Да и возможна ли такая всеохватность в принципе — для души, заключённой в земную оболочку?
Недаром же тот, кого он любил так, больше не принадлежал этому миру. А тогда, когда принадлежал, он и не осознавал своих чувств к нему.
Быть может, он любил его — как Бога?
Или это просто было чувство любви, пронизывающее каждый уголок Вселенной, сияющее в каждой капле росы на зелёной травинке, звучащее в каждой птичьей трели, расцветающее с любым цветком, даже самым неприглядным, восходящее с солнцем, разливающееся с лунным светом, горящее в пламени, мерцающее в воде, летящее вместе с ветром, сияющее в звёздном небе, бесконечное, прекрасное, воплощающее все надежды, все мечты и все светлые мысли людей, когда-либо живших и живущих?
Всегда ли нужно искать для этой любви олицетворение?
Возможно, кто-то другой мог бы избрать для неё иную оболочку — горы, небо, солнце, цветы, луга, равнины. Или море, которое может быть и суровым, и нежным, которое убивает и ласкает, которое прекрасно и страшно одновременно, из которого, как говорят, родился весь мир, и в котором, наверное, всё вновь исчезнет в конце времён.
Но ему, ему нужен был — человек. Человек, который становится божеством, или же божество, которое воплощается в человека. Быть может, в этом было его несчастье, а, может быть, наоборот, величайшее счастье, доступное на земле.
Полы верхней накидки Миреле, а также концы его волос давно уже плыли по воде. Он наклонился, пытаясь найти своё отражение в изумрудно-зелёных волнах и думая, что смотрит сейчас в чужие глаза — те глаза, которых он уже никогда не увидит напротив себя. Не в этой жизни. Может быть, не в жизни вообще.
Смерть же была ещё далеко... и он знал, что не имеет права призывать её раньше срока.
Теперь он часто видел то, о чём мечтал, в своих снах, но каждый раз после пробуждения ему приходилось платить за них такую дорогую цену, что иногда казалось: лучше бы этих снов не было вовсе. Хотя, конечно, он никогда в жизни не произнёс бы таких слов. Потому что эти сны и были — сама жизнь.
"Милосердный, Великая Богиня, какая страшная тоска!.." — вырвалось у него отчаянное.
И в то же время на глазах у него были слёзы счастья.
Где-то на горизонте, между солнцем и небом, в сияющем солнечном ореоле, в одеянии из изумрудных морских волн, в короне из ветра для него вечно танцевал единственно любимый — человек, божество, Бог, воплощение любви.
И он на берегу, будучи лишь его далёким и бледным отражением, подобием, нарисованным рукой не самого лучшего художника, пытался повторять его прекрасный танец, слабо и неумело. Но — так, как мог, насколько у него хватало сил. Насколько могло хватить сил у человека вообще.
И тысячи невидимых нитей тянулись через весь океан, навсегда связывая их — кукловода и марионетку, автора и героя, постановщика спектакля и актёра, Бога и человека, отца и сына, учителя и ученика. Любовь и её воплощение, танец и его выражение.
Миреле поднялся на ноги и достал из рукава две самые дорогие для него вещи — веер Хаалиа и подвеску Энсаро со знаком Милосердного. Обвязав сложенный веер кулоном, он зашёл по колено в море и осторожно пустил их по воде.
Они поплыли куда-то вдаль, к горизонту — не утонули в волнах, а отправились в бесконечное путешествие. Быть может, чтобы однажды попасть в чьи-то другие руки. Пересечь половину земного шара, быть выброшенными прибоем на берег другого континента... Или добраться до того места, в котором все на свете ручьи, реки, озёра и моря сливаются в единое лоно вод.
Багряно-золотые лучи закатного солнца в последний раз осветили подарок Миреле океану, а потом всё скрылось из виду, и осталось только море.
* * *
В последнюю неделю пребывания в Канси Миреле уступил настойчивым уговорам и согласился устроить ещё одно выступление, однако предупредил, что оно будет необычным.
— Танец на канате? — поразился Ихиссе, когда услышал. — Великая Богиня, Миреле, ты уверен, что такое тебе по силам?
— В прошлый раз ты то же самое говорил!
— Да, но на этот раз это ещё и опасно. Для такого номера требуется прекрасная физическая подготовка.
— Не волнуйся, она у меня имеется, — заверил Миреле, хлопнув его рукой по плечу. — И моральная тоже. Сил у меня побольше, чем у Ленардо, чтобы не свалиться прямо под ноги алчущей моей крови толпы. Которой тоже, я надеюсь, не предвидится. Ну и потом... — он не договорил, придав себе таинственный вид.
— Что? — Ихиссе подозрительно смотрел на его лёгкую, чуть блуждающую улыбку.
— Я же существо из иного, высшего мира, ты сам сказал! — выпалил Миреле, округлив глаза, и, не выдержав, рассмеялся над отпрянувшим от неожиданности любовником. — Значит, у меня имеются сверхъестественные способности. Ты разве этого до сих пор не понял?
— Ну и шуточки у тебя, Миреле, — проворчал Ихиссе, неприятно ёжась. — Редко, но метко, как говорится. Впрочем, ладно бы с ними. Но мне не хочется собирать тебя по осколкам и потом рыдать над ними до скончания дней.
— Не волнуйся, этого не произойдёт. Я же сказал, что не брошу вас — значит, не брошу.
В назначенный день, как и просил Миреле, на площади на высоких деревянных козлах был натянут канат. Было ясное солнечное утро — к этому времени даже в Канси пришла настоящая осень, с золотыми листьями и прохладным далёким солнцем в прозрачном небе.
Миреле стоял высоко над площадью на специально сооружённой башне, украшенной длинными разноцветными лентами. Люди были где-то далеко внизу — смотрели на него, не отрывая глаз; он же смотрел, прищурившись, на небо.
Он аккуратно снял и поставил вместе свои небольшие тёмно-фиолетовые туфли, оставшись в белоснежных носках, вышитых по краю узором из цветущих ирисов. В руках у него были два огромных, чуть ли не в половину его роста веера, со стороны казавшихся дополнительной, и не малой, тяжестью, но на деле помогавших Миреле сохранять равновесие.
"Это танец для тебя!" — сказал он мысленно и шагнул вперёд, по канату.
Площадь утонула в солнечном свете.
Так же, как во время предыдущего танца Миреле угадывал мелодию ещё до того, как она начинала звучать, так и теперь разные звуки, гремевшие по обе стороны от него — в буквальном смысле, разлитые в воздухе; он ощущал их кожей — подсказывали ему, какое движение сделать, чтобы не упасть.
Это было не намного сложнее, чем плыть или просто качаться на волнах.
Не намного сложнее, чем танцевать на берегу, повторяя танец далёкого невидимого существа, парящего над водой.
Его охватило ликование. Тело его двигалось само по себе, как будто подчиняясь действиям невидимого кукловода, осторожно управлявшего марионеткой — впрочем, наверное, так оно и было.
А сам Миреле мог в это время отдохнуть.
Нет, лучше! Он мог полетать.
Одно-единственное небольшое усилие — и с него как будто свалилась внезапно чудовищная тяжесть... только взмыв вверх и ликуя от невероятного восторга и невероятной лёгкости, он понял, что это была тяжесть его собственного тела, оставленного внизу и продолжавшего передвигаться по канату.
Он оглянулся на танцующую куклу. Зрители восторженно хлопали ей, не имея ни малейшего представления, что видят лишь марионетку, лишённую — в данный момент — души и разума. Что ж, я ещё вернусь к ней, подумал Миреле, у меня нет другого выхода. Слишком крепки ещё нити, соединяющие меня с этим телом.
Но пока что...
Он летел, набирая высоту, и площадь, заполненная разноцветными точками-людьми, становилась всё меньше и меньше, всё дальше и дальше. Он кувыркался в воздухе, купался в океане солнечного света, нёсся вперёд наперегонки с ветром и смеялся счастливо, как ребёнок.
Вот и море, расстилающееся далеко внизу изумрудно-голубой, отливающей золотом лентой.
Что там, за морем? Неужели в самом деле край света? Сейчас — и только сейчас — это можно узнать.
И он совсем уже было ринулся в сторону горизонта, но внезапно кое-что на берегу привлекло его внимание. Замерев на мгновение, он развернулся в прямо противоположную сторону и камнем спикировал вниз — туда, где среди набережной расцветал цветок из сияющих оранжево-золотистых нитей, переплетавшихся и игравших друг с другом в воздухе, подобно языкам пламени. Собственно, там было много разных цветов, но именно этот был ему так хорошо знаком, и он не смог удержаться от того, чтобы...
Человек, сидевший на берегу с книгой, внезапно вскрикнул и прижал руку к груди.
— Что с вами, Кайто? — озадачилась его спутница.
— Нет... ничего, — покачал головой тот, отводя взгляд. И всё-таки растерянно прибавил: — Не знаю... Как будто в сердце что-то кольнуло. Не стоит обращать внимания.
"Что удивляться, я уже немолод, — мысленно прибавил он. — И проблем со здоровьем вряд ли избежать. Но... всё же... такое странное ощущение. Такая необычная боль. Что это может быть? Неужели и впрямь сердце?"
Он продолжал прислушиваться к собственным ощущениям, в то время как его спутница — женщина, с которой он познакомился в Канси и проводил приятные тихие вечера, беседуя о философии и литературе — говорила о чём-то своём.
Он вежливо кивал и улыбался, не подавая виду, что устал от этого разговора — что устал от разговоров... вообще.
А она как будто почувствовала и, поднимаясь на ноги, предложила:
— Ну, возможно, нам просто не стоит так много времени проводить на побережье! Говорят, что свежий морской воздух полезен, но теперь уже осень, становится прохладно. Послушайте, сегодня же последний день, когда выступает императорская труппа манрёсю! Вы всё обещали, что мы сходим и посмотрим на них, и вот глядите — завтра они уезжают! Как же верить после этого вашим словам? — Она игриво стукнула его по руке сложенным веером. — Вас, конечно, можно понять: вы столько времени прожили в Аста Энур и могли любоваться на манрёсю хоть каждый день. Но я-то в ближайшее время в столицу не собираюсь!
Он стоял, болезненно морщась, и хотел было что-то возразить, что-то придумать... снова, но тяжесть в груди становилась всё сильнее и сильнее, и ему внезапно стало всё равно. Манрёсю так манрёсю.
— Пойдёмте, — сказал он бессильно.
Обрадованная женщина — Великая Богиня, как её зовут?.. — подхватила его под локоть и потащила по улицам к площади.
Восторженные крики толпы и аплодисменты стали слышны ещё издалека.
"Это вряд ли может быть... он никогда не выступает. Может быть, он вообще не приехал", — думал он, по-прежнему прижимая руку к сердцу.
Тщетно.
Это был именно он.
Выброшенный в центр толпы, Кайто смотрел вверх, туда, где на канате легко передвигалась крошечная фигурка в развевающейся ярко-лиловой накидке. Ветер трепал длинные распущенные волосы и концы украшавших причёску лент — белоснежной и тёмно-фиолетовой. Два огромных цветных веера, чуть ли не больше его самого — с его-то небольшим ростом и хрупким телосложением — взлетали в воздух с лёгкостью, которая казалась совершенно невозможной. Он танцевал и улыбался.
Кайто снова вскрикнул и согнулся.
— Что с вами?! — испугалась его спутница. — Опять сердце?
Но тот уже выпрямился.
— Нет... кажется, наоборот. Всё прошло. Отпустило. Прекратилась боль. Наверное... да. — Он уставился опустевшим взглядом себе под ноги.
А Миреле уже покинул его и летел дальше.
Лёгкая печаль наполняла его, притягивая к земле и не позволяя подняться на прежнюю высоту.
"Прости, Кайто... не помни зла, если я причинил его тебе невольно", — с сожалением думал он.
Но вскоре всё было позабыто, и его вновь охватил восторг, от которого он взмыл высоко в небо, как на крыльях.
"Счастье — это небытие", — вспомнилась ему давнишняя мысль.
"Счастье — это быть подхваченным ветром и лететь, подчиняясь его воле, — подумалось теперь. — Потому что ветер несёт меня именно туда, куда я хочу попасть".
И тут же, вопреки собственным мыслям, он напряг все силы, устремляясь вперёд.
Где-то далеко внизу расстилалось море; отправлялись в далёкое путешествие корабли, падали паруса, кричали чайки, заходило и вновь восходило солнце, вспыхивали и угасали звёзды.
Выше и выше, быстрее и быстрее, вопреки всему! Невозможное не невозможно!
Он уже не качался на волнах, но нёсся вперёд с невероятной скоростью, рассекая воздух, который разлетался от его прикосновения стеклянной пылью, и не заботясь о том, какие раны может причинить собственной оболочке.
"Там! Он!" — пылала в нём единственная мысль и вместе с ней, казалось, пылал и он сам, проносясь по небу кометой, искрой, падающей звездой.
Вот уже впереди показались знакомые пейзажи — Аста Энур, столица, императорский дворец. Но Миреле мало думал о том, что возвращается в родные места — он этого почти не осознавал, влекомый неведомой силой, которая была больше, чем сама жизнь.
По аллеям императорского сада неспешно прогуливались двое — роскошно одетый юноша с длинными красновато-каштановыми волосами и скрюченный человек, опиравшийся на трость и передвигавшийся с большим трудом. Со стороны последний походил на больного старика, однако волосы у него были совершенно чёрными, без единой седой пряди, и когда он поднял голову, то оказалось, что у него вполне молодое лицо.
— Милосердный, что это?!.. — вырвалось у калеки, когда какая-то, вероятно, обезумевшая птица ринулась прямо на его спутника, чуть не сбив того с ног.
Изумлённый юноша поймал её и сжал в руках, гладя по встрёпанным крыльям.
"Нашёл!.." — промелькнуло в угасающем сознании Миреле.
Он видел прямо перед собой изумрудно-зелёные глаза Хаалиа, хоть и выглядевшего теперь... необычно. А вот улыбка юноши была улыбкой Энсаро — это он тоже мог сказать совершенно определённо.
— Великие Боги... — пробормотал знакомый незнакомец и, вероятно, от потрясения сбился на другой язык: — Инь астай марьяассан... найяра нэ. Ты с ума сошёл. Лети обратно, пока не поздно.
Он нежно провёл ладонью по крыльям птицы, и та, казалось, вновь обрела утраченные силы. Юноша поднял руку, отпуская её, и она взмыла ввысь, разворачиваясь в противоположную сторону.
Он провожал её взглядом зелёных глаз, а потом внезапно весь как-то сгорбился, опустив плечи под роскошной, усыпанной драгоценностями накидкой.
Встревоженный калека доковылял до него, опираясь на свою клюку, и, осторожно взяв его под локоть, посмотрел в лицо.
— Что вас расстроило так? — спросил он испуганно. — Великая Богиня... почему... слёзы?
Юноша плакал, не скрываясь.
— Я не знать, Хайнэ, — сказал он бессильно. — Иногда я с трудом понимать сам себя, вот, например, сейчас. Что это бывать? Мне вдруг показаться, что я вспомнил что-то важное... давно забытое. Показаться и исчезнуть. И теперь я снова ничего не помню. Вы меня понимать или я говорить совсем уж чушь?
— Понимаю, да, — растерянно ответил Хайнэ, осторожно поглаживая его по рукаву.
— Ладно, не хотеть беспокоить вас, — улыбнулся юноша, вытирая слёзы. — А теперь мы возвращаться во дворец и снова читать вашу замечательную повесть, не правда ли?
— Ох, если она вам ещё не надоела...
