-Тоже косвенно?
-Тоже. Из нашего посольства в Стокгольме поступил сигнал: один из дипломатов написал в своем кабинете телеграмму в европейский департамент министерства иностранных дел. Написал в двух экземплярах: первый, черновой вариант, он, разумеется, уничтожил, как это и предписывается существующими правилами, уничтожил и второй, исправленный вариант, который и сдал для зашифровки. Ну, казалось бы, типичный случай: малоопытный дипломат совершенно забыл о том, чему учили — писать телеграммы, подлежащие зашифровке, исключительно на третьем этаже. И там же уничтожать оригинал после зашифровки телеграммы сотрудником шифровальной службы. Принес дипломат готовую телеграмму 'снизу'. Из своего кабинета, что шифровальщик заметил с несколько удивленными глазами. Ясно, что он предположил — дипломат по неопытности, или по умыслу, одну копию телеграммы оставил у себя, чтобы передать кому — то. О случившемся было сообщено в Москву.
-Текст телеграммы...Что в ней было?
-Черт его знает. Что — то из серии политических рекомендаций по выработке тактики курса в случае демарша определенных заинтересованных сторон на чрезмерное экономическое присутствие России на Балтике. Иными словами, соображения, что отвечать, сообразуясь с местными реалиями, если начнутся предложения сторговаться, взамен требуя уступок в политичсеких вопросах. Телеграмма была довольно значительная по объему, с цифрами и выкладками.
-И что дальше?
-За дипломатом установлено было негласное наблюдение, которое ничего не дало. Выяснилось, что дипломат сей был замечен в обществе обворожительной Гудрун Нильссон. И только.
-И только...
-Есть настораживающие моменты.
-Что настораживает?
-Два момента. Во — первых, некоторая...избыточная, я бы сказал, пестрота биографии Гудрун Нильссон. И там была, и сям жила...Сотрудница консульской службы в Варшаве, атташат по вопросам культуры в шведском посольстве в Вильне...Свободно владеет четырьмя европейскими языками, не считая русского...
-Да, по — русски говорит как мы с вами, Константин Яковлевич. Это, кстати, странная деталь. Чистота речи такая, что невольно наводит на мысль об особой филологической подготовке.
-Вот это есть второй настораживающий момент...
Картинки из прошлого — XI.
-...Какого черта вы вообще отправили этот великокняжеский поезд? Зачем? Чего вы хотели этим доказать и какой цели добивались?
-К нему прицепили вагон от состава, вывозившего персонал и архив русской дипломатической миссии в Варшаве: у поезда с дипломатами был разбит паровоз. И кроме того...Это был жест доброй воли...
-Какой еще к черту доброй воли?! Вы не видели, что творилось в Польше, когда посылали этот злосчастный поезд?! Вы не видите, что творится сейчас?!...
29 августа 1932 года. Воскресенье.
Москва. Кремль.Теремной дворец.
...Государь принял явившегося на аудиенцию начальника Генерального Штаба генерала Ордин — Нащокина запросто. Поздоровался и сразу оглушил вопросом:
-Как вы считаете, генерал, что нас ждёт в будущем, не очень отдалённом, лет эдак через пару или тройку?
Вопрос был неожиданный и, как показалось Ордин — Нащокину, неглавный в их беседе, и он пожал плечами.
— А всё — таки?
-Точно ответить не могу, Ваше Величество. Уточните, где?
-Везде. — государь вздохнул и взглянул в окно.
Из Теремного дворца открывался вид на кремлевский храм Святая Святых и семиярусную колокольню 'Ивана Святого', напоминавшую колокольню Ивана Великого... Когда — то, в конце шестнадцатого века царь Борис Годунов, в знак утверждения Москвой монополии на власть, удостоверившей свои права священными регалиями и идеологией державной исключительности, вознамерился возвести в центре Кремля иерусалимский храм Святая Святых: 'и камень, и известь, и сваи, — все было готово, и образец был деревянной сделан по подлиннику, как составляется Святая Святых'. Храм Соломона в Иерусалиме давно уже не существовал и образец был снят с храма Воскресения Христова, так как 'паче меры' собирались устроить в новой святыне Гроб Господень. Замысел 'перенесения' в центр Кремля, в цитадель, ставшую символом сакральной державности, где находились резиденция царя и митрополичье подворье, величайшей святыни христианского мира, был продолжением программы, заявленной Борисом Годуновым в коронационном чине. Идея построения вселенской святыни придавала целостность создаваемой модели Российского государства как последнего и единственного православного царства. Храм должен был стать главной святыней государства. Поговаривали, царь Борис даже намеревался разрушить Успенский собор (надо полагать и Воскресенский), а затем выстроить здесь единый огромный храм 'якоже в Иерусалиме, — во царствии сим хотяше устроити, подражая — мняся по всему Соломону самому..,' — а в храме 'тройческого состава единаго видимаго возраста Христа Бога Гроб, — Божественныя Его плоти вместилище, с сущаго от Их во Иерусалиме мерою и подобием'.
Проект Бориса Годунова имел, несомненно, и своих апологетов, которые готовы были создать в Москве Второй Иерусалим, однако он не был полностью реализован из — за смерти царя. Собор достраивали после кончины Бориса Годунова на протяжении нескольких лет, без конкретности в следовании первообразу. Практически вся застройка Московского Кремля, комплекса его церквей как символа двадцати пяти Престолов Небесного Града, была посвящена 'небесно — градской' символике. И храм Святая Святых с колокольней 'Иван Святый' был центральным в градостроительной композиции всей Москвы, поэтому он также не избежал изменений в русле новой грандиозной идеи. Эти изменения и были произведены в 'колокольном сюжете': собор оказался 'увешанным' со всех сторон колоколами. Был большой колокол 'между башней и церковью', о каковом писал еще Генрих Штаден в конце XVI века, и каковой можно видеть в изображении Воскресенского собора на плане 'Кремленаград'. Сам храм — с вычурными, не во всем правдоподобными формами: вертикальные волюты — высотой в целый этаж, вход в храм с востока, вверху — по бокам — пустые арки, как бы уже построенные для навески колоколов. В 1600 году Борис Годунов указал надстроить башню — колокольню, превратив ее в 'Ивана Великого', Повышение ее потребовалось еще и оттого, что вокруг Москвы в 1586 — 92 годах были построены каменный Белый Царев город и деревянный Скородом, а колокольня, да и храм Воскресения Христова должны были просматриваться с Поклонных гор — как это было в Иерусалиме.
В 1624 году к северной стене собора зодчий Бажен Огурцов пристроил шатровую 'Филаретову' колокольню, ставшую позже колокольней 'Ивана Святого'. Два чисто звоничных сооружения встали по сторонам храма. Колоколам оставалось только сомкнуться над ним, но это произошло не скоро: через двадцать лет, прежде, чем верхний кубический этаж храма под барабаном был окончательно перестроен под навеску самого большого колокола Успенской звонницы.
Церковный колокол на Руси был символом Святой Божественной Троицы; колокольный звон воспринимался как Божий глас, проповедь Евангелия, звук трубы Ангельской при созыве человечества на Страшный Суд в Конце Света. Всем этим легко объясняется высочайшее местоположение колоколов выше стен церкви (Небесного Града), но под барабаном церковной главы (Престолом Господним). Так можно объяснить главное символическое содержание гигантского звоничного сооружения Кремля, его определяющее значение в градостроительной композиции всей древней Москвы. Символ Небесного Града Иерусалима заключил здесь внутрь себя символ Иерусалима земного. Прообраз слился с образом в нераздельном единств.
Второй Иерусалим в московском Кремле проявлялся также в 'звуковой сфере', очевидно по библейской рекомендации: 'На стенах твоих, Иерусалим, Я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни ночью'. Кремлевская стража посреди ночей, традиционно, с века XVII и доныне, перекликалась примечательным образом: 'Славен город Москва!', 'Славен город Киев', 'Славен город Владимир', 'Славен город Смоленск'...
Указанная градостроительная символика Москвы, её Кремля, конечно, не всеми легко 'прочитывалась', воспринималась, — некоторому числу людей, особливо же иностранцам, может быть, вообще не раскрывалась. Русские же люди знали: могучий голос тысяч московских колоколов был голосом Святой Руси в ее столице. И Богдан Хмельницкий говорил на Богуславской Раде в 1650 году: 'Едино мы тело Церковное с православием Великой России, главу имея Иисуса Христа'. И над Москвой не умолкал с тех времен Глас Божий...
— Ладно, генерал, прошу вас, докладывайте о подготовке маневров...
...Традиционный лагерный сбор под Москвой, в окрестностях Тучково, завершался большими корпусными маневрами. Заканчивался годовой учебный период и войска возвращались на зимние квартиры.
Уже давным — давно тучковские маневры перестали быть только лишь хорошо отрепетированным за многие годы представлением, где все было известно заблаговременно, где действия войск тщательным образом были расписаны: такую — то возвышенность всегда полагалось атаковать с юга, такому — то полку дневку следовало устраивать там — то, а после дневки выдвигаться туда — то...Государи запретили пускать пыль в глаза и самолично следили за тем, чтобы не было отрыва подготовки войск от действительных требований военного дела. Была прекращена и такая порочная практика, когда выступление в лагерь гвардейских полков очень смахивало на красивый и веселый пикник: с роскошными палатками для офицеров, с персидскими коврами в них, с серебряной посудой, с буфетчиками и официантами из лучших московских рестораций, и при этом не имели иногда до половины офицерского состава — в лагерь выходила в большинстве молодежь, остальные, 'старики', разъезжались по своим имениям, на заграничные курорты, и их до осени никогда не видели.
Федор Алексеевич любил военное дело, считал себя профессиональным военным ( не однажды, в шутку, жаловался супруге, государыне Александре Федоровне, что застрял в чине полковника, а по восшествии на престол дальнейшее продвижение не положено по закону). Царь, в бытность свою наследником престола, в течение шести лет последовательно командовал батальоном лейб — гвардии Московского полка, эскадроном лейб — гусар, батареей в конной артиллерии, прослушал академический курс лекций по тактике, фортификации, истории военного искусства. Он чрезвычайно интересовался новейшими достижениями военного дела, с охотой использовал технические новинки в повседневной жизни. Неизменное удовольствие государь испытывал всякий раз, когда следил за ходом разворачивающихся маневров, за тем как батальоны ходят в атаку, как стрелки проделывают рассыпной строй, как лихо гарцует кавалерия, как выдвигаются на позиции артиллерийские и пулеметные запряжки. Во время тучковского лагерного сбора обязательно проводились длительные, с отрывом от лагерей, войсковые учения, на которых происходила отработка новых способов и форм ведения современного боя. Особое внимание уделялось взаимодействию пехоты, кавалерии, механизированных частей и артиллерии в различных видах сражения и управлению войсками. Учения производились, как правило, в интересной по замыслу, сложной и весьма поучительной для войск и командования тактической обстановке. По окончании каждого дня маневров для государя было правилом обязательно присутствовать на долгих разборах. Слушал он по обыкновению непроницаемо, но суть доклада схватывал быстро, отлично улавливал, зачастую с полуслова, смысл нарочито недосказанного. Федор Алексеевич был чуток к оттенкам формулировок, симпатизировал толковым докладчикам, особенно тем, кто умел ясно и кратко излагать запутанные вопросы, не выходя из разговорного тона. В его рассуждениях и репликах генералы чувствовали ясность суждений и остроту мышления.
