— Вынужден вас разочаровать. На самом деле название известной японской фирмы пишется с "Y" в конце. А вовсе не с "I", как в данном случае. Вас обманули, господа...
— Вот дьявол! А, с другой стороны, — нам-то какая разница?
Он раздраженным жестом мотнул в сторону Подменной Сони переносным пультом, словно это был пистолет, одновременно нажимая кнопку, и экран послушно, без малейшей паузы вспыхнул: как будто бы специально, с целью показать товар лицом, передавали выставку тюльпанов в Амстердаме, и Островитянин вынужден был признать, что придраться тут невозможно и при всем желании. Цвета были, как на профессиональных цветных открытках, с которых даже самые знаменитые курорты глядят куда красивее, нежели на самом деле. Игра крохотных радуг в каплях росы, покрывающей свежие, как Первый День Творения, лепестки бесчисленных тонов и оттенков в немыслимых сочетаниях.
— Видите? — Айсблау в явном раздражении переключал частотные каналы, и на экране нескончаемой чередой вспыхивали все новые и новые картинки. — Шестьдесят два только основных канала, но так почти никогда не бывает, потому что непременно же взойдет что-нибудь, и притащит с собой еще десяток-другой программ: в девять вечера восходит Люцифер, и можно посмотреть полуденный блок новостей из Бонна, в три ночи — Люцифер заходит, но к этому времени уже вовсю шпарит Медовый Месяц, по нему, если со специальной приставкой, можно поглядеть всякую такую клубничку и просто похабщину, а все азиатские TV — это Глаз Циклопа, то ли геостационар, то ли что-то вроде...
— Погодите! Я в первый раз слышу все эти названия.
— Как это? — Хлодвиг взглянул на него с неподдельным изумлением. — Хотя да: с какой стати русским обслуживать еще и Запад? Хотя, боюсь, что если так пойдет и дальше, в моей шутке относительно провинциальности Европы со временем может оказаться даже слишком много правды...
— Все-таки — о чем идет речь?
— Герр Кляйнмихель, — предупреждая о вашем приезде, руководство дало строгое указание, которое, тем не менее, достаточно сложно выполнить. Сами посудите: с одной стороны, — оказывать полное содействие, с другой, — ни в коем случае не интересоваться вашими делами и держаться от них подальше. Именно так. Как бы вы поступили на нашем месте?
— Боюсь, что никоим образом не смогу развеять ваши сомнения, поскольку, получив явно противоречивое указание, совершенно определенно выбрал бы ту половину, которая больше импонирует именно мне. В данном случае никакие формальные придирки совершенно невозможны.
— Так? Что ж, — тогда вам тем более не следует обижаться, что мы поступим сходным же образом. Мы — простые люди, герр Кляйнмихель, весьма дорожащие подвернувшимся случаем хорошо заработать, и нам не нужны неприятности. Так что, пожалуйста, выясняйте все, что вас интересует, по мере возможности, — сами. Тем более, — сами же видите, насколько мало мы пригодны к тому, чтобы замечать что-либо, прямо не касающееся наших обязанностей, и делать выводы. Боюсь, мы только дезориентируем вас. Разумеется, это никоим образом не касается повседневных и бытовых проблем. Предлагаю разместиться на третьем этаже: там кабинет, спальня, гостиная, отдельная ванна и небольшая кухня. Да: кодовый замок, который вы будете иметь полную возможность запрограммировать по своему вкусу. Может быть, вам будет удобнее определить время посещения ваших аппортаментов приходящей горничной, — чтобы находиться в этот момент дома.
Да, как же. Но я все равно вас обману: я приму ваше предложение. Но ни один обыск ничего не даст, поскольку у меня попросту нет ничего предосудительного. Равно как и записей, потому что у меня не будет записей. Никаких— ибо, в соответствии со специальностью, — не за сведениями я приехал, а сразу за выводами. Достаточное количество выводов, — по любому вопросу, — может быть настолько невелико, что никаких записей попросту не потребуется. Если, конечно, они действительностоящие. Но сказал только:
— Эта горничная уже успела постелить свежее белье?
— Ну? — Сразу же, как только сверху приглушенно хлопнула дверь, озвучил висящий в воздухе вопрос Клаус. — Чего делать-то будем теперь? Чер-рт его принес!
— Это зависит, — назидательным тоном проскрипел Айсблау, — от многих обстоятельств. И прежде всего от того, с каким именно заданием он прибыл. Если, — не дай бог! — для какого-нибудь идиотского сбора никому не нужной военной информации, то лучшим выходом был бы, разумеется, несчастный случай. А практически это сведется для нас к тому, что нам придется сворачивать деятельность, приводить в порядок дела, зачищать хвосты и обдумывать возможности возвращения домой с максимальной добычей. Что? Не хочешь? У тебя же там, кажется, невеста осталась? Или, пока жил здесь, глупые мысли относительно женитьбы успели несколько... подрастерять актуальность? А светлый образ твоей Гретхен...
Клаус покраснел, но не возмутился, поскольку рыльце у него было мало сказать, что в пушку.
— Лотта. Лотта, а не Гретхен, уж вам-то, казалось бы, нетрудно запомнить...
— Я фигурально. Пусть Лотта, — милостиво кивнул Айсблау, — все равно слегка подзабылась. Нет? Не подташнивает при одной мысли о возвращении и о том, что — с ней ведь жить придется? С ней — и там. Представляешь? После всего здешнего-то?
— Да, Лотта, — вздохнул Клаус, — Лотта... Совестно, конечно, но меня холодный пот прошибает при одной мысли о возвращении...
— Ладно, это все лирика. Продолжим... Если же просто прибыл вынюхивать, что и как, для какого-нибудь треста, то, понятно, возможны варианты.
— А ведь вынюхает.
— Странно было бы, ежели бы не вынюхал. Для этого нужно уж вообще не иметь нюха. А наш гость, похоже, его имеет.
— Он вообще оставляет странное впечатление. Странная смесь бестолковости и ума, наивности с хваткой. Или я ошибаюсь.
— Вряд ли сильно. Это вообще свойственно для англосаксов, и в кубе — для выпускников Оксфорда и прочих элитных заведений. И во всяком случае нужно немедленно позвонить и довести до сведения по факту...
— И кому же?
— Боюсь, что сразу же Дмитрию Анатольевичу, — он чуть замедленно, но довольно-таки чисто произнес чудовищное имя, — это как раз его уровень компетентности.
Шварц приподнял брови.
— Вот так сразу?
— Да, — кивнул Хлодвиг, — пусть лучше меня обругают и обвинят в перестраховке, чем в неаккуратной работе. В том, что я пачкаю там, где живу. Обругает, но отреагирует, никуда не денется.
— Куда, говоришь? На базар? Американец?
— Не уверен, врать не хочу.
— А по-немецки?
— А что можно сказать о человеке, если он говорит на хохдойче? Да, не хуже меня, но мало ли для кого это родной диалект... Тут не придерешься.
— Ладно, не бери в голову. Теперь это не твои проблемы.
— Хотите сказать, — вариант провернуть этот ваш "Вывернутый Мешок" о котором вы столько времени твердили? Подходящий кандидат?
— Гмм... Во всяком случае — похоже. Очень на то похоже. Но мы, разумеется, проверим. В данном случае подкупает то, что, в отличие от основного варианта, его даже и перевербовывать-то не придется.
— Глядите там. Не перехитрите сами себя.
— Исключено: хитрость как раз и состоит в том, что мы вообще не намерены хитрить.
Это — восточный город. Куда более восточный, чем обычно подразумевают, говоря о восточных городах. Так что, в соответствии с авторитетнейшими рекомендациями, знакомство с ним надо начинать с рынка, — и поглядывать, чтобы не вытащили кошелек.
Пусть — по рождению только, пусть — уже далеко не только станция, но все-таки — станция. Так что рынок должен непременно находиться где-то близь вокзалов. Это тот вариант компоновки, бороться с которым бессилен даже тоталитарный режим, даже самые тупые чиновники в конце концов не в силах оказываются запретить людям торговать там, где это по-настоящему необходимо. И прежде всего — в портах и на вокзалах, если они, разумеется, есть. В облике вокзала, именуемого "Пассажирский — первый", "Первый", или же попросту "П", явно замечались какие-то дальневосточные мотивы, — впрочем, вполне органичные, без аляповатости. Длинное двухэтажное здание из полированного гнейса, бывшего в здешних местах чуть ли ни главным строительным материалом, слегка изгибалось по контуру мощеной серым базальтом площади, перед ним, — да, было довольно-таки пусто, но тоже только относительно, по сравнению с толпой, сдержанно гудевшей на противоположной стороне площади, за символической оградой, за рядами одинаково-серых киосков, украшенных яркими наклейками. А пройдя, он попросту потерялся среди множества разнообразных людей, во множестве мест, устроенных очень по-разному, — и в неожиданно-обильном разнообразии товаров. Это было и полезно, и не очень: аналитику его типа надлежало рассматривать капля за каплей хотя бы и океан, в каждом случае — не отвлекаясь. Потому что при надлежащем подходе даже и один киоск может сказать очень много. Вот здесь, например, торгуют пивом...
Немолодой еврей-эмигрант, грузноватый, лысоватый и лукавый, тот, что преподавал ему русский разговорный до тех пор пока он, разобравшись, не выгнал его, даже рассказал очень к месту специальный анекдот, насчет преподавания русского, пива в киоске и артикля "бля"... Так вот тут, — очереди не было, зато было "Иркутское Золотое", "Таежное" Хабаровского пивзавода, "Лужинское" и даже, зачем-то "Наша Марка". В отличие от японской электроники, в японском пиве Островитянин не разбирался совсем, но, кажется, присутствовала парочка сортов и его. Откуда-то доносились ни с чем не сравнимые ароматы мяса, жарящегося прямо под открытым небом, на решпере, на решетке, на жаровне или прямо на углях.
Серая кучка корейцев расположилась в стиле, по-настоящему, до конца, присущем только им одним: вроде как и на дороге, выпирая коренастыми торсами в серых куртках, задами, задрапированными серыми шароварами, чесночным ароматом из котла и резким птичьим говором, — но в то же время как бы и на отшибе, с немыслимыми для европейца представлениями об уютной дислокации, с вовсе иными и чуждыми понятиями адекватной локализации самих себя. Так, чтобы, никому не мешая всерьез, все-таки заставить любой посторонний взгляд споткнуться на себе. Вокруг какой-то посудины, в которой булькали среди жирной густой подливы этакие серые колбаски, чужих не было, не на чужих — задумывалось, тут кормились по ценам, обглоданным до последнего смысла бытия, только и исключительно только свои. Для прочих — вон, целый ряд, с немыслимым разнообразием овощных закусок, из которых хотя бы отдаленно знакомыми Майклу была едва ли десятая часть, цвета, которые показались бы любому, кто не из этих мест, вовсе чуждыми любой еде и вообще чему-либо, хоть сколько-нибудь съедобному. Запахи, от будоражаще-острых, до вызывающих тревогу своей вовсе незнакомой статью. Любой, любой запах силен тем, что обладает властью и силой взывать воспоминания, а вот незнакомые, ни с чем в душе не связанные ароматы, — что делают они? Вызывают видения вовсе невиданного? Небывшего? Небывалого? Уводят на нехоженные пути, что ведут в места, где не действуют привычных законы. Островитянин тряхнул головой, отгоняя видения наяву, вовсе не вызванные, — он был уверен в этом, — никакой отравой. Просто он оказался куда впечатлительнее, чем думал сам о себе, чем представлял сам себя. Слишком долго чувства его сидели на голодном пайке, и теперь оказались излишне обостренными, вовсе без необходимой меры здоровой тупости, так что любое впечатление затягивает в слишком длинный ряд ассоциаций.
Двухэтажный легкий павильон все из того же незнакомого серого... пластика? — почему-то нигде не покрашенного, везде только серого, как будто сама природа его не принимала краситель ни изнутри, ни снаружи. Вывеска "Стройматериалы", довольно много народа, и, находясь в поисках другого, он решил зайти еще и сюда, потому что таинственное тавро "ГКЗСМ-4" продолжало интриговать его со страшной силой. Хуже того, оно было вызовом ему, считавшему себя экспертом в советских аббревиатурах: относительно многого в этой надписи он мог бы дать чрезвычайно правдоподобные гипотезы, но общий смысл не давался. Там, на втором этаже, где среди пыли и сдержанного гула размещались ряды тех самых и разных других ванн, а также раковин и унитазов, пыльных, и от многочисленности почти напрочь утративших свое великолепие, где в углу громоздился потертый, покрытый пятнами разнообразнейшего происхождения, шрамами и следами ожогов канцелярский стол с табличкой "Изготовление сантехники на заказ. Услуги художника.", скучал какой-то темнолицый субъект в темном халате.
— Простите, — обратился к нему Майкл, экстренно припомнив и надев свое лондонское выражение лица, а также позволив себе легкий акцент, — нельзя ли ознакомиться... с документацией на... во-от это изделие?
Ослиные уши так же трудно спрятать, как львиные когти: инструкция-паспорт, выцарапанные из пыльной кипы таких же толстыми пальцами с обломанными ногтями, представляла из себя два листка отчасти — смазанной, отчасти — совершенно слепой печати и сопровождалась черно-белым рисунком самого изделия таких достоинств, что разобрать на нем хоть что-то было уже решительно невозможно. Документ был настолько мерзким, что от него, казалось, потускнела сама ванна. На первом листе, поверху, красовалось уже знакомое Майклу тавро предприятия изготовителя, — значит, "ЗСМ" это, все-таки, "завод строительных материалов", а не что-либо другое, — а на последнем, иным, нежели основной текст, цветом, было отпечатано: "КГМ Љ2. 20.03. 8*" — и, — красным, грубый оттиск: "ОТК 20.03. 8*"
— Простите, — он ткнул пальцем в надпись, — что такое "КГМ"?
— Как что? Самая обыкновенная координатная горная машина. Я сам на такой вкалываю, и вернусь еще, как только командировка кончится... Лидка на билютню, а меня, значит, сюда.
Майкл — покивал, решив, что лучше будет подумать самому, нежели обращать на себя внимание излишней въедливостью.
— Будешь брать?
— Наверное. Схожу за женой, пусть еще она посмотрит.
— Это правильно. — Продавец солидно покивал. — Чтоб потом лишнего визгу не было.
Но деньги в этот день он потратил вовсе на другой товар и совсем в другом месте.
То, что его интересовало, должно было продаваться в соответствии с непреложными правилами, которые неизбежно должны были походить на те, которые во всем мире применялись при торговле контрабандой, если не наркотиками в розницу либо мелким оптом. Правила эти были интернациональными, поскольку другими быть просто не могли. В соответствии с ними перво-наперво следовало отыскать крепких, нестарых мужчин в добротной и неброской одежде, торгующих совершенными уж пустяками, либо вообще непонятно чем занятых день-деньской на богатом рынке. Здесь нужного человека звали Костя Пак.
Прием, к которому он прибег в порыве вдохновения, неоднократно подтверждал свою неизменную эффективность, так что к моменту покупки он даже сформулировал его в виде закона: чем больше ты будешь похож на иностранца, тем за большего лоха тебя примут и тем меньше будут опасаться. Так что было достаточно одной только улыбки, — той самой, из самолета, — чтобы настороженность торговцев развеялась без следа. Кроме того, здесь, не в пример случаю с ваннами, он говорил по-русски не с легким акцентом, а почти никак. Отдельными, выдаваемыми в результате судорожных потуг словами в совершенно чудовищных, — но выбранных со знанием дела падежах. Жестами и недоуменными взглядами чистых, наивных глаз. Нет, не этот джапан телевизор. Маленький. У вас есть маленький? Чтоб в вери, вери маленький комната. Семьсо-от? Ноу семьсот. Three, — три пальца вверх, — handred. Беко-оз ноу, — отрицательное поматывание головой, — джапан. Это есть Гонгкоунг. Это длилось довольно долго, в душе веселясь и стараясь не пережать, чтоб не получить все-таки по морде, он измучил их, как заика из многочисленных несмешных анекдотов, пока не сошлись на четырехстах семидесяти пяти с непрозрачным желтым пакетом и ремешками, чтобы удобнее было нести коробку. Сначала из микрофургона вышел один из подручных Кости, обозрел окрестности на предмет выявления нежелательных наблюдателей, и только потом выпустили покупателя. Оглядевшись в свою очередь, он отправился к рядам, где, по его наблюдениям, должны были торговать всякой деловой мелочью. Там, у человека с лицом тихого, безобидного алкоголика, он без излишней маскировки сторговал два совершенно потрясающих набора инструментов: тут не было лживых иностранных марок, но и та, что была, не походила ни на что и не вызывала никаких ассоциаций. Уложенные в аккуратнейших гнездах, инструменты сами притягивали руку, открыв приглушенно поблескивающую серую шкатулку, не хотелось выпускать ее из рук. Это совершенно очевидно не был металл, но продавец без разговоров давал железяки — попробовать, и дело того стоило: стомеска, к примеру, резала гвоздь простым нажатием руки, и все остальное было в том же духе. И: тут инструкции вместе со схемами были отпечатаны как положено, превосходно. Похоже, что перед таким вооружением не устоял бы в конце концов ни один сейф, а стоило оно такие гроши, что совестно было платить.
