— Есть какая-нибудь еда, тетушка? — спросил Йен, поднявшись, чтобы поискать.
Из-за отсутствия аппетита, а также излишней нервозности, не позволявшей сосредоточиться на чем-либо, я не обедала, а также ничего не готовила на ужин — но в этом доме всегда была еда. И, не особо суетясь, Джейми и Йен тотчас выложили на стол остатки холодного пирога с куропаткой, несколько сваренных вкрутую яиц, тарелку пикулей с пряностями и полбуханки хлеба, который они порезали на ломтики и, наколов на вилку, поджарили на огне. Затем смазали гренки маслом, и, не терпящими никаких возражений движениями, запихнули их в меня.
Горячий тост с маслом чрезвычайно успокаивает, даже неуверенно разгрызаемый больной челюстью. С едой в желудке, я почувствовала себе более спокойной и готовой услышать, что им удалось вытянуть из Лайонела Брауна.
— Он выложил все о Ходжепайле, — сказал Джейми, накладывая пикули на кусок пирога. — Попробовал бы не выложить.
— Ты не был знаком с Арвином Ходжепайлом, — сказала я с легкой дрожью. — Эм... так, чтобы пообщаться с ним, я хотела сказать.
Он бросил на меня острый взгляд, но не стал продолжать тему, вместо этого дав Йену рассказать о версии событий с точки зрения Лайонела Брауна.
Все началось тогда, когда он и его брат Ричард основали Комитет Безопасности. И это, он всячески настаивал, задумывалось как служение обществу, ни больше, ни меньше. При этих словах Джейми фыркнул, но не перебивал.
Большинство мужчин Браунсвилля вступили в Комитет, большинство же арендаторов и мелких фермеров — отказались. Тем не менее, до поры до времени все шло хорошо. Комитет разбирался с мелкими происшествиями, вершил правосудие по делам о нападениях, кражах и тому подобное. И если они и присваивали в качестве оплаты за свои хлопоты лишнюю свинью или оленью тушу, то особых жалоб на это не было.
— Там все еще присутствует большая чувствительность к регуляторам, — объяснял Йен, сведя брови и отрезая очередной ломтик хлеба. — Брауны не присоединились к движению Регуляторов; им не было в том надобности, так как их кузен был шерифом, а половина служащих в здании суда были Брауны, или связаны узами брака с Браунами, — иначе говоря, коррупция была в их руках.
Регуляторские настроения все еще были довольно сильны в сельской глубинке, даже несмотря на то, что основные лидеры движения, такие как Хермон Хасбанд и Джеймс Хантер, покинули колонию. После битвы при Аламансе многие регуляторы стали более осторожны в выражении своих взглядов. Но несколько таких семейств, живших неподалеку от Браунсвилля, все чаще критиковали влияние Браунов на местную политику и бизнес.
— Тидж О'Брайан был одним из них? — спросила я, чувствуя, как смазанный маслом тост превращается в маленький твердый комок в моем желудке. Джейми рассказал мне, что случилось с О'Брайанами, и я видела лицо Роджера по его возвращении.
Джейми кивнул, не отрывая взгляд от пирога.
— Здесь на сцену выходит Арвин Ходжепайл, — сказал он, свирепо откусывая очередной кусок. Ходжепайл, ловко избежавший тюремного заключения в британской армии, поскольку его считали погибшим во время пожара на складах в Кросс-Крике, стал зарабатывать на жизнь различными, сомнительного характера, способами. А так как рыбак рыбака видит издалека, в итоге, вокруг него собралась небольшая банда единомышленников головорезов.
Банда поначалу занялась довольно простым делом: грабила всех, кто попадался им на пути, совершала вооруженные нападения на таверны и тому подобное. Однако такого рода поведение непременно привлекает внимание, и из-за различных констеблей, шерифов, Комитетов Безопасности, и прочих, встречавшихся им на пути, бандиты покинули насиженное место и отправились в горы, где бы могли найти уединенные поселения и фермы. Они также стали убивать своих жертв, дабы избавиться от неудобств узнавания и преследования.
— Или большинство из них, — пробормотал Йен. Он внимательно разглядывал наполовину съеденное яйцо, которое держал в руке, а затем вернул его обратно в тарелку.
За время армейской службы в Кросс-Крике Ходжепайл наладил разнообразные контакты с речными торговцами и контрабандистами на побережье. Кое-кто из них промышлял мехами, остальные же брались за любое дело, приносящее прибыль.
— И тут их осенило, — сказал Джейми, сделав глубокий вдох, — что девочки, женщины и мальчики-подростки могут быть гораздо прибыльней, чем что-либо другое — за исключением виски, возможно, — уголок его рта дернулся, но не от улыбки.
— Наш мистер Браун настаивает, что не имел к этому никакого отношения, — добавил Йен, циничным тоном. — А также его брат или их Комитет.
— А как же тогда Брауны спутались с бандой Ходжепайла? — спросила я. — И что они делали с людьми, которых похищали?
В ответ на первый вопрос я услышала, что это был благополучный исход неудачного ограбления.
— Помнишь бывшую хижину Аарона Бёрдсли?
— Еще бы не помнить, — сказала я, рефлекторно сморщив нос, вспоминая о том ужасном свинарнике, затем резко вскрикнула и прижала ладони к своему разбитому придатку.
Джейми взглянул на меня и вновь поместил кусок хлеба на вилку, чтобы поджарить.
— Ну, так вот, — продолжил он, не обращая внимания на мои протесты, что я была сыта. — Брауны, конечно же, присвоили ее себе, после того, как удочерили ту малышку. Они привели хижину в порядок, заново снабдили всем необходимым и продолжили использовать, как торговый пост.
Индейцы чероки и катауба давно, еще с тех пор, когда Аарон Бёрдсли управлял торговлей с индейцами, привыкли приходить в это место, каким бы кошмарным оно ни было, и потому продолжили вести дела с новыми хозяевами — очень полезное и доходное приобретение для всех сторон.
— Что и увидел Ходжепайл, — вставил Йен. Банда Ходжепайла, с их обычными незамысловатыми методами ведения бизнеса, напала на место, застрелила семейную пару служащих, и принялась систематически опустошать торговый пост. Одиннадцатилетняя дочь убитых, по счастливой случайности находившаяся в амбаре, когда произошло нападение, незаметно выскользнула, вскочила на мула и во весь опор помчалась в Браунсвилль за помощью. К счастью, она встретила Комитет Безопасности, возвращавшийся с какого-то задания, и привела их, как раз вовремя, чтобы противостоять бандитам.
Далее произошло то, что в последующие годы будет называться "мексиканский тупик". Брауны окружили дом. Ходжепайл, однако, держал в заложницах Алисию Бёрдсли Браун — двухлетнюю девочку, являвшуюся законной владелицей фактории, и которую Брауны удочерили после смерти ее предполагаемого отца.
У Ходжепайла было достаточно провизии и оружия внутри торгового поста, чтобы выдержать длительную, в несколько недель, осаду. Брауны не горели желанием поджигать свое ценное имущество, чтобы выкурить их оттуда, или рисковать жизнью девочки, взяв место штурмом. Через пару дней, в течение которых стороны обменивались спорадическими выстрелами, а члены Комитета становились все более раздраженными необходимостью ночевать в лесу вокруг фактории, был поднят флаг перемирия из верхнего окна дома, и Браун вошел внутрь на переговоры с Ходжепайлом.
Результатом переговоров стало подозрительного рода объединение. Банда Ходжепайла продолжит заниматься своими грязными делишками, держась подальше от поселений под протекторатом Браунов, однако должна будет свозить свою преступную наживу в торговый пост, откуда будет незаметно сбываться, а головорезы Ходжепайла получают львиную долю наживы.
— Наживы, — сказала я, принимая свежий, смазанный маслом, тост из рук Джейми. — Это... ты имеешь в виду пленников?
— Иногда, — его губы плотно сжались, когда он наливал в кружку сидр и протянул мне. — Все зависело от того, где они находились. Если пленных захватывали в горах, то некоторых из них через факторию продавали индейцам. Тех, кого хватали на равнине, они продавали речным пиратам, или везли на побережье, чтобы продать в Вест-Индию — это была самая лучшая выручка, ага? За четырнадцатилетнего парня можно выручить сотню фунтов, не меньше.
Мои губы онемели, и не только от сидра.
— Как давно это продолжается? — потрясенно спросила я. — Скольких продали? — дети, юноши, девушки, вырванные из своих домов и хладнокровно проданные в рабство. И никого уже не найдешь. Даже если бы им каким-то образом удалось сбежать, то им просто некуда — не к кому — вернуться.
Джейми вздохнул. Он выглядел смертельно уставшим.
— Браун не знает, — тихо произнес Йен. — Он говорит... Он говорит, что не имел к этому отношения.
— Черта с два он не имел, — воскликнула я, вспышка ярости мгновенно затмила ужас. — Он был с Ходжепайлом, когда они пришли сюда. Он знал, что они собирались забрать виски. И он, должно быть, уже был с ними прежде, когда они... занимались другими вещами.
Джейми кивнул.
— Он утверждает, что пытался убедить их не забирать тебя.
— Да, пытался, — коротко сказала я. — А затем пытался заставить их убить меня, чтобы я не смогла рассказать тебе, что он с ними заодно. И потом он, мать его, собственноручно собирался утопить меня! Полагаю, этого он тебе не рассказал.
— Нет, не рассказал, — Йен обменялся коротким взглядом с Джейми, и я увидела пробежавшее между ними безмолвное соглашение. До меня вдруг дошло, что я сейчас невольно решила дальнейшую судьбу Лайонела Брауна. Если и так, то я не была уверена, что чувствовала свою вину за это.
— Что... Что ты намереваешься сделать с ним? — спросила я.
— Думаю, что, возможно, повешу его, — ответил Джейми после короткой паузы. — Но у меня еще есть вопросы, которые требуют ответа. И я должен подумать, как лучше всего уладить дело. Не беспокойся, Сассенах, ты его больше не увидишь.
Сказав это, он встал и потянулся, скрипя мышцами, затем подвигал плечами, приводя себя в тонус с глубоким вздохом. Он подал мне руку и помог подняться.
— Иди в кровать, Сассенах, я скоро поднимусь к тебе. Мне только сперва нужно переброситься парой слов с Йеном.
* * *
ГОРЯЧИЙ ТОСТ С МАСЛОМ, сидр и наша беседа мгновенно заставили меня почувствовать себя лучше. Однако я так устала, что с трудом поднималась наверх по лестнице, и была вынуждена сесть на кровать, покачиваясь с помутненным взглядом, в надежде собраться с силами, чтобы снять с себя платье. Прошло некоторое время, прежде чем я заметила Джейми, замешкавшегося у двери.
— Эм?.. — слабо выдавила я.
— Я не знаю, хочешь ли ты, чтобы я был с тобой этой ночью? — неуверенно спросил он. — Если тебе хочется отдохнуть в одиночестве, я могу занять постель Джозефа. Или, если пожелаешь, могу спать рядом с тобой, на полу.
— О, — невыразительно произнесла я, пытаясь оценить предложенные альтернативы. — Нет. Останься. Ложись со мной, я хотела сказать, — откуда-то из глубины усталости, мне удалось выдавить что-то наподобие улыбки. — Ты, по крайней мере, можешь согреть для меня постель.
На его лице мелькнуло очень странное выражение, и я моргнула, не будучи уверена, что вообще заметила его. И все же, я заметила. На его лице отражалось одновременно смущение и тревожная веселость — и где-то в глубине всего этого, своеобразный взгляд, который появлялся у него, когда он собирался рискнуть: героическая покорность.
— Ты чем, скажи на милость, занимался? — спросила я, настолько удивившись, что это вывело меня из оцепенения.
Смущение явно одерживало верх: кончики его ушей покраснели, а на щеках стал проявляться румянец, даже в тусклом свете тонкой свечи, которую я поставила на стол.
— Я не собирался рассказывать тебе, — пробормотал он, стараясь избегать моего взгляда. — Я заставил малыша Йена и Роджера Мака поклясться, что они будут хранить молчание.
— О, они молчали как в гробу, — заверила я его. Хотя это заявление, возможно, объясняло случайный странный взгляд Роджера некоторое время назад. — Что происходит?
Он вздохнул и поцарапал носком ботинка по полу.
— Ну, ладно. Это Tsisqua, понимаешь? Он подразумевал это как знак гостеприимства, в первый раз, но потом, когда Йен сказал ему... в общем, это было не самое лучшее, что можно было придумать, при тех обстоятельствах, разве что... И когда мы пришли во второй раз, они снова были там, уже другая пара, и когда я попытался заставить их уйти, они сказали, что Птица велел им сказать, что это дань уважения моей клятве, иначе какая польза от клятвы, если ничего не стоит ее сдержать? И черт меня побери, если я знаю, или он действительно подразумевает это, или лишь думает, что либо я сломаюсь, и он навсегда одержит надо мной верх, либо я привезу ему оружие, только чтобы это все прекратилось так или иначе — или он просто потешается за мой счет? Даже Йен не может сказать, какая из версий правдива, а если уж он...
— Джейми, — сказала я. — О чем ты говоришь?
Он бросил на меня короткий взгляд и снова отвел глаза.
— А... О голых женщинах, — выпалил он и стал красным, как новая фланель.
Я на мгновение уставилась на него. В ушах все еще немного звенело, но со слухом у меня все было в порядке. Я указала на него пальцем — очень осторожно, так как все мои пальцы все еще были опухшими и израненными.
— Ты, — сказала я размеренным тоном, — подойти сюда сейчас же. Садись вот здесь, — я указала на кровать рядом с собой, — и расскажи мне с чувством, с толком, с расстановкой, чем ты таким занимался.
Он рассказал, и в результате, пять минут спустя, я лежала, распластавшись на кровати, визжа от смеха, постанывая от боли в сломанных ребрах, и со слезами беспомощности, струившимся по моим вискам прямо в уши.
— О, Боже, о, Боже, о, Боже, — причитала я, задыхаясь от хохота. — Ой, я не могу. Я больше не выдержу. Помоги мне сесть, — я протянула руку, вскрикнув от боли, когда его пальцы сжали мою разодранную кисть, но, в конце концов, поднялась, наклонилась вперед, прижав к животу подушку, и сжимала ее сильней каждый раз, когда очередной приступ смеха сотрясал мое тело.
— Рад, что тебе кажется это смешным, Сассенах, — очень сухо произнес Джейми. Он уже кое-как пришел в себя, но лицо по-прежнему украшал румянец. — Ты уверена, что у тебя не приступ истерии?
— Абсолютно, — я втянула носом воздух, вытирая глаза влажным льняным носовым платком, затем фыркнула с безудержным весельем. — Ох! Ой, Господи, как больно.
Вздохнув, он налил в чашку воды из фляжки, стоявшей на столике у кровати, и придерживал, пока я делала несколько глотков. Вода была холодной, но застоявшейся и несвежей; я подумала, она, должно быть, стояла там с тех пор, как...
— Ну ладно, — сказала я, отмахиваясь от чашки, и очень аккуратно вытирая влагу со своим губ. — Я в порядке, — я делала мелкие вдохи, чувствуя, как сердце начинает замедляться. — Что ж, ладно. Зато теперь я знаю, почему ты возвращался из деревни чероки в таком возбуждении... — я почувствовала, как внутри просыпается неуправляемый хохот, и склонилась вперед, постанывая, чтобы подавить его. — Ох, Иисус твою Рузвельт, Христос. А я-то думала, что это из-за мыслей обо мне у тебя появлялась такая сумасшедшая страсть.
Теперь фыркнул он, хотя несколько мягко. Он поставил чашку, встал и откинул назад покрывало. Затем посмотрел на меня чистым, искренним взглядом.
