— Не разводи болото, — сказал он, перебирая пальцами блестящие пряди. Мягкие, как кошачья шерсть... его кошка. — Я еще не умер. Почему мы здесь?
— Виссавийцы тебя принесли, — сбивчиво тараторила Лия. — Рэми в храме с Алкадием подрался, крови сколько было... этот урод, чуть брата моего не убил, и тут дядя...
— Дядя? — переспросил Мир, замирая.
— Дядя, — подтвердила она. — Элизар добрый. И Рина хорошая. Она приносит мне эликсиры по утрам. Сама делает. Говорит, от них ребеночек только здоровее будет!
— Р-е-б-е-н-о-ч-е-к, — зло протянул Мир.
Ему хотелось ответить, да резко, что это не "ребеночек" вовсе, а наследник, но Лия вновь скривила губы, готовясь в очередной раз расплакаться. И все же она сама ребенок... боги... Ребенок, который должен будет в одиночку воспитать повелителя Кассии.
— Лия... — протянул Мир, в очередной раз сомневаясь в своем выборе.
Любил он Лию, но любовь иногда... это не совсем то, что нужно для рождения и воспитания нового повелителя Кассии. И тут Лерин, увы, очень даже прав.
И все же Мир еще жив. Это хорошо. Значит, еще есть время перед смертью набезобразничать...
— Открой окно, тут душно.
Лия вскочила на ноги, и ночная свежесть разбавила вонь лекарств и пота. Мир вдохнул полной грудью, почувствовав облегчение — боль понемногу, а все же уходила.
— Где Рэми? Спит?
— Брат учится, — гордо протянула жена-девочка. — Дядя сказал, что он очень одаренный... но магии тоже надо учиться.
— Он остается здесь?
— Нет, — нахмурилась Лия. — Дядя очень недоволен, но Рэми не неволит. Он говорит, что мой брат тебе что-то должен. И когда он отдаст долг...
Миру вовсе не понравилось услышанное. Он надеялся, что Элизар-таки сумеет уломать своего неугомонного наследника, и Рэми останется в Виссавии... выживет.
— Могу я поговорить... с твоим дядей? — холодно спросил Миранис, чувствуя, как возрастает внутри гнев. Эти виссавийцы понимают, что творят? Нет, кажется, не понимают. Но Миранис с удовольствием им объяснит.
Лия кивнула, поправила Миранису подушку и, наткнувшись на недовольный взгляд мужа, торопливо вскочила, выходя из комнаты. В дверях она недолго с кем-то переговаривалась вполголоса, потом вернулась с чашей чего-то ароматного, пахнущего мясом и приправами, чего-то, от чего закружилась сильнее голова, и рот наполнился слюной.
— А-м-м! — шутливо сказала Лия, поднося полную густой жидкости ложку ко рту Мираниса.
Первую ложку принц съел, не сопротивляясь. После второй почувствовал раздражение, а уже после третьей сказал:
— Довольно, дальше я сам!
— Плохой мальчик, — нахмурилась Лия, отирая ему подбородок салфеткой. — Плохой, непослушный мальчик!
При помощи Лии Мир с трудом сел на кровати, обложившись многочисленными подушками. Устроил теплую чашу на коленях, взялся за ложку.
Странно, на этот раз исцеление проходит не так гладко, как обычно. Хотя, если вспомнить, как долго приходил в себя Рэми после пыток Алкадия, оно не так и удивительно. Виссавийцы не только исцелять умеют, но и ранить...
Подняв взгляд, Мир чуть было не выронил чашу — перед ним стоял вождь. И когда успел войти? И когда разучился стучаться? Если вообще умел...
— Я рад, что ты поправляешься. Оставь нас на время, Лилиана, — мягко сказал Элизар. — Нам пора поговорить с твоим мужем.
Лия безропотно вышла, но, проходя мимо вождя, на мгновение остановилась, шаловливо поцеловав его в щеку. Элизар чуть покраснел, потом обнял Лию за талию и погрозил шаловливой племяннице пальцем:
— Помни, с кем имеешь дело.
— С любимым дядюшкой, — вырвалась из рук вождя девушка и тут же надула губки:
— Что-то не так?
— Все так, — вождь поцеловал племянницу в лоб и добавил:
— А теперь иди, солнышко. У нас с твоим Миранисом сложный мужской разговор.
— Странно, что она выросла столь свободолюбивой и бесстрашной. Я думал, что в Кассии женщина такой быть не может, а на тебе, — сказал Элизар, скидывая белоснежный плащ и садясь на край кровати. — Ешь. Арам знает, что делает, это пойдет тебе на пользу.
— Мы до сих пор в замке твоего советника?
— Не хотел еще больше тревожить Рэми. В привычном месте он будет чувствовать себя увереннее.
— Увереннее? — переспросил Мир. — Мы говорим не о молодой девушке, мы говорим о мужчине и, если я не ошибаюсь, о будущем вожде твоего клана...
— Если он доживет, — сузил глаза Элизар. — А ты делаешь все, чтобы этого не произошло.
— Ошибаешься, — вождь решительно забрал у Мираниса чашу и, набрав в ложку немного супа, властным жестом поднес ее к губам Мираниса:
— Ешь! — принц послушно открыл рот, проглатывая наваристый суп.
Ложка немедленно вернулась к чаше, набрала новую порцию супа, прошлась дном по ободку, чтобы смахнуть в чашу лишние капли, и вновь властно застыла у губ больного.
Кормить Мира у вождя, сказать по правде, получалось лучше, чем у Лии — ни единой капли не пролилось ни на одежду, ни на белье, да и взгляд Элизара не позволял отказаться, и Мир чувствовал себя рядом с властным вождем ребенком, которого наказали за шалость. Но ссориться с Элизаром не спешил. Успеется, если это будет необходимо.
— Ошибаюсь в чем? — спросил вождь, откладывая быстро опустевшую чашу и вытирая губы Мира салфеткой.
— Я не хочу, что Рэми возвращался со мной в Кассию, — Мир раздраженно отобрал у вождя салфетку и принялся сам вытирать губы. Уж настолько он не слаб. — Твой племянничек упрямый, как осел. Я бы и рад его отпустить, так он же не согласен.... А без его согласия я ничего сделать не могу... Элизар, — взмолился Мир. — Поговори с ним! Прошу! Если Рэми уедет со мной в Кассию... то он...
— Умрет вместе с тобой? — Миранис похолодел. Голос вождя был так же ровен, как и мгновение назад, как будто они говорили о погоде, а не о смерти. — Я рад, что ты это понимаешь. Я рад, что ты не хочешь тащить мальчика за собой.
— И ты должен понимать... я мало что могу сделать.
— Это неправда. Мои телохранители смерти давно видели над тобой облако. Оно очень плотное, помочь мы тебе не можем... хотя тогда, как ты понимаешь, я и не хотел. Над Рэми и над телохранителями тоже есть облака... но они неясные. Твои друзья могут спастись.
Мир почувствовал, как в груди ярким цветком расцветают радость и надежда:
— Скажи как? — схватил он вождя за руку. — Я хочу уйти один!
— Ты не уйдешь один, — тихо ответил вождь. — Есть еще один человек, над которым зависло облако смерти. Это я. Поэтому я тебя понимаю... и поэтому Рэми станет вождем гораздо быстрее, чем мы оба думаем, и чем даже мы оба хотели...
— Но ты вождь Виссавии, — задрожал Миранис. — Здесь ты в безопасности...
— Я нигде не в безопасности.
Вождь поспешно отвернулся, но в глазах его Миранис успел уловить вспыхнувшие так внезапно боль и отчаяние.
— Элизар? — Миранис опешил.
Впервые он видел вождя столь слабым, впервые понял — вождь Виссавии, пусть и сильный маг, а все же — простой человек, которому тоже свойственны чувства.
— Я долго думал, — продолжал Элизар. — Но все же решил с тобой поговорить... я думаю, ты поймешь...
— Я понимаю, — прошептал Мир.
— Мое облако неплотное, как и у твоих телохранителей. Но и для меня нет ни спасения, ни надежды. Бывает, что лучше умереть раньше... чем обезуметь...
— Не понимаю...
— Ну тогда слушай, наследный принц Кассии. Слушай внимательно... потому что есть слова, которые произносят только один раз. И помни... что только тебе я открываю свою тайну.
— Зная, что скоро я унесу ее за грань, — криво усмехнулся Миранис. — Но не смотри на меня так, рассказывай. Я внимательно слушаю.
После той битвы в храме Алкадий восстановился гораздо быстрее, чем он сам думал. Ему повезло — в таверне, где он снимал комнату уже несколько дней, остановились аж трое молодых и сильных арханов. Пока еще неопытных, а все же магов... везение? Оно иногда приходит и к нему.
Той же ночью, удерживая врущиеся наружу стоны от пронизывающей при каждом движении боли, он с трудом прокрался к кровати одного из арханчиков. Тот сладко посапывал в пьяном дурмане, раскинувшись на одеяле, и даже не заметил, как Алкадий, пачкая постельное белье кровью, забрался к нему на кровать, и застыл над ним, вглядываясь в молодое, освещенное слабым лунным светом лицо. Красив. Молод. Сладок...
Алкадий выпил его силу почти до дна, чувствуя, как с каждым глотком боль уходит, становится тупой, раздражающей, но уже терпимой. Но на этот раз магии было недостаточно и, скривившись, Алкадий повернул голову мальчишки. Полоснув по артерии тонким кинжалом, он приник к бьющему в губы горячему фонтану крови, и жадно пил, не чувствуя вкуса.
Жажда, хоть и мучительная поначалу, быстро миновала. Алкадий медленно поднялся, посмотрев в последний раз на умирающего арханчика, на быстро становящиеся матово-черными простыни, вдохнул витающий в воздухе запах крови и направился к дверям.
Силы к нему уже почти вернулись. Пить кровь второй жертвы не понадобилось, и Алкадий на этот раз ограничился лишь магией молодого, темноволосого мальчишки. Однако и этого ему показалось недостаточно и, чуть поколебавшись, он наведался и к третьей жертве.
Алкадий не любил убивать так много людей сразу. Он, сказать по правде, вообще не любил убивать без причины, но сегодня был готов прибить каждого.
Виссавия. Опять Виссавия. Ее вождь, которого Алкадий не видел столько зим... Боги, как похож возмужавший Элизар на своего отца... И как похож на деда Рэми. В обоих течет отравленная кровь рода вождей, но особо ярко она выразилась в мальчишке. В наследнике. В гордости Виссавии. А чем он это заслужил? И как хотелось Алкадию выпить серебристую силу мальчишки до последний капли. Как хотелось вслушаться в его предсмертные хрипы, отплатив сполна Виссавии за свое унижение, за одиночество, за ни на мгновение не стихающую в душе тоску. Он ненавидел Виссавию... он жаждал туда вернуться... но он знал, что это невозможно. А если для него невозможно, то будет невозможно и для других.
До рассвета еще было далеко, и Алкадий, вернувшись в свою комнату, не раздеваясь повалился на кровать. Взгляд его остановился на небольшой статуэтке Радона, спрятавшийся в нише.
Проклятые боги всегда были к нему неблагосклонны. Все считают Алкадия чудовищем, но настоящим чудовищем был его отец...
Отец, которого, сказать по правде, Алкадий всегда время ненавидел, был хранителем знаний, человеком, который любил познавать новое, неизведанное. Даже один из сыновей его родился не, как полагается, от виссавийки, а от русалки... Выродок, полукровка, которого родная мать после рождения выбросила из моря на берег Виссавии.
Постепенно Алкадий смирился, что его ненавидят из-за русалочьей, холодной крови в жилах. Что именно из-за этой крови не дала богиня Алкадию никакого дара. Что именно поэтому пришлось ему идти в хранители смерти, ведь больше никуда и не брали.
Но оказалось, боги не ко всем полукровкам так неблагосклонны. Папочка успел перед смертью начудить еще раз, и в клане неожиданно появился запуганный мальчишка-кассиец. Аким.
Алкадий так надеялся, что хотя бы в Акиме найдет друга. Нашел. Но вот беда — мальчика, в отличие от его брата, любили все. И Аким вскоре стал любимцем не только Алкадия: фаворит самого вождя, друг наследника, целитель, самый молодой и самый талантливый хранитель вести... Еще и эти брат с сестрой, близняшки, что в Акиме души не чаяли... бегали за ним следом, как привязанные...
Пришлось признать — Аким в Виссавии стал своим. А Алкадий? Алкадий никогда не был и быть не мог... потому и злился... Потому и пошел однажды к морю...
Превратиться в тритона было не так уж и сложно. Всего лишь напрячься... и вместо ног вырос хвост, и вода стала гораздо приятнее воздуха.
Море, холодное, безмятежное, дарило непознанный до сих пор покой, примиряло с одиночеством. И уже было все равно, что не общаются с Алкадием другие тритоны, избегают, как избегают на суше виссавийцы.
В море все иначе.
В море быть одному — это хорошо, это правильно. В море сердце и кровь холодны, а разум... не ослепляют чувства. В море не мучила Алкадия эта проклятая зависть. Да, он завидовал Акиму на суше, до ненависти завидовал, а на море он мог брата даже любить...
Алкадий не знал, как долго проплавал он в холодных, пронзительно синих водах, как долго играл он с дельфинами и гонялся за шаловливыми, симпатичными русалками. Просто однажды, когда солнце опускалось в окрашенные красным воды, он вдруг услышал тихий, едва различимый плач, отозвавшийся тоской в холодном, спокойном сердце.
Алкадий вышел из моря и сразу же на него нахлынули забытые на время чувства: боль, обида, непонимание. И щемящая душу нежность: на влажном песке, свернувшись калачиком, спал Аким.
Алкадий медленно подошел к брату, заметив, что мальчик страшно похудел, осунулся. Ему всего двенадцать зим, подумал маг, касаясь светлых, выпачканных в песке волос. Аким вздрогнул, открыл глаза, увидел Алкадия и... бросился ему на шею...
Брат плакал. Алкадий был счастлив. Счастлив так, как никогда в жизни. Море помогло ему понять многое... море примирило его с Виссавией, море уняло спящую в душе страсть к чужой силе. Море его успокоило.
— Ты вернулся, — всхлипывал Аким, прижимаясь к обнаженной груди брата. — Ты вернулся, а я боялся...
— Боялся чего, глупыш?
— Что ты останешься там...
Чувствительный братишка.
Алкадий никогда не понимал таких, как Аким: обычно тихие, податливые, как серебрившаяся в лунном свете вода, они в одно мгновение превращались в ледяную сталь... Но непонимание не мешало Алкадию любить... Брат был единственным по-настоящему дорогим для него человеком.
Но Аким уехал из Виссавии. Алкадий остался.
И уже жить не мог без моря, без волн, без их холодного покоя. И не жил... погружался в море все чаще, заплывал все дальше и умирал... тихо топил свою душу в море одиночества. Пока не встретил его...
Он и не думал, что тритоны заплывают так далеко. Он и не думал, что тритоны тоже стареют. Не думал, что тритоны когда-нибудь решатся с ним заговорить. Этот решился.
Зеленые волосы его давно потемнели, засеребрились в них седые нити, покрылось морщинами лицо, иссохли руки, осыпалась местами чешуя, показав белесую, с зеленоватым оттенком кожу. Алкадию и жаль его было, и в то же время старчески иссохшее, начинавшее разлагаться тело вызывало неосознанное презрение... С трудом сдержав позыв к рвоте, Алкадий поклонился незнакомцу и ответил приветствием на приветствие: "И тебе доброго дня".
"Мои дни не бывают добрыми, — чужие мысли мешались в голове и подобно белесым червям, сжирали мозг. — Окажешь старцу услугу?"
"Чего пожелаешь, мудрейший?"
Виссавийцы приучили Алкадия уважать старость, потому развернуться и отплыть показалось низким и бесчестным.
"Убей меня... не хочу умирать тут долго... не хочу мучиться... понимаешь?"
Алкадий понимал. Как хранитель смерти видел он облако над тритоном, очень плотное облако, и предчувствовал скорый уход за грань полурыбы, получеловека... Но Алкадий все еще был виссавийцем. Виссавийцы никогда не убивают... и Алкадий не смог.
