— С чего вдруг?
— С того. Я сегодня пить буду. А в одиночку этого делать нельзя.
— Ты ж говорил, детям не наливаешь, — вспомнил я между делом брошенную фразу.
— И не собираюсь. Я буду пить, а ты — говорить. Ванной, кстати, можешь воспользоваться. Ужин обещаю.
— Ну, если ужин...
К вечеру холодает. Демоново лето — днём сковородка, ночью морозилка. Мы бредём к автобусной остановке. По маршруту курсируют три или четыре разбитые и пропылённые машины, но одну из них ещё надо дождаться. Ехать нам на другой конец города.
Эрик закуривает.
— Тебе не предлагаю. Дрянь ещё та.
Я молчу, хотя от сигареты не отказался бы. Днём на улицах властвует пыль, ночью — ветер.
— В этом городе хоть кому-нибудь снятся сны? Их должно сдувать.
— Эй, парень, я уже спрашивал, когда брал тебя на работу, но ты точно ничем не закатываешься?
Подпрыгивая на ухабах, к нам несётся автобус. Мы пробираемся вглубь салона и садимся у окна. Других пассажиров нет. Редкие фонари расплываются кляксами по стеклу. За окнами мелькают смутно различимые развалины, но рассматривать их не слишком интересно. Говорить не хочется — кажется, что в пустом салоне каждое слово звучит слишком громко.
Автобус тормозит у металлического скелета остановки. Окна большей части зданий темны.
Надо всю жизнь прожить в этом месте, чтобы ориентироваться в лабиринте здешних дворов, но Эрик уверенно ведёт меня через низкие длинные арки и щели между домами. Я чуть не впиливаюсь в широкую лужу, которую мой спутник привычно обошёл, но вовремя различаю влажный блеск воды.
— Пришли.
Дом старый, как и все остальные. Именно старый, а не старинный. И, кажется, знавал лучшие времена. Дверь подъезда открыта всем желающим. А это означает исписанные стены, обожжённые кнопки лифта и... Да много чего ещё.
Я ошибся только в одном: лифт не работал вообще. Судя по всему, уже давно.
Квартира Эрика выглядела так, будто в ней исключительно ночевали, но не жили в полном смысле слова. Я задел тумбочку, и её дверца повисла на одной петле. На подоконнике в комнате лежал тонкий слой пыли, в котором чётко отпечатались дешёвая зажигалка и початая пачка сигарет. Занавесок не было. Ох и жарко здесь по утрам.
Эрик припёр с кухни заранее купленное пиво и тарелку с макаронами и каким-то неопознанным полуфабрикатом.
— Я ужин обещал? Обещал.
Меня не пришлось упрашивать дважды.
— Ну, рассказывай, что ли, — хмыкнул Эрик, когда я отодвинул в сторону опустевшую тарелку.
— О чём?
— О разном. Сколько тебе лет?
— Четырнадцать. — Я подавил привычное желание соврать.
— Четырнадцать. — Эрик потеребил висящий на шее амулет. — Ты знаешь, я свои четырнадцать урывками помню. Такое чувство, будто настоящая жизнь началась лет в пятнадцать-шестнадцать, когда война закончилась. Да, точно, через месяц после того, как мне шестнадцать стукнуло, в новостях и объявили, что — всё. Столько парней домой вернулось... Не вернулось, правда, ещё больше. Конечно, началась любовь к побрякушкам из стреляных гильз, к армейским курткам. Кто-то их на рынке покупал, кому-то старшие братья дарили. Все как помешались на оружии, обсуждали его часами, технические характеристики сравнивали. Молчали только те, кто вернулся. И в глазах у них такое отражалось, для чего у меня до сих пор слов нет. А мы, дураки, жалели, что не попали на ту войну.
— Что было потом? — Мне показалось, что пауза затянулась.
— Потом всё схлынуло. Года через четыре. Как-то вдруг, разом. Вроде в военное училище чуть ли не половина мальчишек со двора поступать хотела, а поступили от силы трое-четверо. Хочешь моё мнение?
— О чём?
— Обо всём. Это агония. Время кончилось, оно течёт мимо нас.
— А дальше?
— Ничего, в том-то и дело. — Эрик отхлебнул ещё глоток. — Совсем ничего. Только пыль и воспоминания. Я в этом районе вырос. Дрались иногда двор на двор, сейчас вспомнить смешно. Утром покажу здесь всё, если хочешь. Через улицу на углу есть прачечная, там я впервые с девчонкой целовался. Пятнадцать мне было. А через год набил себе первую татуировку. — Он оттянул воротник футболки, показывая чёрный крест чуть ниже ключицы — символ перекрёстка, изменения судьбы. — Не в салоне, конечно. Друг делал. Папаша, да будет ему земля пухом, чуть с лестницы меня за это не спустил. Мать вступилась.
— Сколько здесь народу живёт? — зачем-то спросил я.
— Не знаю. Мало. В основном те, кто с войны вернулся. Ну, и отбросы вроде меня. В центре, конечно, побольше будет. Это был рабочий квартал. Только того завода уже нет. И все мы живём в плену своего прошлого.
— Ну и кто из нас закатывается?
— Ты. Я. Может, оба. — Эрик залпом допил то, что осталось в бутылке. — Весь этот грёбанный мир. Сделай одолжение, пошарь в тумбочке.
— А что искать? — Я опустился на корточки.
— Виски.
Тёмная бутылка нашлась в дальнем углу, за стопкой каких-то пожелтевших книг. Я выставил её на стол и честно предупредил:
— Говорят, смешивать — последнее дело.
— Плевать. Я, знаешь ли, сегодня твёрдо намерен надраться.
Да-а, пошла в ход тяжёлая артиллерия...
— Давно ты в бегах? — Несмотря на то, что большая часть виски плескалась в Эрике, язык мастера отнюдь не заплетался. Видимо, большой алкогольный опыт.
Я прикинул.
— Скоро будет год.
— И как, нравится?
Я пожал плечами.
— Вполне. Только полицейским часто врать приходится.
На самом деле полицейские участки я старался обходить десятой дорогой. Да что там, даже вид патрульного заставлял меня ниже опускать голову и ускорять шаг. Я боялся, что меня будут искать, чтобы вернуть родителям. Одно время это доходило чуть ли не до паранойи. Я перестал пользоваться паспортным именем, оно мне всё равно никогда не нравилось, сменил одежду, в которой ушёл из дома, отрастил волосы почти до плеч. Нет больше тихого школьника из унылого портового городка. Для себя решил: если случится по какой-то причине попасть в руки закона, паспорт выкину в щель ливнёвки или сожгу, и всё, я человек без прошлого. Пусть в приют отправляют, оттуда, как мне говорили, сделать ноги несложно.
— Так это ж святое дело — полиции хвост прижать, — хохотнул Эрик. — Мы как-то всей компанией в участок загремели. Прикинь, на улице ночью, с бухлом и орущим магнитофоном. И всем по пятнадцать-шестнадцать лет. Плюс Арен ещё и за рулём папашиного драндулета. У мужика, который протокол оформлял, аж глаза на лоб полезли — столько нарушений зараз. Потом, конечно, родителям звонить начали. Первым Аренов старик прибежал. Не столько, по-моему, за сына трясся, сколько за ведро своё ненаглядное. А через четыре года я и этот полицейский уже вместе пили, когда его сына в армию провожали. Хороший мужик оказался, правильный. Запросто мог на всю нашу компанию дело завести. Мы ж на машине были, прямая угроза жизни граждан. Срок, конечно, условный бы вышел, но и в условном хорошего мало. На нормальную работу не устроишься, в училище цепляться начнут. А он нас пожалел. Арена пристроил на шофёра учиться, в воинской части. У него там какие-то не то родственники, не то друзья были. И, кстати, водила из него знатный вышел. Я после этого случая, — тут Эрик прервался на ещё один глоток, — одну вещь понял. Пить надо так, чтоб с утра плохо было тебе, а не другим. Сбили бы мы кого-нибудь ночью на дороге... Или сами в столб — семьям тоже не в удовольствие.
— То есть вы с тех пор ни разу не пили, пока по девятнадцать лет не стукнуло? — присвистнул я. С образом Эрика подобная законопослушность не вязалась.
— Да пили, конечно, — отмахнулся татуировщик, — просто не попадались и как дебилы себя не вели.
Он вытащил из кармана сигаретную пачку и обнаружил, что та пуста.
— Дэй, кинь, пожалуйста, другую, с подоконника, тебе ближе.
— Не вопрос.
Я сцапал бело-синюю коробочку, но прежде, чем перебросить её мастеру, вытянул сигарету для себя. Курить постоянно я так и не начал, у меня даже своей зажигалки не было — покупал коробок спичек, но иногда хотелось. Впрочем, имелась ещё одна причина: интересно, как отреагирует Эрик? Дешёвая бензиновая зажигалка валялась там же, на подоконнике. Мастер таскал с собой в кармане другую, металлическую, с непонятной гравировкой: не то вычурный вензель, не то завитушка вроде тех, что он набивал на плечах парней и девчонок.
— Не возражаешь, если я воспользуюсь? — В тех компаниях, в которые я попадал раньше, брать чужую зажигалку без спроса считалось наглостью.
Эрик пожал плечами.
— Сигарету ты уже взял.
Я прикурил, затянулся. Горло обожгло. Пожалуй, от курения я всё-таки отвык.
— Можешь не делать вид, что тебе в кайф, — хмыкнул Эрик. — Я только не понимаю: на кой?
Я не ответил. Интересно, он поверит, что первые несколько месяцев на улице я не пил ничего крепче сока и даже не прикасался к сигаретам? Вряд ли. А ведь это правда. Первые полгода я верил, что найду капитана Райнена. И ему бы не понравилось, что я курю. Но ведь его нет рядом, верно? Я не виню его, просто больше не считаю частью моей жизни. Но это уже слишком для случайной исповеди.
— Я обещал не наливать детям, но раз уж ты решил провести вечер по-взрослому... — Эрик прошёл на кухню и вернулся с бутылкой красного вина. — Не думаю, что оно тебя свалит.
Тёмное вино полилась в стакан. Дешёвое, горчит на губах. Но не такая гадость, как можно было предположить. Хотя не мне привередничать. Приходилось пробовать и кое-что покрепче, а после одной штуки, выпитой на спор, я три недели провалялся в местной больнице с отравлением. Эрику я об этом не стал говорить.
— Давай, что ли, за этот мир, хоть он и разваливается на части.
— Давай.
Ближе к полуночи Эрика всё-таки понесло. На перечисление всех девиц, с которыми он крутил, и друзей — женившихся, переехавших в другие города, спившихся, подсевших на наркоту.
— Понимаешь, из моих ровесников никого не осталось. Никого из тех, с кем я учился, клеил девчонок, машины ремонтировал. Новые подросли, — он скривился, — ты их видел.
Я с понимающим видом кивнул, хотя нить разговора потерял ещё на какой-то зеленоглазой Эмине. Наверное, той самой, с которой Эрик целовался в прачечной.
— За моё поколение. — Эрик наполнил оба стакана, свой — виски, мой — вином. Иногда он, забывшись, делал глоток прямо из бутылки. Мой организм ненавязчиво пытался намекнуть, что на его долю уже хватит, но Эрик каждый раз наливал больше половины. Короче, пройтись по досточке, поставленной на два кирпича, я бы не рискнул. Оставалось забраться с ногами в продавленное кресло и сквозь полуопущенные ресницы наблюдать, как окружающий мир потихонечку начинает плыть в неведомые дали.
- Не рви спусковой крючок. Легко, как касание лепестка, помнишь?
На полузасыпанной песком бетонной плите выстроились найденные на пляже бутылки. Пистолет лежит в ладони приятной тяжестью.
Отдача оказывается довольно ощутимой. Бутылки как стояли, так и стоят.
- Точнее. - Капитан Райнен помогает мне прицелиться. Зелёные осколки — во все стороны. - Вот видишь, всё просто.
- Темнеет. Родители в курсе, что ты здесь?
- Наверное.
Капитан Райнен нахмурился.
- Отец пьёт?
- Лучше бы пил, - вырвалось у меня.
- Почему?
- Им плевать. На всё и всех. Делай что хочешь, приходи, когда вздумается.
- Большая часть твоих ровесников обрадовалась бы такому.
- Да ну. Спросил отца, чьи корабли раньше в порту стояли. Не помню, говорит, разные. Интересно — сходи в библиотеку.
- И ты сходил?
- Сходил. Ничего там нету, в детской-то. А во взрослую меня записывать не хотят.
- Ну, это поправимо. Я могу взять. И у нас в части библиотека есть.
- А что там из книг?
- Проза времён войны. Классической поэзии немного, ну и всякие приключения, чтоб расслабиться после службы.
- Круто! — Любой новый источник литературы казался мне подарком судьбы.
Мы молча собрали самые крупные осколки в пакет для мусора.
- Капитан, - попросил я, когда мы выбрались на пустынную набережную, — усыновите меня.
- Ну ты даёшь. Как же я тебя усыновлю? У тебя родители живы. Был бы ты сиротой — другой разговор, а так ни одна комиссия не позволит. Да и жизнь у меня — сплошные переезды, по всей стране помотало.
- Фигня, - убеждённо сказал я, - всю жизнь на одном месте сижу, так уже выть хочется.
- Той твоей жизни, уж не обижайся... Не в этом дело. У меня была семья. И, кажется, из меня очень плохой отец.
Проснулся я раньше Эрика. Он вчера отрубился на диване, я так и уснул в кресле. За окном светило солнце. Похоже, тату-салон сегодня так и не откроется. Виски словно сдавило обручем. Прошёл в ванную, склонил голову под струю холодной воды. Интересно, к чему снится прошлое? Всего два года разделяет меня и мальчишку с побережья, который учился стрелять и даже мечтал стать офицером, а что теперь от него осталось? Я сгрёб с тумбочки в прихожей какую-то мелочь и несколько мятых банкнот и отправился Эрику за опохмелкой. Улица встретила меня жаром, поднимающимся от раскалённого асфальта. При свете дня райончик оказался ещё более неприглядным. Большая часть окон покрыта пылью, некоторые забиты фанерными щитами. На бетонных ступеньках подъездов прорастает трава. Выгоревшие вывески над закрытыми магазинами и кафешками.
Наконец мне удалось найти работающий магазинчик, хотя вывеска была такой же выцветшей. Сонная кассирша без возражений продала мне пиво, даже не спросив возраст.
Неужели вид у меня настолько пропащий, что никто даже не хочет попытаться спасти мою испорченную подростковую душу?
— Доставка на дом! — крикнул я с порога, встряхивая звякнувшим пакетом.
— Чего орать-то? — недоумённо донеслось из комнаты, после чего на белый свет выполз заспанный Эрик. Но содержимое пакета быстро вернуло ему оптимизм. — Парень, да тебе цены нет!
— Есть. Зарплата.
— Хм, если только. Пошли завтракать.
Сразу завтракать мы, конечно, не пошли. Для начала Эрик в оздоровительных целях прикончил одну из принесённых мной бутылок и только после этого взялся за приготовление традиционного холостяцкого блюда — яичницы. Я мельком удивился порядку на кухне, но тут же нашёл объяснение: ею, похоже, крайне редко пользовались.
— Как ты после вчерашнего? — поинтересовался мастер, ставя на огонь сковородку.
— Голова ноет, — честно признался я. — В один прекрасный момент мне показалось, что ещё стакан будет лишним.
— Правда? — хмыкнул Эрик. — Так что же ты не сказал?
