Более мягких слов в запасе уже не осталось.
Римкин без выражения взглянул на него сверху вниз.
— Что ж, я рад, что вы высказались до конца, — скрипучим голосом заметил он. — Если вам нечего добавить к вашей речи, я пойду.
— Сделайте одолжение, — оскалившись в улыбке, которой не постыдился бы даже сам Ирем, согласился маг. Римкин не потрудился закрыть дверь, поэтому Викар, резко поднявшись с кресла, с грохотом захлопнул ее за советником. Потом сообразил, что опоздал на службу, залпом выпил горький и холодный чай и начал собираться в Адельстан.
* * *
Вынырнув из тяжелого, как обморок, дурного сна, сморившего его после допроса, Меченый пару минут бездумно смотрел в потолок, но потом все-таки перевернулся на тюремной койке, вытащил из-под подушки тонкий кожаный шнурок, когда-то стягивавший петли в вороте его рубашки, и стал считать завязанные на шнурке узлы. По счастью для него, шнурок был слишком тонким и непрочным, чтобы на нем вешаться, так что никто не потрудился отобрать его у арестанта. Как всегда, Меченый быстро сбился, и пришлось начать все заново. Две, три, четыре... восемь... девять. Завязать последний узелок он так и не успел.
Значит, всего допросов было десять. Если бы не меняющееся изо дня в день количество узлов, то Крикс поклялся бы, что он провел в тюрьме при ратуше уже несколько лет.
Меченый сел на койке и завязал на шнурке последний узел.
Ворлока опять сменили. Вместо старика, которого он чуть не доконал два дня назад, пришел другой — с узким невыразительным лицом и покалеченной рукой, пальцы которой были отрублены по среднюю фалангу. Глаза у него были черными, большими и блестящими, как у какой-то любопытной птицы. И на Меченого он тоже смотрел по-птичьи, склонив голову к плечу.
— Не подходи, — с отчаянием сказал Крикс. — Слышишь? Не подходи ко мне... Я не хочу причинить тебе боль.
Маг не поверил. Они никогда ему не верили... Юлиус Хорн, присутствующий на допросе в этот день, поморщился и знаком велел магу приступать. Юлиус Хорн, в общем-то, нравился дан-Энриксу гораздо больше, чем другие члены магистрата. Но в этот момент Меченый чувствовал, что он готов его возненавидеть.
— Отойди!.. — с бессильной злостью крикнул он, зажмурившись. Меченый успел убедиться в том, что взгляд глаза в глаза — полезное, но вовсе не необходимое условие ворлочьей магии, но облегчать похожему на птицу ведуну его задачу он не собирался. Если когда-то Меченый надеялся, что, если он расслабится и попытается перебороть свое сопротивление магии ворлока, что все получится, и Трибунал освободит его, то первый же допрос продемонстрировал дан-Энриксу всю глубину его заблуждения. Побуждать себя спокойно покориться грубому вторжению в свой разум было так же глупо и бессмысленно, как призывать себя расслабиться, когда к лицу подносят раскаленное железо.
Пальцы мага почти невесомо прикоснулись к его лбу, уверенно прижались к жилкам на висках... Меченый яростно забился в своем кресле. Он почувствовал, как мысли мага тянутся к нему, пытаются преодолеть барьеры его разума, буквально ввинчиваясь в его мозг. Изматывающее сопротивление продолжалось долго, очень долго. Этот маг был осторожен, куда осторожнее, чем все, кто побывал здесь до него. Ворлок изматывал его, прощупывал с разных сторон, не забывая закрывать свой разум от его атаки. Меченый сопротивлялся из последних сил, скрипя зубами и отчаянно мотая головой — но этот новый маг, себе на горе, оказался чересчур хорош.
Мучительное, как ожог, слияние сознаний продолжалось всего несколько секунд. Потом маг отшатнулся от него и закричал. Крик перешел в рыдания.
"Возьмите себя в руки" — раздраженно сказал магу Хорн. И тогда Меченный дико расхохотался. Хорн пытался говорить что-то еще, но Крикс уже не слышал его слов за приступами собственного смеха. Юлиус махнул рукой и приказал отправить арестанта в его камеру, а мага — в лазарет. Даже сейчас, вспомнив слова советника, дан-Энрикс яростно оскалился. Если бы Хорн способен был понять, о чем он говорит!..
Отец застиг его в углу двора, когда дан-Энрикс был уже практически уверен в том, что он сумеет незаметно проскользнуть к дыре в заборе и сбежать.
— Где десять ассов, которые я положил в кувшин на полке? — исключительно зловещим тоном спросил он. От него несло перегаром и немытым телом — впрочем, как всегда.
— Какие еще десять ассов?.. — спросил Крикс, весьма правдоподобно притворяясь удивленным. И без того опухшие и красные глаза отца налились кровью еще больше.
— Не ври, сучонок! Никто, кроме тебя, не знает, где они лежали... Это ты их взял. Нет, ты не взял, ты их украл!
Мысли дан-Энрикса метались, как испуганные птицы. Что за невезение... Первые пару дней после того, как он взял эти деньги, он все время был настороже, чтобы сбежать, едва пропажа обнаружится. Но отец ни разу не полез проверить свой тайник, как, впрочем, и не обратил внимание на увеличившееся количество крупы, муки и остальных припасов, из которых его младшая сестра готовила на всех обед. И Меченый в конце концов расслабился, подумав, что этот придурок, может быть, даже забыл, что прятал на кухонной полке какие-то деньги...
— Знаешь, как поступали с ворами в древности? — орал отец, брызжа слюной. — Им отрубали руки!
— Да пошел ты! — наконец, взорвался Меченый. — Мы все должны сидеть голодными, чтобы ты покупал себе вино?..
— Ага! — взревел отец. Бешенство на его лице причудливо мешалась с торжеством — он выглядел, как человек, разоблачивший чей-то заговор. — Значит, это все-таки ты!
Крикс осознал, что допустил ужасную промашку. Получается, что до сих пор отец только подозревал, что деньги взял именно он. Возможно, если бы он делал круглые глаза и уверял, что ничего не брал, отец бы и поверил, что он сам где-нибудь потерял или потратил эти деньги. Но отступать было уже некуда.
— И что ты теперь сделаешь? — выкрикнул он в расплывшееся, пьяное лицо.
— Я тебе разве не сказал, что делают с ворами?.. — диким, каким-то совершенно ненормальным голосом прошипел тот, подхватив лежавший на поленнице топор. — Положи руку вот сюда.
Наверное, он собирался его просто напугать. А может быть, хотел, чтобы он начал плакать, умолять и клясться, что он никогда не будет воровать — тогда отец бы удовлетворился ощущением своей победы и оставил бы его в покое. Но дан-Энрикс был слишком напуган, чтобы думать о таких вещах. Вся эта сцена была слишком дикой, чтобы до конца поверить в то, что это происходит наяву. Он отступил к забору, яростно мотая головой. Отец схватил его за локоть. Меченый попробовал вывернуться, но, несмотря на привычку к пьянству, сил у отца оставалось еще много... слишком много. Крикс яростно пнул его по голени, тот зашипел от боли и яростно дернул его руку — так, что она чуть не вылетела из плеча. Дан-Энрикс ощутил, что его ладонь прижимается к теплому, гладкому дереву поленницы, дико рванулся, завопив от ужаса — и даже почти успел выдернуть руку из отцовской хватки. Удар топора пришелся по фалангам пальцев. Летний день исчез под маревом багровой боли.
Он кричал. Как громко он тогда кричал... на крик сбежались их ближайшие соседи. Ему наскоро перевязали руку, кто-то побежал искать врача... Что было дальше, Меченый не помнил.
Он поднес ладони к самому лицу, сжал, а потом медленно разжал пальцы, отстраненно удивляясь, что они по-прежнему на месте — ведь в своем видении он так отчетливо видел мокрую, блестящую от крови тряпку на обрубках этих самых пальцев. Или все же пальцев дознавателя?.. Ему казалось, его руки помнят эту жуткую, вгрызавшуюся в его пальцы боль — ни с чем не сравнимую боль в разрубленных костях. Но пальцы выглядели исключительно нормальными. Здоровыми. Он вообще был удивительно здоров. Его никто не бил, его не заставляли спать на жестком камне, его хорошо кормили...
Меченый старался выкинуть из головы картины, связанные с детством дознавателя, но он не мог этого сделать. Эта память стала частью его жизни — такой же реальной частью, как воспоминания о детстве в Чернолесье.
А ведь Валиор, по сути, был не так уж плох, — вяло подумал Меченый. Да что там, по сравнению с тем выродком, который был его отцом в чужом воспоминании, он вообще мог показаться воплощением всех мыслимых достоинств. Да, Валиор, бесспорно, не любил его. Приемыш был уверен в том, что Валиор терпел его только ради своей жены. Он постоянно чувствовал глухое раздражение приемного отца на то, что посторонний, неприятный и чужой ему мальчишка живет в его доме, ест с ним за одним столом и постоянно вертится у него под ногами. Если Безымянный выполнял полученное ему дело плохо, Валиор орал, что он бездельник, не способный ни на что полезное болван и просто паразит — если же он справлялся хорошо, то Валиор как будто бы не замечал его успеха. От мессера Ирема, хоть тот никак не мог считаться образцом душевности, Крикс за одну неделю видел больше проявлений добрых чувств, чем от Валиора — за всю свою жизнь. Тот даже не пытался сделать вид, что он относится к приемышу, словно к родному сыну, и на фоне Филы, обожавшей всех своих детей, это различие казалось еще более заметным. Но при этом Валиор его не бил и никогда не обращался с ним жестоко. У него был резкий, неуживчивый характер, но он все-таки старался сдерживать себя и никогда не обращался со своими домочадцами так, как будто бы он вправе поступать, как ему заблагорассудится, а дети и жена должны безропотно терпеть любые его выходки. Короче говоря, у Валиора были свои представления о справедливости, и он старался им не изменять. А главное, напившись, Валиор отнюдь не превращался в злобное чудовище — наоборот, впадал в несвойственное ему в трезвом виде благодушие, много рассказывал о своей службе в войске Наина Воителя и о войне в Каларии, вспоминал города и крепости, в которых служил после этого... По правде говоря, пьяным он нравился приемышу гораздо больше, чем обычно.
Невозможно было даже в страшном сне представить, чтобы Валиор напал бы на кого-то из домашних с топором...
Меченый тяжело, прерывисто вздохнул. Интересно было бы узнать, он поделился с ворлоком каким-нибудь своим воспоминанием или заставил его заново пережить то, что сотворил его отец?.. У ворлока уже не спросишь — после предыдущего допроса тот сказал, что больше не желает иметь дела с Криксом. Судя по тому, как ворлок выглядел в конце допроса, он и вправду пережил нечто ужасное. А значит, даже если маг и прикоснулся к памяти дан-Энрикса, то это были не воспоминания о детстве в Чернолесье или о Лаконе, а что-то совсем другое. Вероятнее всего — Кир-Кайдэ.
Каждый раз — это проклятое Кир-Кайдэ...
Вплоть до схватки с Призраком Меченый полагал, что пережил произошедшее в плену у Сервелльда Дарнторна без особенных последствий — может быть, из-за того, что именно в Кир-Кайдэ Олварг против своей воли сделал его Эвеллиром, превратив поток бессмысленных и унизительных страданий в испытание, давшее ему в руки ключ к Наследству Альдов. Или из-за того, что ему было просто некогда прислушиваться к своим ощущениям — казалось, остается лишь одно, последнее усилие, и Олваргом будет покончено. А главное, мрачно напомнил себе Крикс, тогда со мной была Тайная магия, надежно защищавшая меня от страха и отчаяния. Меченый знал, что большинство людей, прошедших через пыточный застенок, еще долго чувствуют, что их достоинство растоптано, а воля сломлена. Но самого дан-Энрикса не мучили кошмары и навязчивые, слишком яркие воспоминания, и не терзало ощущение постыдной, унизительной беспомощности. Он, казалось, вообще забыл о том, что с ним творили палачи Дарторна. И, однако, все эти воспоминания, как оказалось, никуда не делись, просто затаились где-то очень глубоко внутри, чтобы однажды вырваться наружу с небывалой силой.
Едва Тайной магии не стало, прошлое внезапно обрело над ним пугающую власть.
Меченый ужасался своей слабости — но, видят Альды, он не мог добиться от себя ни сдержанности, ни того угрюмого и мрачного достоинства, с которым он когда-то вел себя перед людьми Дарнторна. Под влиянием ворлочьей магии Меченый начинал тонуть, захлебываться в страшных и болезненных воспоминаниях, принадлежавших то ему, то его дознавателем, а самым худшим было то, что иногда он вообще переставал их различать, не ощущал себя отдельным человеком, и тогда ему казалось, что его сознание буквально расползается по швам, как ветхая, изношенная ткань. Эти допросы неизменно превращали его в жалкое, беспомощное, слабое создание, комок из страха и безволия. Судьи смотрели на него с презрительным недоумением, и временами Меченый почти готов был разделить их отвращение. Но потом он напоминал себе, что они не имеют ни малейшего понятия о том, что они с ним творят, и что никто из них не выглядел бы лучше, окажись он в его шкуре. Меченый прекрасно знал, что дознаватели считают его поведение позорной слабостью, но он отчаянно боролся сам с собой за то, чтобы сберечь остатки самоуважения. Вот и сейчас дан-Энрикс медленно перевернулся на спину, закинул руки за голову и сказал себе, что он не станет думать о допросах и судебных магах. Он подумает о чем-нибудь другом. О Лейде, например...
Отсрочка, данная ему Юлиусом Хорном, подарила им обоим несколько по-настоящему чудесных дней. В Адели наступил Эйслит, и Их Величества провели традиционный бал в честь Зимних праздников. Дан-Энрикс на балу, конечно, не присутствовал, но они с Лейдой наблюдали за происходящим сверху, с небольшой закрытой галереи, где их не мог видеть никто из гостей. Точнее, Лейда наблюдала и рассказывала ему обо всем, что видит, а дан-Энрикс улыбался, слушал и смотрел на вереницу расплывчато-ярких пятен далеко внизу. В ту ночь он даже не жалел о том, что он больше не может видеть так, как раньше. Это было сущей мелочью в сравнении с Лейдой Гефэйр, отказавшейся от праздника ради того, чтобы стоять тут рядом с ним и быть его "глазами". Только один раз Меченый втайне подосадовал на то, что он не может разглядеть танцующих внизу гостей — когда Лейда сказала, что Валларикс с королевой лично открывают бал, танцуя в первой паре. Странное дело, его дядя был таким же человеком, как любой другой, но почему-то Меченый бы в жизни не подумал, что Валларикс может танцевать. Впрочем, о частной жизни императора он вообще знал очень мало.
Когда им наскучило стоять на галерее, они пошли к нему. Слуги, наверное, сочувствовали принцу, неспособному присутствовать на праздничном пиру, поскольку притащили с кухни все, что можно и нельзя. Стоявший у камина стол прямо-таки ломился от закусок, мяса, соусов и вин, а дополняла эту варварскую роскошь целая гора пирожных и экзотических аварских сладостей. Они объелись так, что Лейда смеялась и клялась, что лопнет, если только попытается добраться до кровати. Так что они развалились на подушках у камина и болтали до тех пор, пока он сытости, усталости и вина язык у них не начал заплетаться, и держать глаза открытыми не стало слишком тяжело. Поняв, что их беседа превращается в какое-то бессвязное бормотание, Меченый попытался растормошить Лейду Гефэйр и уговорить ее хотя бы перебраться на его кровать, но она только сонно щурила глаза и отвечала, что ей и так достаточно удобно. В конце концов дан-Энрикс подхватил ее на руки и, пошатываясь, встал. Ее лицо вдруг оказалось очень близко — а Лейда посмотрела на него внезапно трезвым взглядом и спокойно поинтересовалась, что он делает. Меченый ответил, что не может позволить даме спать на полу. Лейда усмехнулась и заверила его, что дама много раз спала в палатке, на земле и даже просто на камнях, но возражать не стала, даже обняла его за шею.
