Фергюсон и Дей чуть не разинули рты от удивления. В глазах Конто блеснула хитринка:
— Ваше величество решили принять наше предложение и взять кредит?
— Ее величество оказала вам честь, — с шутливой строгостью отчеканила Лейла Тальмир. — Вам бы не переспрашивать, а благодарить с поклоном.
— Премного благодарю, — поклонился Конто.
Фергюсон посыпал словами:
— Ваше величество, предоставить кредит в такие сжатые сроки, когда ничего не оговорено... Мы с великим удовольствием, мы почтем за честь, но такое дело нужно обсудить серьезным нешутейным образом...
— То бишь, вам жалко денег на маленькую прихоть владычицы? — уточнила фрейлина.
— Леди Лейла, — упрекнула ее Мира, — ваше обвинение напрасно. Господа Фергюсон и Дей не могут жалеть денег — ведь они делают их прямо из воздуха. Точнее, из бумаги!
Мира взмахнула векселем, некогда подаренным ей банкирами.
— Бумажное золото — как это остроумно, не находите? В случае нехватки денег, всегда можно напечатать еще!
— Деньги из бумаги? — гоготнул шериф. — Что будет дальше — деревянные кони? Шерстяные мечи? Га-га-га!
— Ваше величество, — процедил Фергюсон, с трудом скрывая досаду, — бумажная ассигнация — надежное средство платежа. Она имеет твердое хождение среди первых людей Фаунтерры.
— Отчего же только среди первых?.. — Минерва наморщила носик. — А как же сотые люди? А десятитысячные? Правитель должен заботиться о народе. Хочу, чтобы ассигнации были доступны всем. И чтобы на каждой непременно стояло мое имя!
— Ваше величество шутит, — с горечью сказала госпожа Дей.
— Шутка ее величества — закон для подданных! — обронила фрейлина.
Мира невинным жестом прижала ладони к груди:
— О, я настолько не умею шутить, что жажду взять у господина шерифа пару уроков. Просто если мне что-нибудь нравится, то я иду на поводу у своих желаний. Мне пришлись по душе бумажные деньги: они красивые, легкие, удобно прячутся в муфту... Хочу, чтобы вся торговля на ярмарке осуществлялась ассигнациями!
— Простите, ваше величество?..
И Фергюсон, и Дей, и старшины гильдий, и даже леди Аланис воззрились на нее в недоумении. Все были готовы потакать ее капризам, но предполагали в этом деле разумную меру, и теперь владычица вплотную подошла к черте.
— Ну, да, согласна, — исправилась Мира, — мелкие монетки пускай будут: всякие звездочки да полтинки... Я и забыла-то об их существовании... Но все монеты от глории и выше заменить бумагами с моим именем! Я так хочу!
— Ваше величество отпугнут покупателей, — кротко заметила леди Аланис. — Большинство горожан не имеют ассигнаций. Это редкое средство платежа.
— Не беда: поставим у входа кабинки для обмена. Входя на ярмарку, покупатели будут менять серебро и золото на бумагу. Первым товаром апрельской ярмарки станут деньги! Ну разве не забавно?
— Великолепно... — протянул старейшина виноделов с некоторым сомнением.
— Констеблям работа — стеречь обменщиков, — сказал шериф.
— М-да! — заявил помощник шерифа.
Минерва всплеснула в ладони:
— Господа, меня посетила еще одна идея! Давайте оживим торговлю и подарим радость простым людям! Праздник весны — это же праздник для всех, господа! Пускай бумажная глория продается за семь серебряных агаток вместо восьми. При каждом обмене серебра на ассигнации Корона доплатит восьмую часть! Такой ярмарки столица еще не видела, правда?!
Лейла Тальмир первой воскликнула:
— Великодушие вашего величества не знает границ!
Затем старейшины гильдий осознали, сколько лишнего товара они смогут приобрести на ярмарке благодаря чудачеству императрицы.
— Ваше величество дарят праздник всей столице! Весь город будет славить вас!
Затем и леди Аланис смекнула, что все убытки должна будет покрыть имперская казна, а казна городская лишь приобретет.
— Благодарю вас за щедрый дар горожанам Фаунтерры. Я позабочусь, чтобы гильдии сделали необходимое, и торговые ряды были срочно перенесены на остров.
Лишь банкиры Фергюсон и Дей выглядели так, словно получили удар булавой по шлему. Им-то уже было известно: казна Империи бедна и неподконтрольна владычице, а милая шалость Минервы будет оплачена за счет того кредита, который они так опрометчиво предложили пару месяцев назад.
— Простите, ваше величество, но мы вряд ли успеем изготовить такое множество ассигнаций, — выдвинул последний довод Фергюсон. — Всего три недели, невозможно успеть... Прошу ваше величество перенести ваш прекрасный план на будущий год! Подготовимся как следует, не станем смешить людей лишней спешкой...
— Сударь, Праматерь Янмэй возвела мост за пять минут. Разве кто-нибудь смеется над нею?! Возьмите все типографии Фаунтерры, заплатите им, сколько потребуется. О, боги! Герцог Ориджин за три недели взял столицу — а я прошу всего лишь вагон красивых бумажек!
Мира отвернулась от банкиров, исключив саму возможность возражений. Щелкнула пальцами:
— Будьте добры, еще "Слез ночи"...
Она садилась в карету, когда за спиною, у выхода из погребов гильдии, послышалась возня.
— Стоять! Не позволено!
— Миледи фрейлина обронила веер...
— Не волнует! Ближе ни шагу.
Лысенький смешливый усач Конто пытался прорваться к карете, размахивая веером, будто искровой шпагой. Пара гвардейцев теснили его прочь.
— Господа, он прав, это мой веер, — сказала леди Лейла, и воины посторонились.
— Для меня счастье вернуть его вам, — отвесив галантный поклон, банкир протянул веер фрейлине.
— Ах, господин Конто... Извольте на пару слов, — императрица кивком указала ему место в кабине экипажа.
Едва банкир оказался внутри, лейтенант Шаттэрхенд и леди Лейла также заняли свои места, дверцы захлопнулись, и карета двинулась по улице.
— Боюсь, что здесь моя вина, — сказала Мира. — Это я попросила леди Лейлу обронить веер.
— Ваше величество очень умны, — низко поклонился Конто.
— О, я не поверю вам без весомых аргументов!
Конто усмехнулся:
— Вы возьмете с купцов плату за право торговать на Дворцовом острове: по одной агатке с каждой глории выручки. Таким образом, ничего не потеряете на дешевой продаже ассигнаций.
Мира хохотнула:
— Ах, я и не думала об этом! Как находчиво!
— Вы пустите в обращение около полумиллиона эфесов бумагой — столько успеют напечатать цеха за три недели. Сразу после ярмарки большинство купцов обменяют бумагу обратно на золото, но не все. Некоторые оценят преимущество ассигнаций и оставят сбережения в них. Другие не вернут деньги в банки, а закупят на них товар — после ярмарки ассигнацию с вашим именем примет к оплате любой серьезный торговец. Полагаю, около двухсот тысяч бумажных эфесов останутся в обращении. Империя, а значит, и ваше величество, станет богаче на двести тысяч.
— О, господин Конто, вы переоцениваете мои способности к математике! Я — всего лишь девушка, подвластная минутным прихотям.
Он тихо засмеялся в усы.
— Ваше величество, прошу: когда ощутите новую минутную прихоть, связанную с финансами, и вам потребуется помощь банкира — скажите мне слово.
— Как удачно, что вы предложили это, сударь! Намедни меня посетило одно желание: очень хочется иметь банковский счет. Человек с банковским счетом выглядит важнее, серьезнее, вы согласны? Сложно не уважать того, на чье имя открыт счет!
Глаза Конто сузились, лучась лукавством:
— Ваше величество создаст альтернативную казну, не подотчетную Роберту Ориджину?
— Сударь, о чем вы говорите? Смысл напрочь ускользает от меня! Я просто хочу банковский счет, туда будут приходить деньги, а потом уходить, когда я пожелаю. И чтобы никто, кроме вас и меня, не знал, сколько их там. Можно такое устроить?
— Разумеется. Любая прихоть вашего величества!
— Мы подъезжаем к мосту, — предупредила леди Лейла.
Мира велела остановить.
— Простите, сударь, что увезла вас так далеко от гильдии. Не затруднитесь нанять обратный экипаж.
Конто отвесил поклон.
— Позвольте маленький совет, ваше величество. Строительная и печатная гильдии выставят счета за спешную подготовку к ярмарке, а леди-бургомистр попросит средств на оплату усиленной охраны. Общая сумма будет велика: порядка полусотни тысяч. Вы можете покрыть их, взяв кредит у Дей с Фергюсоном, также и я могу дать ссуду... Но мой вам совет: не попадайте в зависимость от кого бы то ни было. Используйте свои начальные средства, не чужие. У вашего величества ведь найдется пятьдесят тысяч эфесов?..
Назад к шагу третьему
Войти в толпу — заглянуть в пасть чудовища. Мира с детства помнила слова, прочтенные где-то и поразившие воображение. Сегодня она въезжала в пасть чудовища на карете.
Еще издали стал слышен гул, проникающий сквозь стук подков и грохот колес. Ближе к месту сквозь толщу шума прорезались отдельные выкрики: "Едет!.. Вон она!.. Едет!.." Обладатели самых высоких и пронзительных голосов спешили огласить то, что и без них было очевидно: императорский экипаж с тридцатью всадниками эскорта несся сквозь город. Остался позади бульвар, оцепленный гвардией по всей полумильной длине, и людской гул стал многократно глубже, мощнее, накатил океанской волной на хрупкие стены кареты. Площадь Милосердия развернулась за окном, от края до края заполоненная народом.
Мира приподняла шторку, чтобы глянуть в жерло монстра. Она увидела бронированные спины воинов, теснящих щитами толпу, и косматого рыжего мужика с сынишкой на плечах, и стаю детей, лезущих на карачках между ног солдат, и пару девиц, и толстяка, и лопоухого, и высокую шапку, и руку с флажком, и... Взгляд утонул. Разметался средь тысяч голов чудовища, внимание распалось, не в силах больше обособить из месива хоть одну отдельную личность. И тут заметили ее.
— Глядите! Шторка!..
— Она смотрит!
— Владычица!
— Слава-ааа!
Мира прекрасно помнила: при дворе подданным запрещено смотреть в глаза владыке. Но нравы площадей сильно отличались от придворных. Люди пялились, таращились, выпучивали глаза. Подскакивали, чтобы лучше разглядеть, указывали пальцами, вопили от возбуждения. Она отшатнулась в сумрак кабины, уронив шторку.
— Не бойтесь, ваше величество, — сказал лейтенант Шаттэрхенд, — люди всегда такие.
Это меня и пугает, — могла бы ответить Мира.
Экипаж остановился, качнулся напоследок, замер. Конный отряд раздвинулся, загрохотали каблуки пешей стражи, бегом окружающей карету.
— Храните спокойствие, вам ничто не угрожает, — напутствовал лейтенант. — Не подходите близко к толпе: могут схватить. Но если так случится, не пугайтесь: они хотят только потрогать.
— Как диковинного зверя...
— В лица черни не смотрите — излишне возбудятся. Смотрите на собор, ваше величество. Просто идите к порталу.
Щелкнув, опустилась ступенька, распахнулась дверца.
— Служу вашему величеству, — отчеканил командир стражи, подавая Мире руку.
Она шагнула на ступеньку, затем на мостовую. Ступенька была сплетением кованых узоров, камни блестели после ночного дождя.
— Уря!.. — пронзительно визгнуло чье-то дитя, и толпа взревела тысячей глоток: — Уррррраааа!..
Рык чудовища... Мира застыла в оцепенении. Показалось: из орущей пасти монстра летят капли слюны, это от них всюду так влажно и сыро.
— Ваше величество, — Шаттэрхенд осторожно тронул ее плечо.
Какой тьмы я боюсь? При коронации было такое же...
— Слава Янмэээй!.. Минееерррва-ааа!.. — бушевало вокруг.
Правда, тогда я смотрела на толпу с сотни ярдов, не с десяти, как теперь. И была пьяна, и тупа, как механическая кукла...
Лейтенант сумел найти нужные слова:
— Ваше величество, в бою страшнее.
Она опомнилась, шагнула вперед от кареты. Шаттэрхенд встал за ее плечом, гвардейский эскорт окружил их квадратом. Мира осмелилась поднять глаза.
— Несущая миир!.. Милосердная!..
Чего вы от меня хотите? Сказать что-нибудь? Все равно не услышите за собственными криками. Помахать рукой? Ладони в муфте, и обнажать их никак нельзя.
Мира подняла подбородок — так, будто имела хоть одну причину гордиться собою, — и медленно кивнула.
— Уах!.. — выдохнули ближние и на миг замолкли.
Дальние продолжали вопить, не разглядев ее приветствия. Она кивнула еще раз, и теперь притихли все, кроме дальних околиц. Было бы глупо пытаться говорить с ними: крик недопустим, а ровный голос услышат лишь ближние дюжины. Потому в минутной тишине Мира повернулась и зашагала к порталу сквозь коридор из солдатских спин. Стальной квадрат эскорта не отстал ни на дюйм, будто подвижная клетка, летящая вместе с птицей.
— Славаааа Янмээээй! — встрепенулась толпа.
Нынче день поминовения, — думала Мира, восходя на паперть. Нужно с рассвета молиться за радость душ на Звезде и думать о тех, кто умер зимой. А эти тысячи человек пришли в церковь ради двух моих кивков, о них и будут думать весь день поминовения...
Собор Всемилости имел форму священной спирали. От круглого центрального нефа к восьми порталами вели восемь крытых колоннад, каждая из них изгибалась дугою. Здание закручивалось, будто каменный водоворот. От входа не виден был центральный неф и алтарь. Пока Мира шла по дуге колоннады, главный зал постепенно открывался ее взгляду. Удивительные опоры, свитые из камня, будто из лозы... Скульптуры Праматерей под резными мраморными навесами... Тенистые гроты капелл с мягким проблеском золота... Бесконечное богатство фресок в нежном свете фонарей... Пол, иссеченный письменами... Гулкая высь купола, блистающие мозаики окон... Мира вступила в центральный неф и вздрогнула от оглушительного эха собственных шагов. Собор был пуст. Не считая стражи, императрица — единственный прихожанин.
Между рядов скамей она зашагала к исповедальне. Скользнула глазами по молитвенникам, подушечкам для коленопреклонения, чашам для подаяния, фонтанчикам для омовения рук. Пустой собор ждал посетителей. И Священный Предмет уже лежал на алтаре, пока еще под покровом. Это Мире предоставится честь сдернуть ткань и открыть святыню для прихожан... Но только после очистительной исповеди.
Она пошевелила руками в муфте, колючее тепло прошлось по пальцам. Остановилась перед алтарем, поклонилась, левой рукой сотворила священную спираль и повернула к ряду исповедальных кабинок. Ближайшая к алтарю была особенно красива: вырезанная из алого мрамора, зашторенная темным бархатом. Здесь — и только здесь! — император Полариса преклоняет колени, чтобы дать отчет Праматерям, а верховная матерь Церкви направляет его. Сегодня, в силу нездоровья первой священницы, ее заменяет вторая.
Мира вошла, задвинула штору. В сумраке тесноты встала коленями на подушечку, чинно сложила руки на выступ под окошком, задернутым вуалью.
— Мать Корделия, прошу принять мою исповедь и благословить меня.
— Откройте душу Праматерям, ваше величество.
Бесплотный голос Корделии был низок и шершав; спокоен, но с крупицами каменной крошки.
— Совершала ли ваше величество деяния, коих стыдится?
— Да, к сожалению.
— Поведайте о них Праматерям.
