— Допустим. Но за мной еще может охотиться третья сторона из другого времени, если не вообще из таких сфер, о которых даже я не имею понятия. Пока явных признаков не было, но кто знает. А до Женевы путь неблизкий.
— Это тоже учли. Вы полетите на дирижабле "Россия", который совершает рейсы между европейскими столицами. Этот воздухоплавательный снаряд спроектировал один итальянец, господин Нобиле. Он уверяет, что дирижабль так надежен, что на нем можно лететь на Северный полюс — правда, мы еще не пробовали.
— Если вздумаете лететь, подумайте сперва, чем людей спасать будете.
— Знаете, почему господин Нобиле так уверен? Ткань! Ткань с наших секретных казенных фабрик. Это открытие сделали на рубеже века два немца, Габриэль и Маас. Никто не обратил внимания. Никто, кроме тайной полиции, не знал, что даст миру какая-то смола из аптечного снадобья. И через несколько лет юный студент-химик Дима Каверин находит способ, как в автоклаве превратить эту несчастную смолу в нити тоньше и прочнее шелка.
— Капрон?
— Да! Это слово вашего предшественника мы помнили. Это наше будущее — дирижабли, парашюты, судовые снасти, пневматики аэропланов, детали радио и даже дамские чулки. Короче, сейчас дирижабль на пути в Москву, в ожидании его подготовки и отлета вы проведете несколько дней на подмосковной даче под охраной. За это время вам успеют организовать несколько тайных встреч с нашими учеными.
— Дело настолько спешное, что вас не интересуют знания из будущего?
— Нам надо, чтобы Ленин вошел в правительство до августа. Ему еще надо привыкнуть к нашей России. Когда вернетесь, обещаю, что будете заниматься исключительно наукой и никакой политики. Разве вы не об этом мечтали?
Столыпин взял из вазы голландские сливочные трюфели, и, развернув бумажку, отправил в рот. Подтолкнул вазу Виктору — типа, ну, что же вы, как в гостях, будьте как дома.
Ну что же, это тайм-аут, подумал Виктор. Он вытащил из вазы небольшую ванильную шоколадку, шурша станиолем, отломил дольку. Практически советский, сказал он себе. Допустим, Столыпин хочет все-таки заманить Ильича в ловушку. Так Ленин не лох базарный, просечь должен. Иначе его всякие эсеры с меньшевиками только бы и разводили. С другой стороны, ну очень большой риск — отпустить попаданца, чтобы он все секреты будущего революционерам разболтал.
Надо понимать, что во время встречи он, Виктор будет без контроля со стороны гостапо. Работающего под контролем Ильич раскусит с пяти минут разговора. Значит, можно предупредить — раз, и обсудить — два. И вообще, это наверняка "уровень битвы с боссом". То самое задание, после которого его вернут домой. Все по штампу — к Гитлеру возили, к Лонгу возили, теперь к Ильичу...
А вот это и странно, подумал Виктор. После участия в войне с США в девяносто восьмом — опять рядовое задание. Что не так? Стоп: чем отличается восемнадцатый от тридцатых-пятидесятых? Интригой. Россия еще не великая держава, интриги послабее. И в этой комбинации растет его, Виктора, роль, как личности. Ладно, надо соглашаться. Может, скорее вернут. Или угробят. Кто их знает, тех, кто устраивает все эти попадания. Но и у них должна быть логика. Главное, не выглядеть отработанным материалом. В этой жизни вообще нельзя выглядеть отработанным материалом.
— Вообще-то я мечтаю попасть домой, — нарушил тишину Виктор после очередной дольки ванильного. — Но я согласен. За державу обидно.
Последние слова Столыпин понял по-своему.
— Ну что ж, честно, и... другого не ожидал. Ваше скорое согласие сэкономило уйму времени, поэтому в оставшийся час хотел бы расспросить, есть ли у вас демократия? Здесь, знаете, много споров о том, возможна ли она в России, нужна ли она России, а если да, то какая именно? Наверное, это вопрос покажется вам наивным...
— Ничего, — успокоил Виктор. — У нас тоже об этом спорят.
...Вишнево-красная кабинетный кабинетных часов мерно и звучно отзвонила десять. Посыльный, или как его там, дважды переменил чай — третий стакан распространял аромат свежих ягод земляники. Столыпин подощел к окну, и распахнув его, впустил в простой кабинет шум листвы, отдаленный грохот состава метро и басистые гудки речных буксиров. Шелковую занавеску заколыхал теплый, ласковый майский ветер.
— Сударь, я думаю, что демократия у вас все-таки есть, и народ ею пользуется. Пользуется для того, чтобы превращать государство из органа для решения общих проблем в лакея, мальчика на побегушках. Простой обыватель не будет думать об освоении богатств Сибири или необходимости электрификации, и он не понимает, когда государство этим занимается. Ему важно почистить колодец или починить крышу. Это у вас называется — "важны конкретные дела", делать лишь то, что каждый обыватель сразу почувствует, и при этом говорить "чего изволите?". Государственные люди при демократии — это слуги народа, но какая может быть система в работе этих слуг, если барин нанимает управляющего лишь для того, чтобы тот по утрам варил кофе и подавал в постель? Да, народ у вас получил власть, но оказался невежественным и безвольным правителем, который, к тому же ничего не хочет выслушивать в свой адрес, кроме лести. Не удивительно, что у вас канонизировали нашего нынешнего государя, который в вашей истории привел Россию к гибели.
— Вы критикуете государя?
— Милейший Виктор Сергеевич, государь здесь и в вашей истории — можно сказать, разные люди. Я не могу себе даже вообразить, чтобы наш государь, во время войны, на краю гибели Отечества, покинул свой пост и отрекся. Он бы что-то сделал, не знаю, что, может, что-то отчаянное, может быть, погиб — но даже смертью своей отодвинул бы Россию от пропасти. Ваш император, коли ваши историки не врут, просто бросил страну и проявил свою ничтожность. И ваш народ должен либо осознать свою ничтожность, либо попробовать разобраться в книгах и счетах, и распределить между слугами их обязанности. И научиться выслушивать верных слуг, когда они говорят не совсем приятные слуху вещи из чувства верности и желания защитить хозяина и его имущество.
"Надо полагать, ему бы больше понравилось первое", подумал Виктор. "Настоящий монархист".
— А как это согласуется с рыночной экономикой? — Виктору хотелось что-то возразить, но в каком месте пробить эту железную логику, он не знал.
— Сударь, в том, что вы там называете рыночной экономикой, — Столыпин встал, и, сжимая кулаки заходил по кабинету, — три четверти вашего делового мира надо, как у вас там говорят, оптимизировать, а по-простому говоря — упразднить. Это не фабриканты, не скотопромышленники, не владельцы пароходных компаний, это ничто. Это ростовщики, спекулянты и маклеры! Это люди, которые мешают расти товарному производству, используя свое положения для взимания комиссионных, и придумывают для оправдания своего паразитизма эту вашу теорию постиндустриального развития, называя свой паразитизм сферой услуг.
— Так это что же, — возразил Виктор, — и нашу компьютерную фирму надо закрыть? Она тоже сфера услуг.
— Не надо. Вы так же полезны, как бригады путейских рабочих или паровозное депо, где исправляют больные машины. Вы, как говорят большевики, рабочая аристократия.
"Если бы еще в нашей России это понимали"
— Самое страшное, — продолжал Петр Аркадьевич, — что никакой попаданец вам не поможет. Но есть надежда, что пережив нашествие очередного смертельного врага, — а я не сомневаюсь, что и там, в вашем великом будущем, Россию не оставят в покое, — народ ваш возмужает, и распорядится своей властью, опираясь на столетиями накопленную мудрость. Иначе территория нынешней империи при торжестве демократии будет выглядеть из космоса, как страна багровых куч, покрытая заревами бессмысленных мятежей и племенных войн. Народ, движимый лестью и мелкими корыстными интересами, обретя подлинную власть, распадется на народцы, которые до бесконечности будут грабить, избивать и унижать друг друга, как мальчишки с соседних улиц.
— Не хотелось бы вновь нашествия.
— Ну-у — пробасил Петр Аркадьевич, разведя руками, — что вам сказать? Храни вас бог и здесь, и, если вернуться счастье выпадет — там...
15. Наймитник или отхожие работники отрываются.
— Утро доброе! Как вам ночь на новом месте? Собаки не шибко лаяли? — это были первые слова, которые Виктор услышал от ожидавшего его в гостиной Радынова.
"Подмосковная дача", где поселили Виктора,была вовсе не похожа на те прянично-кружевные домики, картинки которых не раз он находил в Инете. По виду в этой даче чувствовалось что-то старое, довоенное: длинный, приземистый одноэтажный дом с мансардой, выкрашенный в зеленовато-серую и серо-коричневую краску в тон окружавших его сосен. Большие проемы окон и веранды, отражавшие голубое неб над вершинами деревьев, слегка пугали, словно с ними было связано что-то не совсем приятное из детских воспоминаний; утреннее солнце разукрасило крышу и стены яркими желтыми пятнами. Только вот была она совершенно новенькой, свежей, как гимназистка перед свиданием, из комнат еще не выветрились запахи масляной краски, сосновой смолы и чистого лака, что смешивались с благоуханием хвойного леса с примесью дровяного дымка из кухни.
Отделка дома была скромной; главным украшением здания был высокий четырехгранный шпиль над слуховым окном, возвышавшийся над большой, светлой верандой у входа. Другая большая веранда, открытая, была пристроена сбоку к зданию прямо к столовой; вчера вечером, по случаю хорошей погоды, туда выносили стол для ужина и ставили сияющий желтый самовар. В плане дом напоминал букву "Т", в приземистой вертикальной палочке которой располагалась прислуга, два туалета, ванная, кухня, дровяной сарай, кладовые и ледник; верхняя перекладина была поделена лестницей на два крыла. В левом от входа разместили Виктора: семиметровая спальня с широкой кроватью, гардеробом и туалетным столиком, пятнадцатиметровый кабинет с двухтумбовым столом, этажеркой-вертушкой, телефоном и пишущей машинки, напротив — конференц-зал тех же размеров с прямоугольным столом, стульями и местом стенографистки. К конференц-залу примыкала библиотека; шкафы до потолка были забиты философскими, историческими и экономическими трактатами, среди которых Виктор обнаружил и классиков марксизма. То ли хозяин дома был просвещенным гостаповцем, то ли все это собрали здесь специально, чтобы дать Виктору подковаться перед встречей с Ильичем — было непонятно, да и выяснять не хотелось. Вчера, при беглом осмотре, бросилась в глаза неизвестная ленинская работа — "Надежды и крах глобализации" в двух томах, но тратить время не хотелось — в конце концов, ему обещали встречу с живым автором.
Большую часть правого крыла занимала приличная зала, размером с две смежных комнаты двухкомнатной хрущевки: столовая, она же гостиная с фортепиано, буфетом и итальянскими пейзажами на стенах. К зале примыкала пара комнат — семиметровок. Одна из них предназначалась для послеобеденного отдыха — в торце обтянутый светлой кожей диван, над которым почему-то висело огромное зеркало в дубовой узорчатой раме, овальный стол под вышитой скатертью и четыре кресла. Вход в другую был под лестницей, возле перехода в санитарно-кухонно-хозяйственную часть, и этот вход был закрыт. Комнаты в мансарде занимала охрана, свободная от несения службы. Проходя мимо лестницы, Виктор чувствовал, как оттуда тянет табаком и слышал реплики — "А вот мы вашу даму!" "А вот мы вашего валета!". Охрана состояла из молодых людей в кепочках, немного хулиганского вида, которые во время дежурства прохаживались по территории, держа местные "Аграмы" под широкими плащами.
Участок леса, где стояла дача, был обнесен высоким тесовым забором, внутри которого был устроен еще один, из "колючки". По коридору между двумя заборами была натянута проволока, вдоль которой бегали лохматые вислоухие песики в половину человеческого роста, у ворот стояли бревенчатая сторожка и каретный сарай, где размещалась пара "РБВЗ", а рядом, замаскированный веточками, постоянно дежурил угловатый броневик с башней.
— Все нормально, Кондратий Иванович, — улыбнулся Виктор. — Собаки ученые, зря не лают. Как там наши электронщики?
— Вы их вчера немного удивили. Они ждали от вас новых устройств, а вы им так долго рассказывали про пентод косвенного накала, и эти, как их...
— Купроксный диод и селеновый выпрямитель. Понимаете, для армии нужна массовая аппаратура, а эти комплектующие сэкономят нам уйму ламп. Вам нужны не лаборатории и даже не заводы. Вам нужна целая отрасль. Со схемами — скорее, определил удачные. Супергетеродин аж несколько человек изобрели, с триггером Бонч-Бруевич меня опередил, так что электронно-счетные машины наши. Я уже так, по мелочам напрогрессировал, вроде полосового фильтра или АРУ. Телевидение — это уже после войны, материалы накидаю, оставлю. Сейчас главное — технология электровакуумных приборов, методы расчета, а я в основном-то радиолюбительством занимался, а на заводе — по механике. В другой надо было вуз идти, в другой...
— Ну, не казните себя. Как мне доверительно рассказал Лев Сергеевич, одна ваша идея записи на целлулоидную пленку с ферроксидным слоем — это прорыв, это новый вид эфирной борьбы с армией противника. А магнетрон и "волновой канал"? Ваш предшественник подал нам идею радиолокатора, но наши эксперименты в Кронштадте, как и опыты Хюльсмайера в Германии, скорее, отбили интерес у командования флотом к этой новомодной игрушке.
Часы в углу отбили четверть часа. Радынов достал свои карманные и сверился, затем подошел к темному резному ящику с циферблатом, и, открыв стекло, подвел минутную стрелку.
— Сейчас подадут завтрак. Вас не утомляют мои беседы?
— Лишь бы они принесли пользу.
— Взаимно, взаимно. А ваши вечерние рассказы о будущем навели меня на некоторые размышления. Вам не интересно, какие?
— Интересно. Надо же знать, какое мнение складывается обо мне в политическом сыске.
— Не совсем в сыске, и совсем не о вас, а об обществе вашего будущего. Я пришел к выводу, что у вас, в России, нет рабочего класса. Ни марксового пролетария, ни нового русского рабочего с автомобилем и коттеджем, мечты господина Столыпина.
— А кто же у нас тогда по найму работает?
— Этот класс существовал в России задолго до промышленных пролетариев. Были такие люди — наймиты, отхожие работники. Пролетарий селится у фабрики, живет в семье, ходит на работу, рабочий поселок для него родина, фабричные для него братья и товарищи. Наймит отрывается от своей семьи, от своего хозяйства и уходит искать хозяина, которому можно наняться. Нанимается он один, безо всяких профсоюзов, живет в доме хозяина, выполняет не строго определенные работы, а почти все, что хозяину надо, и уйти не может, потому что у хозяина просто денег не будет для расчета, ему товар продать надо. Положение может быть разное, тут и чуть ли не членом семьи может стать, за одним столом с хозяевами, а может быть червем, рабом забитым — какой хозяин, и как отношения сложатся, если слаб характером, быстро на нем ездить станут. Разве это не напоминает вам, отношения с работником в вашем российском бизнесе? Заметьте, Виктор Сергеевич среди наймитов есть преуспевающие люди, что заставляет остальных верить в удачу и не протестовать против уклада общества.
