— Ну... — Он усмехнулся. — Их дрессировать легче. Послушнее они. У мужиков гонора слишком много, а этим скажешь лежать — лягут; скажешь умирать — умрут. И никаких вопросов вроде: 'А для чего?'. Мужики так не могут! А тебе для чего?
— Понятно, — проигнорировал я его вопрос. — А их правда зомбируют?
Пауза.
— Не знаю. Но мне кажется, да. Слишком они послушные.
— То есть, это не факт, — давил я. Друг усмехнулся.
— Чувак, я сказал, это только слухи и мои домыслы! Я им свечу не держал. Ни в чём.
— Ясно.
— Ещё говорят, они брали как-то мужиков, точнее мальчиков, много-много лет назад, — продолжил он. — Для пробы. У них не получилось, и всех подопытных в итоге утилизировали. Объяснить, что это слово означает?
— Не надо. — Я непроизвольно покачал головой. — Ещё что можешь про корпус рассказать?
— Да зачем тебе это всё?
— Потом расскажу. Ты отвечай!
Хуан Карлос недовольно вспыхнул:
— Ну... Лесбиянки они там все! Это интересно?
Я вновь усмехнулся.
— Конечно интересно. А как же. Но ты им свечу не держал.
— Естественно! — фыркнул изобретатель. А я вспомнил взгляды, которые адресовали мне некоторые представительницы этой непростой организации, когда я брёл по школе. Лесбиянки, ну-ну. Интересно, они специально вокруг себя такие легенды распускают, или были прецеденты?
— Ещё что?
— Грохнуть они могут, любого, вот что! — фыркнул друг, теряя терпение. — Только за то, что им ПОКАЖЕТСЯ, будто объекту охраны угрожает опасность. Так что в их присутствии никто не застрахован от летального исхода. Случайного. И ты в оранжерее нефигово подставлялся.
Это я и так знал.
— А насчёт неподсудности что?
— Ну, это типа мера, чтоб защитить их от посягательств — они же убийцы, их убивать учат раньше, чем у них сиськи отрастают. Это так, образно. Подойдёт к такой девочке в переулке компашка...
Я мысленно представил себе такую картину. Угу-угу, будет смертельно весело.
— ...Ну, она всех и порешит. А ты знаешь законы — бойцы спецназа не могут использовать свои навыки, кроме как в крайнем случае. А девочки других просто не знают — у них все случаи крайние.
— И всё? Только поэтому?
— Не только, но это типа официальной версии. Они подсудны только своему Совету Офицеров. Совет может их наказать, только вряд ли часто делает, иначе бы девочки в приютах не исходили на говно, когда вербовщики корпуса за мясом приезжают. Неподсудность — это ж как торт в конце длинного коридора, стимул. Кто ж не захочет стать крутой и всемогущей, и чтоб за это ничего не было?
'А вот тут Хуан Карлос прав, — поймал я себя на мысли. — Возможность творить беспредел — главный аргумент заманухи. Что может притягивать сильнее? И не об этом ли думал только что ты, Шимановский?'
— А почему туда только приютских набирают, а не всех подряд?
Хуан Карлос вновь усмехнулся.
— Ты что, дружище, сироты — это же мясо! В прямом смысле слова! Не жалко — один фиг сдохнут, только чуть позже, на улице. Ты знаешь, какая у них подготовка? Древняя Спарта отдыхает! У них половина от тех, кого официально приняли, гибнет, не дожив до Полигона! И на Полигоне гибнет их достаточно.
Это ж естественный отбор. Из десятка только две-три выживают. Двое-трое из десяти, зато самые сильные и самые сообразительные.
— Жестоко.
— Вот и я о том же
Это элита, Хуанито. Элита спецназа. Круче них нет никого, но и цена этому совершенно иная, нежели в любом другом месте.
Спорно. Чтоб такое заявлять надо ЗНАТЬ. Но организация, действительно, ещё та!
— Спасибо, Дружище! Ты мне здорово помог! — поблагодарил я. — Передай привет Эмме! — И разъединился.
Мысль о Корпусе пришла вчера случайно, когда я уже засыпал. Можно сказать, между сном и явью. По ассоциативной линии 'Бэль — Королевская галерея — инфанта — охрана инфанты — чёрненькая'. И с первой секунды показалась не такой уж бредовой. Наверное, с творящейся со мной целую неделю абсурдностью сам абсурд превратился в норму жизни, не иначе. Как бы то ни было, не так плоха эта мысль, чтобы над нею не подумать. Итак, какие её плюсы?
1) Там научат драться. Научат так, как не смогут больше нигде. Как следствие, я всегда смогу постоять за себя и за своих женщин.
2) Корпус — жёсткая поддерживающая своих членов система, меня банально не дадут в обиду, а в случае чего объявят вендетту. Жить, зная, что будешь отомщён, что твои обидчики в любом случае расстанутся с жизнью, причём весьма болезненно... Это круто!
3) Пресловутая вседозволенность, маскирующаяся под неподсудность. Та самая замануха, о которой говорил Хуан Карлос.
4) 'Ангельский контракт'. Да, демобилизующиеся военные купаются в шоколаде, им открыты все дороги. У ангелов же контракт... Немыслимо шоколадный! Никакой армейский не сравнится с ним своими льготами! Плюс, служба только до тридцати пяти. (В моём случае может быть иначе, но по-любому это не вся жизнь)
5) Вассальная клятва самой королеве. Не так — ЛИЧНО королеве. В нашем обществе это много. Нереально много!
Конечно, есть и ряд недостатков, причем существенных:
1) Там могут убить. Всё-таки работа телохранителем, да ещё телохранителем одной из самых одиозных фигур для многих в Солнечной системе. Это тоже много.
2) Можно банально не дожить до клятвы. Если там такая мясорубка при подготовке, как говорит Хуан Карлос, я могу не дожить даже до Полигона. А есть ещё и сам Полигон, про который ходят легенды. Да, я занимался спортом, и очень активно, но и мне не тринадцать, в случае чего, спрашивать будут как с восемнадцатилетнего.
3) Самый несерьёзный из пунктов, но к которому, тем не менее, нужно отнестись максимально серьезно. Специфический коллектив. Быть единственным мужчиной среди нескольких сотен девчонок, да ещё не самых последних девчонок?
Я вспомнил некоторых представительниц охраны королевских особ и улыбнулся. М-да, этот пункт гораздо важнее, чем кажется. Но раз уж я дошёл до абсурда...
С чего вообще взял, что меня возьмут?
Предчувствие. Примут именно потому, что все знают, что в корпус берут одних девок. У затерявшегося среди них юноши будут банально развязаны руки — никто не примет его в расчёт в случае серьёзной заварухи. Как это называется по-научному? Полевой агент? Оперативник?
Не знаю. Но факт — зацепиться за меня должны. Хотя бы потому, что таких идиотов, как я, на всей планете больше нет. Я единственный, у кого абсурдность зашкалила настолько, чтоб подрядиться на подобное. Подрядиться ДОБРОВОЛЬНО.
Приняв решение, я поднялся, умылся, быстро съел остывший завтрак (сам виноват, соня!) и начал собираться. Для начала решил сделать то, что не сделал вчера — не успел, а именно, скачать всю возможную музыку, подобную той, что подарил мне мистер Смит. Как там Сильвия назвала направление, 'классический рок-н-ролл'? Кажется, да.
По запросу высветилась прорва ссылок. Я поискал более-менее авторитетные по прошлым поискам базы данных и скачал информацию оттуда. Получилось полторы тысячи часов прослушивания, хотя занимали места они... Почти ничего не занимали!
Собираясь выключать, наткнулся на удивительную ссылку кириллицей: 'Русский рок'. Вошёл.
'Русский рок' — музыкальное направление, получившее распространение в России во второй половине XX— XXI веках. Пик популярности приходится на восьмидесятые — девяностые годы XX века. В начале XXI в направлении наметился спад, однако в том или ином виде оно просуществовало вплоть до Третьей мировой войны, после которой модернизировалось и легло в основу многих новых музыкальных жанров.
Отличительной чертой от мирового рок-движения является акцент на текстовой составляющей песен в ущерб музыке. Как правило, песни несут глубокий протестный смысл, поднимают острые социальные, социально-политические, философские или метафизические вопросы...'
Ну, ничего себе, направление!
Я поправил челюсть и скачал всё, что было — около двух тысяч треков. Затем, пользуясь отличным знанием русского, правда, современного русского, решил послушать и поставил скаченное на случайный выбор.
Следующую четверть часа посвятил тому, что гонял первую же заигравшую песню по кругу много раз. Язык оказался приемлемым, в целом понятным, я опасался худшего — четыреста лет как никак прошло — но всё равно понять песню не удавалось ни с первого, ни со второго раза.
Понял я её раза с шестого. После чего сел на кровать и схватился за голову, в очередной раз поражаясь шутнице-судьбе.
Там, в парке, поворотной песней для меня стала 'ABBA'. 'Победитель получает всё' — фраза, перевернувшая меня самого, всё моё мировосприятие. Эта песня сейчас тоже перевернула меня, и я понял, что это высшие силы, боги, Священный Круг, Мироздание — кто они там на самом деле, подсказывают мне, что я на правильном пути. Не знаю, кто из них истинен, но то, что эти силы есть — отныне сомнений у меня не вызывало.
Придя в себя, я в тишине собрал все свои документы, снял со стенки дипломы участника соревнований — один за четвёртое, другой за шестое место — пригодятся, скачал и распечатал текущие оценки успеваемости, копию с гранта на обучение. Вроде всё. Оделся, обулся, окинул взглядом квартиру...
...И вышел.
Улица встретила меня шумом и гамом — нормальные звуки для одиннадцати утра. Окинув взглядом и улицу, пытаясь запомнить её такой, какая есть, я вновь включил ту же самую песню, но уже в навигаторе, и бодрым шагом направился в сторону метро. До него надо было пройти два квартала — около полутора километров, чуть менее двадцати минут. Но двадцати очень важных минут, ибо они разделяли мою прошлую жизнь и жизнь будущую.
Там, где я родился, основной цвет был серый
Солнце было не отличить от луны
Куда бы я ни шёл, я всегда шёл на север
Потому что там нет и не было придумано другой стороны
Первая звезда мне сказала: 'Ты первый'
Ветер научил меня ходить одному
Поэтому я до сих пор немножечко нервный
Когда мне говорят: 'Смотри — счастье'
Я смотрю туда и вижу тюрьму
Время перейти эту реку вброд
Самое время перейти эту реку вброд
Пока ты на этой стороне, ты сам знаешь, что тебя ждет
Вставай, переходим эту реку вброд (20)
Эпилог
Сентябрь 2447 года, Венера, Альфа
В кабинете пахло теплом и уютом. Было видно, что его хозяин любит свой кабинет, относится к нему с нежностью, как ко второму дому. Пол устилал персидский ковёр ручной работы, в углу, над сложенным и отделанным под мрамор декоративным камином, тикали деревянные часы-маятник с кукушкой, в углу стояло в полный рост чучело медведя. Этого медведя хозяин заколол самолично, на охоте, в лихие годы юности, когда казалось, что от твоей молодецкой удали зависит будущее половины мира.
Многое здесь было пронизано тоской и ностальгией по ушедшим временам и ушедшим людям. Точнее, по одному единственному человеку, которого хозяин кабинета любил всю свою жизнь, и память о котором не предаст никогда. Он владел половиной этой планеты, его прибыли сопоставимы с бюджетами многих государств, он может купить всё, что угодно, но при всех своих деньгах и при всей власти оказался неспособен спасти одного единственного неизлечимо больного человека. Человека, ради спасения которого готов был отдать всё, что имел — деньги, яхты, заводы, шахты и космолеты. Десятки, сотни миллиардов в обмен на единственную человеческую жизнь.
К сожалению, высшие силы не принимают такого обмена. Им не нужны людские деньги или золото, и тем более не нужны шахты и корабли. Им ничего не нужно, иногда складывается впечатление, что им просто плевать. Но нам, людям, этого изменить не дано.
Хозяин кабинета с нежностью погладил рамку, из которой ему улыбалось объёмное изображение красивой беловолосой женщины лет тридцати.
— Сильвия, — обратился он к сидящей сзади девушке с такими же точно волосами и ещё более синими глазами, — даже это не позволяет тебе совершать подобные сделки.
Девушка недовольно фыркнула.
— А что мне оставалось делать, отец?
Мужчина повернулся к говорящей.
— Пойми, Сантана — наши враги. Исконные враги! Никто никогда из Феррейра не заключит с ними сделку, ибо это означает преступление, предательство семьи.
— Знаешь что, папа! — вспылила Сильвия, которой не нравились эти нравоучения о гипотетической семейной чести, которая куда-то волшебным образом исчезает, когда это выгодно. — Для чего ты выделил мне собственную компанию? Чтобы поиздеваться, какая я дура, неспособна сама заработать денег? Слил, понимаешь, самые убыточные активы, швыряешь подачки, чтоб не ушла на дно, и этим попрекаешь? Мне такого не надо!
Мужчина не перебивал, лишь смотрел на дочь, замечая, как много ей досталось того, что было в женщине в рамке. Тот же гонор, тот же характер, та же манера переть напролом. Даже интонация та же самая.
— Я, папочка, если ты не заметил, вышла в точку безубыточности. Или тебе твои агенты забыли об этом сказать?
— Нет, не забыли, — усмехнулся он. — Ты молодец.
— Угу, и в этот момент ты берёшь и обрубаешь мне самый выгодный контракт за последние... Да что там, за всё время, сколько я пытаюсь крутиться! И ради чего? Ради абстрактной чести семьи? Дай мне работать, папа! Пожалуйста!
Мужчина отрицательно покачал головой.
— Не могу. Это дело принципа. Кто угодно, только не Сантана. Извини.
Сильвия поняла, что спорить бесполезно.
— И что прикажешь мне делать? У меня и без того простаивает больше половины мощностей. Плюс, неустойка. Я не потяну такое, отец! — подвела итог она, глазки её многозначительно засверкали.
Хозяин кабинета встал, вздохнул и пошел к сейфу, деланно качая головой.
— Я знал, что этим всё кончится.
В момент, когда он открывал сейф, дверь кабинета открылась, и на пороге появился юноша лет двадцати пяти с длинными волосами, крашенными в полосы разного цвета.
— Ты звал, отец?
Он кивнул на мягкое кресло сбоку.
— Садись, мы почти закончили. Как дела у её высочества?
Лицо юноши озарилось довольной улыбкой. Девушка же при этом скривилась.
— Всё замечательно.
— Есть успехи? Можно с чем-нибудь поздравить?
— Пап, давай не будем об этом? — юноша занервничал и затеребил руками, сцепив их в итоге в замок.
— Не будем — так не будем! — согласился мужчина, хитро улыбнулся и протянул дочери первую бумагу, оказавшуюся чеком престижного банка.
— Здесь сто пятьдесят миллионов. Это на погашение неустойки перед Сентана.
Девушка чек взяла, внимательно осмотрела и скептически хмыкнула.
— Этого не хватит. Я всё равно останусь в минусе. Мне контракты нужны, у меня оборудование простаивает.
— Вот тебе контракты. — Он положил перед нею стопку бумаг и несколько информационных капсул. Девушка тут же принялась вчитываться и глаза у нее полезли на лоб.
— Ты отдаешь мне ЭТО?
Мужчина, довольный произведенным эффектом, усмехнулся.
— Именно. Только не бери слишком много, разницу в себестоимости мне придётся списывать на собственные непроизводственные расходы. Ровно столько, чтоб не пойти по миру, и точка. Ну что, теперь довольна?
